— Мистер Палмер в своем репертуаре. — Я вымучиваю улыбку. — Non scholae sed… или как там.
— Представление должно продолжаться. — Эдам надевает куртку; в кармане звякают ключи.
А как же мое представление — фильмы, над которыми я собиралась работать, «Хамелеон», которого собиралась вывести на следующий уровень, мюзикл Джози?..
— А с Сильвией ты говорил? — Воображаю ее гнев при виде сотен перепутанных носков, мятых юбок, изгвазданных спортивных костюмов.
— Передает тебе привет, — уверяет Эдам.
И вдруг оказывается, что я стою в кольце его рук, уткнувшись лицом в грудь, и вдыхаю все, что могло быть и чего у замужней женщины быть не могло, — всю нашу с ним общую историю.
«Эдам у нас — история…» Так, кажется, выразилась Сильвия, когда знакомила нас.
«Точно. Я живу в прошлом…» — подтвердил он.
Мы на улице, возле машины Эдама.
— Надеюсь, она тебя довезет, — говорю я, похлопывая старушку по крыше и мечтая прямо о противоположном. Пусть бы она вообще не завелась.
Лора стоит в освещенном прямоугольнике двери, рядом Джози и Нат, все трое машут на прощанье. Эдам снова обнимает меня:
— Созвонимся, да?
От этих слов на глаза наворачиваются слезы. Я киваю, пытаюсь улыбнуться.
Он садится за руль и заводит мотор. Из выхлопной трубы вырывается облако черного дыма. Эдам опускает окно, притворно кашляет.
— Ну, пока.
Машина трогается с места… Не успев сообразить, что делаю, я бросаюсь наперерез и растягиваюсь на капоте.
— Стой!
Взвизгивают тормоза, а я скатываюсь на землю. Четыре пары глаз изумленно округляются.
— Мам, ты ж могла убиться! — ахает Джози.
А мне не привыкать.
— Все в порядке, — говорю я, поднимаясь. — Джози, собирай вещи.
— Какие вещи?
— Какие угодно. Пальто. Все, что тебе понадобится до конца жизни. — Я оборачиваюсь к Эдаму. Он ошеломлен и бледен. — Мы едем с тобой.
— Что?
— Никому не верь и не возвращайся, — говорю я. — А я верю тебе, Эдам Кингсли, и возвращаюсь с тобой в Роклифф! — Я подталкиваю Джози, которая уже стоит рядом, одетая, обутая, в машину. — У меня работа, а Джози нужно учиться. — Обнимаю онемевшую Лору, потом Нат: — Вы встретитесь с Джози в «Afterlife». И приезжай на каникулы. Все очень просто.
— Джози! — Нат обегает машину и просовывает голову в окно. — Ты что, правда уезжаешь?
Джози страдальчески морщится, но всего на мгновение.
— Я хочу быть с мамой. Если она едет, значит, и я тоже. — Она слабо улыбается. — Все и так погано.
Девочки держатся за руки. Нат открывает дверцу и обнимает Джози. Долго и нежно — как обещание крепкой дружбы, совместных каникул, болтовни в сети, телефонных разговоров и писем.
— Присмотри за Когтем. — Джози вытирает глаза.
— Клянусь, буду каждый день сидеть около него в столовой, и пусть только кто-нибудь попробует с ним заговорить! Ты видела, он опять переделал свою комнату, совсем на розовом чокнулся. Говорит, налаживает контакт с женской частью своей натуры.
Девчонки фыркают и смеются. Потом Джози отпускает Нат и посылает ей воздушный поцелуй.
Я устраиваюсь рядом с Эдамом:
— Ну, поехали. Домой.
Он морщит лоб, косится на меня:
— А как же расследование? Полиция?
— Я не под арестом. И я не отказываюсь им помогать. Если понадоблюсь, найдут. Лора им сообщит, где я. Давай, Эдам, поезжай. — Я на секунду прикрываю глаза. Если я поступаю неправильно, почему мне так хорошо? — Пожалуйста!
Эдам трогается с места, потихоньку, с уговорами выводит старушку на шоссе, и мы катим на север, в Йоркшир, — порой молча наблюдая, как городские пейзажи сменяются сельскими, порой возбужденно болтая все хором, сплетая слова в один клубок, пока, наконец, не въезжаем на длинную аллею, ведущую к школе. Из-за деревьев показывается Роклифф-Холл.
Эдам останавливает машину, Джози окидывает испуганным взглядом огромное здание, девочек в форме. И нервно облизывает губы.
— Не бойся, — говорю я ей.
«Не бойся», — говорю я себе.
По дороге в приемную мистера Палмера я миную кабинет информатики. Несколько девочек склонились над компьютерами, кусают губы, грызут ногти. Одна из них — моя дочь.
— Эй!
Она оборачивается на голос. Форма ей идет — клетчатая юбка, крахмальная блузка, изумрудно-зеленый жакет. Джози вписалась в школьный коллектив, как будто всю жизнь здесь была. Небрежный взмах руки — и она снова утыкается в экран. Переписывает что-то с сайта о животных.
— Он будет только утром. — Бернис выдергивает у меня из рук письмо и поворачивается к конторке у себя за спиной. — Я прослежу, чтоб он его получил.
На деревянной полочке уже лежит еще одно письмо, от Эдама.
Я благодарю и тороплюсь к своим недоразобранным спортивным костюмам. Прислонившись к стене, меня ждет Эдам с развернутой газетой в руках.
— Сегодня опять. — Он указывает на статью, а я отворачиваюсь. Не желаю видеть. — И они снова трутся у задних ворот.
Я качаю головой:
— Девочкам это не на пользу.
Уже четырнадцать школьниц забрали встревоженные родители. В школе день и ночь дежурят полицейские — отгоняют назойливых журналистов и зевак. Временное затишье было, только когда дело дожидалось судебного разбирательства. Еще восьмерых арестовали за хранение детской порнографии; Бернетту тоже предъявлено обвинение. Всем отказано в поручительстве.
«Детский дом ужасов». «Торговец кошмарами за решеткой». «Смерть отца-педофила».
В газетах встречалось и откровенное вранье, и горькая правда, как, например, статья под названием «Она полюбила извращенца».
— Ну, что? — спрашивает Эдам.
Любопытство берет верх, и я просматриваю свежую статью. На снимке полиция ведет Бернетта к бронированному автомобилю после вчерашнего приговора: виновен по всем пунктам.
— Прости?
— Ты отнесла письмо?
— Да.
Эдам обнимает меня за талию, и газета падает на пол.
— И когда же? — интересуется Сильвия. У нее усталый вид. Ей каждый день приходится отбиваться по телефону от озабоченных родителей, заверяя, что их дочки в полной безопасности, что прежний муниципальный детский дом не имеет ничего общего с Независимой школой Роклифф-Холл. — Другой такой помощницы, как ты, у меня не было и не будет.
Я обнимаю ее. От нее пахнет стиральным порошком и табаком.
— Скоро. Ha следующей неделе. Если мистер Палмер отпустит нас до окончания семестра.
— Кого это — вас?
— Меня и Эдама. Мы вместе уезжаем. Втроем. — Я отвожу глаза, словно Сильвии так будет легче принять новость.
— То есть вы с ним…
— Нет, нет. Ничего подобного. (Да, да!) Мы с ним просто друзья. И хотим одного и того же — тихой, спокойной жизни где-нибудь подальше.
— Куда лыжи навострили? — Сильвия вздергивает брови и подбоченивается.
— В Австралию. А что? По крайней мере, всегда тепло.
Джози ждет не дождется. Другой конец света — это как раз то, что нам нужно.
После моего возвращения в Роклифф мы с Сильвией поговорили о случившемся, но она знает, что в подробности мне вдаваться не хочется. И помогает: если кто мне звонит — она начеку. Велела секретарше не пускать дальше приемной никаких нежданных посетителей. Защитница моя. Мама. Она все понимает.
— Не сходите с ума, Сильвия, — говорила я, пожимая ее костлявые кулачки. — Мне надо жить, сколько можно прятаться? Они все уже за решеткой.
— Я тебя в обиду не дам, — обещала она. — Помимо всего прочего, никто не управляется с утюгом лучше тебя.
Она шутила, но, вероятно, с самого начала догадывалась, что я не останусь, что мрачные тайны Роклиффа по ночам отравляют мне кровь. Джози, благодарение Господу, отошла, но видеть, как она носится по коридорам, посапывает ночью в спальне, гоняет по спортивной площадке, с каждым днем становилось все тяжелее. Слишком знакомо.
Поэтому, когда Эдам сказал, что едет домой, в Австралию, что ему предложили вести историю в какой-то школе в Брисбене, я заявила, что еду с ним. И замерла в ожидании его реакции.
— Это далеко, — заметил он с улыбкой, пытливо вглядываясь в меня, будто до сих пор еще не вычислил, что я из себя представляю. — Там полно страшных пауков и чертовски жарко. К тому же у тебя нет визы…
— Эдам, я не шучу. — Меня знобило, в столовой была жуткий холод. — Я думала, возвращение в Роклифф станет решением…
— Ты должна была понять это сама. — Он вытащил из кисета папиросную бумажку, скрутил в колечко и подал мне. — Выходи за меня замуж, — сказал он тоном, каким просят передать соль. — Я хочу заботиться о тебе… И о Джози.
— Ладно, — в тон ему ответила я, просунула палец в колечко, и мы оба расхохотались.
А уж потом я упала к нему на грудь и битый час лила слезы.
