Вопрос:— Он вас преследовал?
Ответ:— Нет.
Вопрос:— Где это произошло?
Ответ:— Около рынка.
Вопрос:— Что же вы сделали потом?
Ответ:— Я хотела отравиться. У меня голова шла кругом. Я пошла тогда в кабак моего старого Дьюлуфе, но там был другой, а не он. Когда я вышла, Биско сторожил меня… Он схватил меня, понес в дом на углу этой улицы и положил на постель… Я была пьяна й смеялась, ничего не зная и не понимая… Он привязал меня к постели, обложил бумагой и тряпками, поджег, а сам убежал.
Вопрос:— Значит, этот пожар был устроен Бискаром?
Ответ:— Да, им!… Он сжег меня живьем!… Волк! Разбойник, его надо укоротить!…
Тут несчастная начала снова кричать от страшной боли. Среди ее криков и стонов можно было, однако, разобрать слова: «Волк! В огонь Биско!… Дьюлу, отомсти за меня… Выдай Биско!… Ступай смотреть, как его укоротят!»
Она умерла в восемь часов пятьдесят минут вечера».
Секретарь остановился.
Воцарилось молчание. Дьюлуфе глухо стонал, опустив голову на грудь.
— Вы слышали, — сказал наконец следователь, — так как это преступление совершено им, вам остается теперь исполнить последнюю волю умирающей, выдав правосудию убежище Бискара.
Дьюлуфе вскочил на ноги.
— Вот как! — кричал он. — Вы хотите, чтобы я сделался доносчиком? Чтобы я, Дьюлуфе, выдал вам Бискара!…
— Убийцу «Поджигательницы»!
— Бискар умер!
— Значит, эта женщина солгала. Это невозможно. Она не могла лгать на пороге смерти.
— Нет!…
Дьюлуфе знал убежище Бискара. Его душа терзалась при мысли об ужасных муках, которым король Волков подверг его старую подругу, но он все-таки не хотел говорить.
Это грубое существо любило своего сообщника, своего главаря дикой, безотчетной любовью.
И однако… Он убил «Поджигательницу».
Следователь продолжал:
— Подумайте о том, что вы делаете. Из всех преступлений Бискара самое ужасное это — зверское убийство женщины. Он подверг ее самым страшным мукам, какие только существуют на свете…
— Молчите! — простонал Дьюлуфе.
— Когда она умирала, в последних муках агонии она заклинала вас отомстить за нее…
— Да молчите же!
— Вы слышали все подробности этой ужасной сцены? Он привязал ее к постели, сложил около нее целый костер и, подпалив его, подло убежал, тогда как позади него огонь начинал разрушать человеческое тело.
Удары падали без перерыва на ум и сердце Дьюлуфе. Он чувствовал, что сходит с ума.
В нем происходила страшная борьба. Ему казалось, что он слышит крики несчастной: «Дьюлу! Отомсти за меня!»
Да… Она приказала. Надо было повиноваться. Ведь Бискар поступил низко и подло!…
— Где Бискар? — спросил следователь.
Губы арестанта зашевелились. Он открыл уже рот, как бы желая что-то сказать…
— Нет! Нет! — вскричал он вдруг. — Бискар умер!… Лучше умереть, чем говорить!…
Он вспомнил слова хирурга, и не доверяя своей твердости и желая замолкнуть навсегда, он быстрым движением сорвал повязки со своих ран. Кровь хлынула потоком…
Он пошатнулся… протянул руки вперед и без чувств упал на паркет…
Он не выдал Бискара…
Мюфлие первый очнулся от обморока, в который швырнул его удар по голове. Сколько времени прошло с тех пор, он не мог сказать.
Первое, что поразило его, была царившая вокруг темнота. Ему показалось, что он ослеп, и при этой мысли мороз продрал его по коже.
Но мало-помалу ум нашего друга приобрел свою обычную ясность, и первым результатом его деятельности была мысль, что если он не видит ничего, то это потому, что теперь ночь или, по крайней мере, место, где он находится, погружено в глубокий мрак.
Что это было за место?
Мюфлие хотел поднести руку к голове, которую он чувствовал не совсем в порядке… Тщетное усилие, его руки и ноги были крепко связаны.
— Э! Да это ясно! — сказал себе Мюфлие. — Я попал в руки маркиза!
Да, это непременно так! Маркиз не мог обойтись без него. Надзор в доме был лучше, чем это казалось… За ним следили… И снова захватили его… Ба! Беда невелика! Придется только на время отказаться от любви, от кутежа и снова начать эту сладкую жизнь, украшенную дичью и почтенными по возрасту бутылками…
Но… Однако… Многое оставалось еще темным и непонятным. Мюфлие вспомнил грязную улицу, внезапно открывшуюся дверь кабака, потом страшный удар по голове чем-то тяжелым.
Неужели маркиз, джентльмен, подстерег их в этой трущобе? Гм! Это выходит за пределы вероятного…
А Кониглю? Что с ним сталось?
В уме Мюфлие снова возник четко сформулированный вопрос:
— А где находится он сам, Мюфлие?
Он передернул плечами, что было возможно и что позволяло ощутить свойства почвы, на которой он лежал.
Пришлось поставить к вопросу многочисленные вопросительные знаки.
Спина Мюфлие ощутила холодную влажность.
В ту же минуту он почувствовал легкое, плавное покачивание, на которое сначала не обратил внимания. Покачивание, не будучи особенно неприятным, действовало, однако, самым странным образом на пустой желудок Мюфлие.
Мобилизовав все силы своего разума, наш друг вывел следующие несомненные заключения:
1. Он лежит в трюме какого-нибудь корабля, лодки, шлюпки, барки…
2. Согласно известным правилам это судно плыло по воде.
3. Несмотря на эти сведения, положение оставалось не менее критическим и таинственным.
Очевидно, судно плыло. Теперь Мюфлие мог расслышать даже журчание воды у его бортов.
Вдруг до слуха нашего друга донесся сухой резкий звук, подобный удару молота по наковальне.
Мюфлие радостно и удивленно вскрикнул. Этот звук был ему знаком. Это было не что иное, как звучное чихание его друга, его спутника, одним словом…
— Кониглю! — позвал Мюфлие.
— Ты? — отвечал Кониглю.
— Где ты?
— Я пока не знаю. А ты?
— Я тоже.
— Ты свободен?
— Нет, у меня связаны руки и ноги.
— Как и у меня!
— У меня спина вся в воде!
— И у меня!
— О, Мюфлие!
— О, Кониглю!
Продолжительное молчание.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Кониглю.
— Ничего… То есть у меня голова ужасно трещит.
— У меня тоже!
— Что же такое было с нами?
— Нас огрели сверху!
— Да… а после?
Прежде чем Кониглю успел ответить, среди мрака раздался чей-то зычный голос:
— Эй вы! Молчите! Заткните глотки, если не хотите, чтобы вас укокошили!
«Мы, наверное, не в руках маркиза, — подумал Мюфлие. — Этот джентльмен выказал бы больше уважения к нам».
Очевидно, самое важное было не привлекать к себе внимания тех, во власти кого они были, поэтому разговор друзей продолжался чуть слышным шепотом.
— Итак, Кониглю, — продолжал Мюфлие, — после удара по голове я ничего больше не помню до того времени, когда я очнулся несколько минут тому назад. Если ты знаешь больше, сообщи мне поскорее все…
— Видишь ли, — отвечал тем же тоном Кониглю, сколько прошло часов после этого удара, я не знаю. Помню только, что нам любезно предложили войти и… все…
— Хочешь, я кое-что скажу? — спросил вдруг Мюфлие.
— Говори.
— Мы попали в лапы Биско!…
Дрожь пробрала Кониглю до мозга костей.
— Мы… пропали! — струдом выговорил он. — О! Я вспомнил! Я вспомнил!
— Что ты вспомнил? Говори же!
— Когда я очнулся, то подумал, что лучше всего будет не привлекать к себе внимания и потому решил лежать, не шевелясь. Мы, ты и я, лежали одни. Но спустя немного времени в комнату вошли…
— Кто?
— Черт их знает! Какие-то молодцы с зачерненными рожами… Я закрыл глаза и только изредка осторожно подглядывал. Один из них подошел и потряс меня. Я не пикнул. «Не укокошили ли его?» — спросил кто-то. — «Нет, удар был слабый». — «Надо связать их». — «Еще бы!» Тогда мне связали веревками руки и ноги. И как ловко! Черт их побери!…
— Да!… Недурно! — проворчал Мюфлие, слабо шевеля связанными руками.
— Потом меня, да и тебя тоже, взяли за голову и за ноги.Потом надели на голову мешок… Еще я помню, что сначала, меня снесли вниз по лестнице, потом вынесли на улицу. Они шли очень быстро… И как трясли меня!… Черт побери! Наконец куда-то пришли, и это было на берегу реки… Потом… Потом нас положили в трюм этого судна…
— Давно мы плывем?
— Я тебе говорю, что у меня нет часов!
— Но, приблизительно?
— Час или два…
— И это все, что ты можешь сказать?
— Нет…
— Так говори скорей!
— Видишь ли, в то время, как нас сваливали сюда, кто-то сказал: «Когда они будут в Каньяре, надо будет развязать им языки».
— В Каньяре? Что это значит?
