Ознакомительная версия.
Эрик замолчал — он и сам не знал, что сказать.
— Мне очень жаль, — сказал Йона, не отрывая взгляда от дороги.
Они проехали мимо дома с выбитыми стеклами — продается по низкой цене. Йона, прищурившись, посмотрел в зеркало заднего вида. Женщина в хиджабе подметала валявшиеся на земле осколки.
— Не знаю, что случилось с Эвой, когда она стала моей пациенткой, — объяснил Эрик. — Она покалечила себя и скатилась в паранойю, обвинила во всем меня и мои сеансы. Мне не надо было принимать ее в группу, не надо было никого гипнотизировать.
— Но Шарлотте вы помогли, — возразил Йона.
— Как будто да, — тихо ответил Эрик.
Сразу после перекрестка они поехали вдоль железной дороги, свернули налево возле спортклуба, переехали через речку и остановились у больших серых домов.
Йона указал на бардачок:
— Дайте мне, пожалуйста, пистолет.
Эрик открыл крышку и протянул ему тяжелое оружие. Йона проверил ствол, магазин и, прежде чем сунуть пистолет в карман, убедился, что он на предохранителе.
Они торопливо пересекли парковку, прошли мимо дворика с качелями, песочницей и горкой.
Эрик указал на дверь и поднял глаза. Почти на каждом балконе — мигающие гирлянды и параболические антенны.
Пожилая женщина с роллатором стояла за запертой дверью, ведущей на лестницу. Йона постучал и приветливо помахал ей. Женщина взглянула на них и помотала головой. Комиссар показал в окно свое удостоверение, но старуха опять отрицательно качнула головой. Эрик порылся в карманах и отыскал конверт с чеками, который он должен был оставить в расчетном отделе. Подошел к окну, постучал, показал конверт. Женщина тут же направилась к двери и нажала кнопку электрического замка.
— Почта? — спросила она скрипучим голосом.
— Срочное письмо, — ответил Эрик.
— Здесь так много плачут и кричат, — прошептала женщина в стену.
— Что вы сказали? — переспросил Йона.
Эрик посмотрел на доску с именами жильцов: Вероника Андерссон проживала на первом этаже. Стены узкой лестницы были разрисованы красной краской. Из мусоропровода несло. Мужчины остановились у двери с табличкой «Андерссон» и позвонили. На ступеньках виднелись грязные следы детских сапожек.
— Позвоните еще раз, — попросил Эрик.
Йона открыл почтовый ящик и крикнул, что хозяйке пришло письмо из «Сторожевой башни».[23] Вдруг его голова дернулась назад, как от взрывной волны.
— Что там?
— Не знаю, но хочу, чтобы вы подождали снаружи, — нервно сказал Йона.
— Нет.
— Я пойду один.
Где-то за дверями на первом этаже уронили стакан. Йона достал футляр с двумя тонкими стальными предметами. Острие одного было загнуто, другой был похож на крошечный ключ.
Словно прочитав мысли Эрика, Йона буркнул, что попасть в квартиру можно и без разрешения суда на обыск.
— Если верить современным рассказам, достаточно веской причины, — пояснил он.
Он сунул было первый инструмент в замочную скважину, но Эрик протянул руку и толкнул дверь. Она оказалась незаперта. Из квартиры хлынула страшная вонь. Йона вытащил оружие и махнул Эрику, чтобы тот остался снаружи.
Эрик услышал, как колотится сердце, как шумит кровь в ушах. Тишина предвещала что-то ужасное. Беньямин не здесь. Свет на лестнице погас, и на Эрика надвигалась темнота. Она не была непроглядно-черной, но глаза с трудом различали детали.
Внезапно Йона встал рядом с ним.
— По-моему, нам надо войти вместе, — сказал он.
Они шагнули в квартиру, комиссар зажег свет. Дверь в ванную была распахнута. Квартиру затоплял невыносимый смрад разлагающейся плоти. В поцарапанной ванной без воды лежала Эва Блау. Лицо распухло, мухи ползали вокруг рта и жужжали в воздухе. Синяя блузка задралась; живот раздулся и был сине-зеленым. Вдоль обеих рук тянулись глубокие черные надрезы. Блузка и светлые волосы перемазаны запекшейся кровью. Сквозь бледно-серую кожу тела отчетливо просвечивала сеть коричневых жил — остановившаяся кровь загнила в венах. В уголках глаз, вокруг ноздрей и рта мухи отложили крошечные желтые яички. Кровь перелилась через сток и выплеснулась на коврик. Бахрома и край потемнели. Окровавленный кухонный нож лежал в ванной рядом с телом.
— Это она? — спросил Йона.
— Да. Это Эва.
— Умерла не меньше недели назад. Живот успел основательно раздуться.
— Я вижу, — ответил Эрик.
— Значит, Беньямина забрала не она, — заключил Йона.
— Мне надо подумать, — сказал Эрик. — Я считал…
Он выглянул в окно. По другую сторону железной дороги тянулось длинное кирпичное здание. Из ванной Эва смотрела на Зал Царства. Наверное, от этого ей было легче, подумал Эрик.
Четверг, семнадцатое декабря, первая половина дня
Симоне вдруг почувствовала, как из нижней губы вытекла капля крови. Она сама не заметила, как прокусила ее. Все силы уходили на то, чтобы не думать. Отца сбила машина; он уже два дня лежал в темноватой палате больницы святого Йорана, и никто не мог сказать, насколько серьезно он пострадал. Симоне знала только, что от такого сильного удара он мог умереть. Стальной шар боли перекатывался у нее в голове. Она, Симоне, потеряла Эрика, быть может, потеряла Беньямина, а теперь могла потерять еще и папу.
Она проверяла мобильный столько раз, что уже сбилась со счета. И все-таки снова достала аппарат, удостоверилась, что он включен, и положила телефон во внешний карман сумочки, откуда его можно быстро достать, если он, вопреки ожиданиям, зазвонит.
Симоне склонилась над отцом и поправила одеяло. Он беззвучно спал. Симоне часто думала, что Кеннет Стренг, наверное, единственный мужчина в мире, который спит тихо.
На голове отца была белоснежная повязка. Из-под нее выползала темная тень — синяк расплылся на всю щеку. Кеннет был не похож на себя: множество гематом, распухший нос, углы рта опущены.
Но он не умер, подумала Симоне. Он жив, жив. И Беньямин тоже жив — наверняка жив, она знает.
Симоне прошлась по палате. Вспомнила, как на днях вернулась домой от Сима Шульмана и говорила с отцом по телефону — прямо перед тем, как случилось несчастье. Он сказал, что нашел Вайлорда и собирается поехать в место под названием «Море». Где-то возле мыса Лоудден.
Симоне снова посмотрела на отца. Он крепко спал.
— Папа?
Она тут же пожалела, что позвала его. Кеннет не проснулся, но мученическое выражение, словно облако, набежало на сонное лицо. Симоне осторожно потрогала ранку на губе. Взгляд упал на адвентовский подсвечник. Она посмотрела на свои ботинки в синих целлофановых бахилах. Вспомнила тот далекий вечер: они с Кеннетом смотрят, как мама машет им, а потом исчезает в своем маленьком зеленом «фиате».
Симоне пробрала дрожь, головная боль тяжело ударила в виски. Она плотнее запахнула на себе кофту. Кеннет вдруг тихо застонал во сне.
— Папа, — позвала Симоне, как маленькая девочка.
Он открыл глаза — мутные, как у не до конца проснувшегося человека. Один белок залит кровью.
— Папа, это я, — сказала Симоне. — Ну как ты?
Его взгляд бродил где-то возле нее. Симоне вдруг испугалась, что он ослеп.
— Сиксан?
— Я здесь, папа.
Она осторожно села рядом и взяла его за руку. Его глаза снова закрылись, брови напряженно сдвинулись, словно от боли.
— Пап, как ты? — тихо спросила Симоне.
Он попытался погладить ее по руке, но у него не очень получилось.
— Скоро встану на ноги, — прохрипел он. — Не волнуйся.
Стало тихо. Симоне пыталась отогнать мысли, одолеть головную боль, пыталась прогнать нарастающую тревогу. Она не знала, можно ли расспрашивать отца в его нынешнем состоянии, но страх заставил ее тихо спросить:
— Папа, помнишь, о чем мы говорили перед тем, как ты попал под машину?
Кеннет устало покосился на нее и покачал головой.
— Ты сказал, что Вайлорд где-то есть. Ты говорил о море, помнишь? Ты сказал, что поедешь к морю.
Глаза Кеннета снова блеснули, он хотел сесть, но со стоном опустился на подушку.
— Папа, расскажи мне, я должна знать: где-то — это где? Кто такой Вайлорд? Кто это?
У Кеннета задрожал подбородок, но он прошептал:
— Ребенок… это… ребенок…
— Что?
Но Кеннет закрыл глаза и как будто перестал слышать ее. Симоне подошла к окну и посмотрела на территорию больницы. Ощутила, как тянет холодом. Грязный потек на окне. Подышав на стекло, Симоне на мгновение увидела в тумане отпечаток чьего-то лица. Кто-то до нее стоял там, прислонившись лбом к стеклу. Церковь на другой стороне дороги была темной, свет уличных фонарей отражался в черных арочных окнах. Симоне вспомнила: Беньямин написал Аиде, чтобы она не пускала Никке к морю.
— Аида, — тихо сказала она. — Я поеду к Аиде. И на этот раз она расскажет мне все.
Ознакомительная версия.
