— Виниль?
— Что? — Он поднял голову, недовольный тем, что кто-то нарушил его уединение.
— Ви Ниль Баренсеф? — повторила девушка. — Мне сказаль, что ви будет мне помогайть. Мой имя Сесиль Дерьян.
Он вгляделся в нее — и почувствовал себя обманутым. Она была такая… такая никакая. Истинная Дерьян. Бесцветная, словно вырезанная из бумаги. Маленькие глазки неопределенного цвета, маленький носик неопределенной формы, аккуратно постриженные волосики, серый костюмчик неопределенного фасона. Не за что зацепиться взгляду, нечего оставить в памяти, нечего потом, описать. Француженка? Могла бы с тем же успехом быть шведкой, эстонкой, белорусской, удмурткой…
Она смотрела ему в переносицу. Пристально, не улыбаясь.
— Счастлив познакомиться с вами, мадам Дерьян, — опомнился он.
— Мадемуазель. Зовите меня Сесиль.
— Зовите меня Нил.
— Ви свободен, Ниль? Нам следует заниматься.
— Да, идемте. Поищем свободную аудиторию.
— Ми идем в ваш пхофбюхо. Там есть комната с хояль. Мне говохиль, ви будет мне игхать.
— Не знаю, кто вам это говохиль, мадемуазель, но игхать я смогу только одной рукой, — беззастенчиво врал он. — Вторую я недавно сломал и только третий день хожу без повязки.
Сесиль свела брови к переносице.
— О, сломаль! Но как?
— Под машину попал.
— Horreur!<Ужас! (фр.)> — воскликнула Сесиль. — Тоже мамин собак потехяль хуку под машин! Ми все так плакаль!
Нил хотел сказать что-нибудь язвительное, но, увидев в ее глазах слезы, смолчал. Так молча и дошли по комнаты с «хоялем», и Нил покорно сел за инструмент. Сесиль разложила на крышке листочки, расправила плечи, несколько раз глубоко вздохнула и начала петь.
С первых же нот, взятых Сесиль, Нил понял: беда! И дело было отнюдь не в отсутствии голоса и слуха, как о том твердили кафедральные мегеры. И то и другое у Сесиль безусловно имелось. Средненькое и даже миленькое, как у сотен тысяч девчонок — любительниц попеть под гитару у костра или за дружеским столом. И не было бы ничего катастрофического в том, если бы не одна роковая подробность: с упорством, достойном, как говорится, лучшего применения, она подражала оперной манере пения, не обладая для этого ни данными, ни школой, ни развитым вкусом. Ее высокий голосок — слабенькое лирическое сопрано с намеком на колоратуру — дрожал и срывался. Утопая в старательных и неискусных руладах и трелях, она безнадежно сбивалась с ритма, и даже при правильном попадании в ноты создавалось полное ощущение глубокой лажи, многократно усиленное специфическим репертуаром.
То ли кто-то зло подшутил над бедняжкой Сесиль, то ли в ближайшем русском кабаре, куда она приходила изучать культуру далекой загадочной страны, подвизались на редкость странные личности, только вместо традиционной «Калинки-малинки» или «Две гитары, зазвенев…» сквозь толщу вокальных заморочек и густейший акцент отчетливо прорывались «А мать свою зарезал, отца я погубил» и «Кокаина серебряной пылью все дорожки мои замело». Даже невинная «Мы на лодочке катались» в версии Сесиль, определенно копирующей неведомых фольклористов, приобрела своеобразный припев: «Ти сука-билять, впаху ковихять, вписту ковихять, сосенка!» Более современный репертуар был представлен шедеврами типа «А я сидю, глядю на плинтуаре» и «Муженек мой — бабеночка видная». В сочетании с манерой исполнения это создавало эффект потрясающий…
Глядя на ее сосредоточенное, покрасневшее от усердия лицо, Нил понял, что приколом здесь и не пахнет. Похоже, мадемуазель всерьез убеждена, что народ наш других песен не поет. Нилу предстояла не только музыкальная, но и большая дипломатическая работа. Его охватила лютая злоба на кафедральных стерв, столь коварно его подставивших. Сами-то небось постеснялись сказать в лицо иностранке, чего стоит ее программа. Или побоялись?
— Ну, попляшете вы у меня! — страстно прошептал он. — Ви что сказаль? — встрепенулась Сесиль.
— Я предлагаю выпить по чашечке кофе, а потом — revenons a nos moutons<Вернемся к нашим баранам (фр.)>
— Oh, tu parle Francais?<О, ты говоришь по-французски? (фр.)> — обрадовалась она, моментально перескочив на «ты».
— C'est mа langue oubliee, — ответил он, встал из-за нераскрытого рояля и галантно протянул ей руку. — Allons done<Этом язык мной забыт. Пойдем (фр.)>.
Когда она надевала в гардеробе свое пальто — из плотной и блестящей серой ткани, с капюшоном на белой подкладке, — он едва чувств не лишился. Именно в этом пальто она стояла, фотографируя. Никольский собор, и именно ее он принял тогда за Линду. Ирония судьбы, или «с бонсуаром»!
* * *
Придя домой, он завалился спать и продрых до позднего вечера. Встал с тяжелой головой, поплелся на кухню ставить чайник. У Гоши играл магнитофон, слышались веселые голоса. «Заглянуть, что ли? — лениво подумал Нил. — Расскажу про сегодняшнее интересное знакомство».
Но не рассказал, потому что в Гошиной гостиной его ждало еще одно знакомство, и тоже небезынтересное. За столом вокруг начищенного и отремонтированного самовара собрались все нынешние обитатели квартиры плюс мистер Мараховски и незнакомая Нилу девица чрезвычайно своеобразной наружности: рост не меньше двух метров, перебитый нос, фигура культуриста, черная кожаная безрукавка, на мощной руке выше локтя — трехцветная татуировка китайского дракона, дикая рыжая копна на голове. Первой появление Нила заметила именно она:
— Ты Нил?!
Он остолбенел от такого вступления, но лишь на долю секунды.
— Я-то Нил, а вот ты у нас кто будешь, такая прыткая?
— Джейн Доу.
— Классная кликуха, в самый раз для протоколов.
Девица оглушительно расхохоталась, вслед за ней — Эд. Остальные растерянно переглядывались.
— Джейн Доу — это на жаргоне американских полицейских неустановленное лицо женского пола, — пояснил Нил. — Детективы буржуйские читать надо!
— Я не кликуха! — громко заявила атлетка. — Я Джейн Доу из «Вашингтон пост». Нил, кто по-твоему сменит Брежнева на посту верховного правителя России?
— Такого поста нет, — моментально насторожившись, ответил он. — И вообще, я согласия на интервью не давал.
— Это не интервью. Это социологический опрос. Пока получается Андропов — тридцать один процент, Кириленко — семнадцать, Устинов — тринадцать, Гришин — восемь, Романов — три.
— У них бы и спросила. А я не знаю.
— А как ты относишься к советской военной агрессии в Афганистане? К высылке академика Сахарова в Горький?
— А как ты относишься к тому, что тебя сейчас с лестницы спустят? Тоже мне Джейн Доу! Ребята, кто привел эту швабру кагэбэшную? Вам что, приключений на свою задницу надо?
— Баренцев, успокойся, — сказал Назаров. — Джейн привел Эд. Она действительно московская корреспондентка «Вашингтон пост». И моя невеста.
Нил вытаращил глаза.
— Когда успели?
— Пока ты спал.
— После того интервью, которое мне дал Макс, другого выхода у нас не оставалось, — заметила Джейн Доу и с рычанием потянулась.
— Завтра подаем документы, — добавил Назаров.
— У меня есть незамужняя подруга из «Франкфуртер Альгемайне». Свое интервью ты можешь дать ей. Не упускай момент, Нил, — почесываясь, сказала Джейн.
— Мерси… Сама-то где так по-нашему наблатыкалась?
Растерянность во взгляде Джейн была для него лучшей наградой. Впрочем, соображала она на удивление недолго.
— Дед с бабушкой обучили.
— Доу?
— Доу. Дед был корабельным мастером на Адмиралтейских верфях. В восемнадцатом году ушел от большевиков в Финляндию… Правда ли, что ваши руководители заставляют народ жить бедно, тогда как сами живут в византийской роскоши? Правда ли, что каждый десятый житель России является штатным осведомителем КГБ?
— Неправда! — окончательно вспылил Нил. — У нас осведомителем является каждый первый. Вот сейчас пойду и осведомлю про твои провокационные вопросы, получу за это большую бутылку водки и выпью ее из этого самовара!
— Водку из самовара не пьют, — заметил Эд. — Из самовара пьют чай.
— Как интересно, — сказал Нил и вышел, хлопнув дверью.
Настроение испортилось окончательно. Нил вернулся в свою комнату, врубил телевизор и с ногами улегся на матрас.
«Знаю, милый, знаю, что с тобой…» — завыла с серого экрана эстрадная дива.
Нил хмыкнул.
— Можно?
На балконе стоял Назаров, и на лице его блуждала растерянная улыбка.
— Заходи и дверь за собой прикрой. Сквозит. Назаров подошел к столу и поставил на него большую пузатую бутылку. «Fleischmann's Vodka» — прочел Нил па глянцевой этикетке.
— Стаканы на полке, — сказал он. — Джейн прислала?
— Сам пришел.
— Нет, я про водку.
Назаров кивнул.
