«На таком основании, что я люблю ее».
Никто не решается заговорить, пока Фиц проводит Делию к трибуне и открывает перед ней деревянную дверцу. Двигается она медленно, осторожно. Усаживаясь, не смотрит ни на меня, ни на отца. Внутри нее танцуют призраки — я вижу их силуэты в окнах, ранее служивших ей глазами.
— Мисс Хопкинс, — говорит Эмма, — вы помните что-либо о сексуальных посягательствах со стороны Виктора Васкеза?
Делия качает головой.
— Зафиксируйте в протоколе, что свидетельница дала отрицательный ответ, — говорит Эмма. — У меня все.
Судья переводит взгляд в мою сторону.
— Мистер Тэлкотт?
Я готов уже было мотнуть головой — лучше пускай меня вскроют кухонным ножом, чем заставят опять допрашивать Делию, — но Крис Хэмилтон хватает меня за руку.
— Если ты не подожжешь фитиль немедленно, — шепчет он, — нам конец.
И я встаю. «Прости меня, — мысленно взываю я к ней. — Я делаю это ради тебя».
— Вы действительно не помните сексуальных посягательств со стороны Виктора Васкеза?
Она удивленно смотрит на меня. Уж от кого-кого, но от меня она никак не ожидала такого язвительного тона.
— Мне кажется, забыть такое достаточно проблематично, — говорит она.
— Возможно, — спокойно соглашаюсь я. — С другой стороны, как вас похитили, вы тоже не помните.
Я отворачиваюсь, чтобы не видеть, какую рану ей нанес.
Судьба распоряжается так, что перерыв требуется не мне, а Эмме: пять минут спустя у прокурора отходят воды. Ее отвозят в больницу на «скорой помощи», а следующее заседание назначают через пять дней.
Делию с Фицем я нахожу в конференц-зале на верхнем этаже, где они нашли укрытие от обезумевших и, как кажется, размножившихся за день журналистов. Она по-прежнему в смятении, но теперь к нему примешана явная злоба.
— Как ты мог так поступить со мной? — кричит она. — Ты все это придумал!
Я подхожу к ней. У меня неожиданно возникает чувство, что это — лишь мыльный пузырь в форме Делии, и если я подойду слишком близко, то он попросту лопнет.
— Честное слово, Ди, это никакой не заговор. Я не знал, что это произойдет.
Когда она смотрит на меня, у меня сердце обливается кровью.
— Тогда почему я вообще не знала, что это произошло?
Потому что я трус — таков мой беззвучный ответ.
— Мне нужно ехать в тюрьму, — мягко говорю я. — Поговорить с твоим отцом.
Легонько сжав ей плечо, я выхожу из зала и бегом пускаюсь к тюрьме Мэдисон-Стрит, где прошу разрешения встретиться с Эндрю.
Для взятия показаний нужно было нанять следователя, а не делать все самому, тогда я мог бы оспорить его слова и спасти это дело. Я молча жду, пока Эндрю усядется и заговорит первым.
— Что теперь будет? — наконец спрашивает он.
— Давайте-ка вы сперва объясните, что уже было.
Он кладет руки на изрезанную столешницу и проводит большим пальцем по корявой надписи «Тупак жив!».
— Сам посуди, какой еще мужик будет волочиться за бабой, которая, во-первых, замужем, во-вторых, пьяница, а в-третьих, живет с маленькой дочкой.
— Эндрю, — в отчаянии говорю я, — нельзя же бросать бомбу под конец суда! Почему вы не упомянули об этом раньше? Я бы выстроил идеальную линию защиты.
— Мне удавалось скрывать это двадцать восемь лет, чтобы она могла жить нормальной жизнью.
Я в бессилии дергаю себя за волосы.
— Эндрю, у нас нет никаких доказательств. Даже Делия не помнит, как это происходило.
Не успев договорить, я припоминаю мелкие детали, намеки, за которые следовало зацепиться. Вспоминаю наш первый разговор о драке с Виктором. «Я видел его, — сказал тогда Эндрю. — Видел, как он ее целует». — «Элизу?» — спросил я, и он, помешкав, кивнул.
Или та медицинская карточка, которую мы читали вместе с Делией. Сосредоточившись на укусе, я даже не обратил внимания на то, что она не давала себя раздеть. Или на то, что у четырехлетней девочки нашли инфекцию мочеполовых путей.
— Что теперь будет? — повторяет Эндрю.
А вот что: Эмма вернется после родов и подаст прошение об исключении рассказа Эндрю из протокола. Судья, скорее всего, прошение удовлетворит. Присяжных — и без того сомневающихся, ибо кто же прячет такой козырь в рукаве, как не отъявленный лжец? — попросят не учитывать эти показания. А Эндрю, черным по белому признавшегося в похищении, признают виновным.
Я не хочу, чтобы эти пять дней он готовился к долгим годам в тюрьме. В моих силах защитить его от будущего хотя бы на этот срок. Поэтому я смотрю ему в глаза и нагло вру:
— Не знаю, Эндрю.
Лишь выйдя из здания тюрьмы, я понимаю, что сам ничем не лучше, чем он.
Домой я добираюсь уже в сумерках. Делия, поглаживая Грету, сидит на ступеньках трейлера.
— Привет! — говорю я, опускаясь перед ней на корточки. — Ты в порядке?
— А ты сам не знаешь? — Голос у нее хрупкий, как стекло. Она раздраженно смахивает волосы с лица. — Потому что я о себе уже не знаю ничего.
Я сажусь на ступеньки, и Грета, словно поняв, что я принял вахту, уходит.
— Где Софи?
— Спит.
— А Фиц?
— Я отправила его домой. — Она подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. — Знаешь, сколько я встречала людей, которые даже не знали, что заблудились, пока не становилось слишком поздно? Туристы, свернувшие не там, новички за рулем, неправильно державшие карту, — все они думали, что находятся в каком-то другом месте. И до сих пор я им, по большому счету, не верила.
— Солнышко, послушай…
— Я больше не хочу слушать, Эрик. Я больше не хочу, чтобы мне рассказывали, кем я была раньше. Я, черт возьми, хочу сама это помнить! — На ее глаза набегают слезы. — Что со мной не так?
Я протягиваю руку, чтобы обнять ее, но едва я ее касаюсь, она будто каменеет.
«Он поглаживал ей спинку…»
«А потом полез под юбку…»
Она поднимает блестящие от слез глаза.
— Софи… — говорит она. — Они были вместе. Вдвоем.
— Но ты же успела. — Я сам хочу в это верить. Она опускает голову, погружаясь в раздумья. — Если тебе что-то понадобится, я буду в доме.
Она заправляет пряди за уши, кивает. Впрочем, Делию всегда беспокоил не поиск, но осознание, что ты заблудился.
Право выбора — вот что делает нас людьми. Я могу в любой момент отставить бутылку, а могу допить. Я могу сказать себе, что держу все под контролем; могу убедить себя, что парой глотков меня не загонишь обратно в выгребную яму.
Господи, этот вкус… Коптящий дым в горле, жжение на губах. Поток, проносящийся сквозь зубы. На исходе такого дня любой пригубил бы.
Луна сегодня желтая, неровная и висит так низко, что крыша трейлера Рутэнн, кажется, вот-вот проткнет ее углом — и небесное светило сдуется, как воздушный шарик.
Почему его называют «домом на колесах», когда он никуда не ездит?
— Эрик! — Отрезок света пронзает мою руку, ногу, а после и половину туловища: это Делия приоткрыла дверь. — Ты еще здесь?
Я едва успеваю спрятать бутылку виски.
Она садится на ступеньку возле меня.
— Я только хотела извиниться… Я знаю, что ты ни в чем не виноват.
Если я отвечу, она почувствует запах спиртного. Поэтому я лишь киваю в надежде, что она спишет мое состояние на усталость.
— Идем внутрь, — предлагает она, беря меня за руку.
Я настолько благодарен ей за ласку, что, вставая, забываю о бутылке, и та со звоном катится по лестнице.
— Ты что-то уронил? — спрашивает Делия, но через несколько секунд ее глаза привыкают к темноте и она видит этикетку. — Эрик… — бормочет она, и в этих двух слогах разочарования больше, чем вместилось бы в целую книгу.
К тому моменту как я, стряхнув оцепенение, вхожу в дом, она уже подхватила спящую Софи на руки. Она свистом подзывает Грету и берет со стола ключи от машины.
— Боже мой, Делия, я выпил всего глоток на сон грядущий! Я же не пьян, посмотри на меня! Послушай, как я говорю! Я могу остановиться в любой момент.
Она поворачивается, и наша дочь оказывается между нами — словно между двух огней.
— Я тоже, Эрик, — говорит она и выходит из трейлера.
Я не окликаю ее, когда она садится в машину. Габаритные огни, приплясывая, уносятся вдаль, подмигивают мне, словно глаза неведомого демона. Я сажусь на нижнюю ступеньку и подбираю опрокинутую бутылку.
Она наполовину полная.
Мне не сразу удается уложить Софи на гостиничной кровати, у изголовья которой недремлющим часовым уже разлеглась Грета. Покончив с этим, я с помощью кипятильника готовлю нам чай и приношу чашку Делии, которая все это время сидит на улице на пластмассовом стуле и невидящим взглядом смотрит на стоянку.
— Давай подведем итог, — говорит она. — За последние двенадцать часов я выяснила, что в детстве меня растлевали, а мой жених снова запил. Думаю, с минуты на минуту у меня диагностируют рак, ты согласен?
