Перехватив топор, одним мощным ударом я отрубил лапу, получив в ответ оглушительный визг, раздавшийся не изо рта дочери, а из места соединения с ногой. Крови оказалось неожиданно много, намного больше, чем я ожидал и, отбросив топор, я шагнул вперёд, чтобы остановить хлынувший поток. Позади себя я смутно услышал пронзительный крик, и… потерял сознание.
По крайней мере до тех пор пока я не очнулся, я не чувствовал ничего, никакой боли; к этому времени Стейси уже не было. Джун её забрала. Я пробежал по дому, голова пульсировала от полученного удара, их одежда исчезла, а у Стейси появилось несколько чучел животных и много других вещей, которых я совершенно не помнил. Очевидно, что я надолго отключился, потому что на улице стоял день, а часы на ДВД-плеере подсказали мне, что было час сорок пять.
Открыв наружную дверь, я увидел, что машины тоже не было. Они её взяли. Но где же они? В полицейском участке? У родителей Джун? Я не знал, однако стал искать. Я позвонил всем, кого знал, по каждому номеру из нашей общей записной книжки, которую почему-то не забрала Джун. Никто о них ничего не слышал, и никто не знал, где они могут быть.
Я решил ждать, надеясь, что они вернутся, ожидая, что Джун остынет и привезёт дочь обратно. Но прошёл день, неделя, а о них по-прежнему было ничего не известно.
Кроме собачьей лапы от них ничего не осталось.
Она не являлась частью Стейси, но это было хоть что-то.
Она оставалась в её кровати, прямо там, где я её отрубил, и это вселяло в меня надежду. Где бы они не находились, что бы они не делали, Стейси освободилась. Все части её тела были её собственными. Это почему-то казалось мне важным.
Я молил, чтобы она была жива, чтобы Джун обеспечила ей медицинский уход, хотя ни в одной из местных больниц, куда я звонил, не признались, что лечили кого-то, подходившего под описание моей дочери.
Я забрал собачью лапу и положил её в дополнительный холодильник, который стоял в нашем гараже. Я обнаружил, что постоянно захожу туда, чтобы проверить как она, одержимый навязчивой мыслью, что она начинает портиться. Иногда, бывало, сдерживая слёзы, я её касался. Как-то раз я даже поцеловал. Хоть и недолго она была частью Стейси, и я чувствовал себя ближе к ней, когда гладил замёрзшую шерсть, вспоминая, как счастлива она была, когда спрыгнула со стола и направилась ко мне, чтобы обнять.
Возможно, я совершил ошибку, когда из-за меня дочь её лишилась.
— Стейси, — говорил я, рыдая. — Стейси…
В следующее после исчезновения Стейси и Джун воскресенье я онемело сидел перед телевизором, глазея на футбольный матч, но не следя за ним. Раздался звонок в дверь, и когда я подошёл, чтобы спросить кто там, то увидел стоявшую на крыльце Дарлу, смотревшую на меня ясными глазами.
— Стейси стало лучше? Может она выйти поиграть?
Мне хотелось сказать: «Стейси нет дома, она уехала», но рот не смог произнести эти слова.
Дарла просто стояла, глядя на меня взглядом, который заставил меня подумать, что ей об этом известно. Я начал закрывать дверь, но остановился, когда она сказала:
— У меня есть мысль, мистер Харрисон. Хотите её услышать?
Несмотря на то, что мне не нравилась эта девчонка, услышав её слова, я подумал, что речь пойдёт о дочке, и обнаружил, что киваю.
Через пятнадцать минут вместе с собачьей лапой я был в «клубе». Дарла сходила домой, чтобы принести то, что ей было нужно, и только-только вернулась. Она взглянула на меня, я кивнул и лёг на стол. Дарла намазала кошачьими консервами мою ногу, поплевала на них, затем прижала к ним лист какого-то растения. Я ничего не ощущал до тех пор, пока она не запела. Слова были безумными: что-то про танцующих на деревьях птичках и медведях, а мотив был таким же, как и у многих детских песенок, вроде «Гори, гори, маленькая звёздочка» или песенки про алфавит. На мгновение, пока она пела, я ощутил покалывание в ноге, странное ощущение не только на поверхности кожи, но и глубоко внутри, у самой кости.
Чувствовала ли это Стейси?
Дарла улыбнулась мне и подняла топор.
— Готовы? — спросила она.
Ⓒ Dogleg by Bentley Little, 2011
Ⓒ Аввакум Захов, перевод
Сегодня в баре: певичка в ударе
Вон она, только что зашла внутрь. Поп-звезда. В окружении свиты телохранителей, в чёрном кожаном прикиде, под которым частично видно одну из её сисек. Это сделано нарочно, напоказ, но уж никак не вяжется со здешней обстановкой. Похоже, она специально так бродит в поисках приключений. Вот она распахнула дверь и вошла в бар с хозяйским видом, будто явилась к себе домой. Но заметив, что никто здесь не обращает на неё внимания, она сразу же всем своим видом показывает удивление. На ней парик, ведь она, якобы, путешествует инкогнито. Но теперь, видя, что никто её не узнаёт, она принимает свою самую узнаваемую позу. На её лице читается отчаянное желание, чтобы её хоть кто-нибудь узнал.
Но никто её не узнаёт.
Кроме меня. Только я не подаю вида, просто молча наблюдаю. Я видал её клипы, читал о ней статейки в Playboy, Rolling Stone и TV Guide, статейки о том, какая она безбашенная, какие у неё якобы извращённые предпочтения в сексе, как она любит подбирать попутчиков — исключительно молодых чёрных парней — а потом делать с ними всё, что захочет. И вот смотрю я на неё сейчас, на эту избалованную шлюху, и мне смешно. Дикая и безбашенная? Я покажу тебе дикость. Я покажу тебе безбашенность.
Добро пожаловать в Бар Уродов.
В одном из интервью она говорила, что любит, когда её шлёпают. С пафосом рассуждала о тонкой грани между болью и наслаждением и о том, что у неё эта грань иногда стирается. Слыхали мы эту песенку. Это может шокировать какого-нибудь дедулю из Канзаса, но здесь, в баре, это всё детский лепет. Я смотрю на её гладкую чистую кожу, увлажнённую дорогим кремом, и понимаю: она даже не представляет, что это такое — наслаждение болью. И сразу же вспоминаю Дездемону: как я аккуратно снимал кожу с её левой ягодицы и натирал рану уксусом и лимонным соком, в то время как Дик мочился ей в рот. Не могу даже представить, чтобы наша звезда была способна на такое.
Хотя нет, представить-то могу — но ей это уж точно бы не понравилось.
Притворщица, вот кто к нам пожаловал, ребята. Та, которая любит риск, но только тщательно спланированный. Маленькие шалости с чётко определёнными границами дозволенного и путями к отступлению, если всё зайдёт чуть дальше, чем предполагалось.
Боль и наслаждение,
Почти одно и то же
Для меня.
Не помню, что это — строчка из её песни? Или откуда-то из многочисленных видео с её участием? Я смотрю на неё, на её голливудский костюм. Почти одно и то же, говоришь? А доказать ты это сможешь? Я знаю, что это всё игра на публику, что она просто развлекает людей, любит пощекотать им нервы, но мне плевать. Раз она явилась в Бар Уродов, значит, это уже не просто игра. Значит, она начинает сама во всё это верить. Она думает, что она и в самом деле вся такая смелая, дерзкая и сумасбродная.
Я смотрю вокруг, ловлю взгляды посетителей. Некоторые кивают. Я вижу, что все присутствующие хотят поучаствовать в этой игре.
Я подхожу к ней, предлагаю выпить. Сперва она смотрит на моё лицо, затем на ширинку моих брюк. Она боится. Боится не меня — боится потерять контроль над ситуацией. Хоть она и болтала в своих интервью, что ей нравятся большие мужчины с огромными членами, жаловалась, что никак не может найти такого, который бы её удовлетворил — но сейчас, когда один из таких мужчин стоит перед ней, она напугана. И ей это совсем не нравится.
Я отодвигаю её телохранителей, и двое наших, появившихся откуда-то из темноты, оттаскивают их в сторону, чтобы не мешались. Она собирает всю свою уверенность, основанную на деньгах и популярности, и отвечает, что не прочь выпить. Бармен наливает ей напиток, опускает стакан между ног и размешивает содержимое членом. В стакан явно попала пара капель его спермы. Он протягивает стакан мне.
