— Слава богу, — сказал Микаэль. — Я понял, что действительно привязался к нему.
Дирк Фруде кивнул:
— Я это знаю. Хенрик вас тоже полюбил. Как прошла поездка в Норрланд?
— Успешно, но неудовлетворительно. Я расскажу об этом попозже. У меня к вам есть один вопрос.
— Пожалуйста.
— Что случится с «Миллениумом», если Хенрик вдруг умрет?
— Ничего. Его место в правлении займет Мартин.
— Существует ли риск, чисто теоретически, что Мартин сможет создать проблемы для «Миллениума», если я не прекращу расследовать обстоятельства исчезновения Харриет?
Дирк Фруде вдруг настороженно посмотрел на Микаэля:
— Что случилось?
— Собственно говоря, ничего.
Микаэль пересказал ему свой разговор с Мартином Вангером в праздничный вечер.
— Когда я ехал домой из Нуршё, мне позвонила Эрика и рассказала, что Мартин разговаривал с ней и просил подчеркнуть необходимость моего пребывания в редакции.
— Понимаю. Вероятно, на него надавила Сесилия. Но я не думаю, что Мартин начнет вас шантажировать. Он для этого слишком порядочен. И не забудьте, что я тоже вхожу в правление маленькой дочерней компании, которую мы образовали, когда покупали акции «Миллениума».
— А если ситуация осложнится, какую позицию займете вы?
— Условия контракта должны выполняться. Я работаю на Хенрика. Мы с Хенриком дружим сорок пять лет и в подобных ситуациях действуем одинаково. Если Хенрик умрет, то его долю в дочерней компании унаследую я, а не Мартин. У нас подписан жесткий контракт, согласно которому мы обязаны поддерживать «Миллениум» в течение четырех лет. Если Мартин захочет что-нибудь предпринять против вас — чего я не думаю, — он сможет, например, остановить небольшую часть новых рекламодателей.
— Рекламодатели являются основой существования «Миллениума».
— Да, но взгляните на это с другой стороны — такие мелочи требуют времени. Мартин сейчас борется за выживание своих предприятий и работает по четырнадцать часов в сутки. На другое у него просто нет времени.
Микаэль призадумался.
— Я знаю, что это не мое дело, но можно спросить — как обстоят дела концерна?
Дирк Фруде посерьезнел:
— У нас есть проблемы.
— Ну, это понятно даже такому простому смертному из числа экономических журналистов, как я. Я имею в виду, насколько они серьезны?
— Между нами?
— Сугубо между нами.
— За последние недели мы потеряли два крупных заказа в электронной промышленности, и нас пытаются вытеснить с российского рынка. В сентябре нам придется уволить тысячу шестьсот работников в Эребру и Тролльхеттане. Увольнение — не лучший подарок для людей, проработавших в концерне много лет. Каждый раз, когда мы закрываем какую-нибудь фабрику, доверие к концерну еще больше подрывается.
— Мартин Вангер в тяжелом положении.
— Он работает как вол и все время ходит по тонкому льду.
Микаэль пошел к себе домой и позвонил Эрике. Ее в редакции не оказалось, и он поговорил с Кристером Мальмом.
— Видишь ли, вчера, когда я возвращался из Нуршё, мне звонила Эрика. До нее добрался Мартин Вангер и, как бы это сказать, хотел с ее помощью заставить меня больше внимания уделять делам редакции.
— Я тоже думаю, что тебе следует ими заняться, — сказал Кристер.
— Понимаю. Но я подписал контракт с Хенриком Вангером и не могу его разорвать, а Мартин действует по поручению одного человека из местных, которому хочется, чтобы я прекратил тут копаться и уехал. То есть предложение Мартина — это просто попытка меня отсюда выпроводить.
— Ясно.
— Передай Эрике, что я вернусь в Стокгольм, когда все тут закончу. Не раньше.
— Понятно. Ты окончательно сошел с ума. Так я и передам.
— Кристер, послушай. Тут начинает происходить что-то важное, и я не намерен давать задний ход.
Кристер тяжело вздохнул.
Микаэль отправился к Мартину Вангеру. Дверь открыла Эва Хассель и приветливо поздоровалась.
— Здравствуйте. Мартин дома?
Ответ на его вопрос дал сам Мартин Вангер, появившись с портфелем в руке. Он поцеловал Эву в щеку и поприветствовал Микаэля.
— Я еду в офис. Вы хотите со мной поговорить?
— Если вы торопитесь, это может подождать.
— Выкладывайте.
— Я не уеду и не начну работать в «Миллениуме», пока не выполню задание, которое мне дал Хенрик. Я информирую вас об этом сейчас, чтобы вы не рассчитывали на мое участие в делах правления до конца года.
Мартин Вангер минуту покачался на каблуках.
— Ясно. Вы полагаете, что я хочу от вас отделаться? — Он сделал паузу. — Микаэль, мы поговорим об этом позже. У меня на самом деле нет времени на посторонние увлечения вроде «Миллениума», и я жалею, что согласился на предложение Хенрика войти в правление. Но верьте мне — я сделаю для выживания журнала все, что смогу.
— Я в этом никогда не сомневался, — вежливо ответил Микаэль.
— Если мы договоримся о времени на следующей неделе, то сможем рассмотреть финансовую сторону вопроса и я расскажу о своей позиции. Но главное заключается в следующем: я считаю, что «Миллениум» не может себе позволить, чтобы один из наиболее важных его сотрудников сидел в Хедебю и плевал в потолок. Я оказался перед моральным выбором: либо следовать пожеланиям Хенрика, либо всерьез выполнять обязанности в правлении «Миллениума».
Микаэль переоделся в спортивный костюм и пробежался по пересеченной местности до Укрепления и домика Готфрида, а потом, в более медленном темпе, вернулся обратно вдоль берега. За садовым столиком сидел Дирк Фруде. Он терпеливо подождал, пока Микаэль выпил бутылку воды и вытер пот со лба.
— Едва ли полезно бегать по такой жаре.
— Э-э, — отозвался Микаэль.
— Я ошибся. Больше всего на Мартина давит не Сесилия. Это Изабелла мобилизует весь клан, чтобы макнуть вас головой в смолу и перья, [51] а может, еще и сжечь на костре. Ее поддерживает Биргер.
— Изабелла?
— Она злобный и мелочный человек и по большому счету никого не любит. Сейчас ей, похоже, особенно ненавистны вы. Она распространяет слухи о том, что вы обманщик и сначала склонили Хенрика нанять вас на работу, а потом разволновали его настолько, что у него случился инфаркт.
— Кто-нибудь этому верит?
— Всегда находятся люди, охотно верящие злым языкам.
— Я пытаюсь разобраться в том, что произошло с ее дочерью, а она меня ненавидит. Касайся это моей дочери, я бы реагировал по-другому.
Около двух часов у Микаэля зазвонил мобильный телефон.
— Здравствуйте, меня зовут Конни Турссон, и я работаю в «Хедестадс-курирен». У вас найдется время ответить на мои вопросы? До нас дошли сведения, что вы живете в Хедебю.
— В таком случае сведения до вас доходят медленно. Я живу здесь уже с Нового года.
— Я не знал. Что вы делаете в Хедестаде?
— Пишу. Я взял что-то вроде творческого отпуска на год.
— Над чем вы работаете?
— Извините, но об этом вы узнаете, когда выйдет публикация.
— Вас только что выпустили из тюрьмы…
— Да?
— Как вы относитесь к журналистам, которые фальсифицируют материал?
— Журналисты, которые фальсифицируют материал, идиоты.
— Вы хотите сказать, что вы идиот?
— При чем здесь я? Я не занимаюсь фальсификацией материала.
— Но вас осудили за клевету.
— И что из этого?
Репортер Конни Турссон задумался так надолго, что Микаэлю пришлось прийти ему на помощь:
— Меня осудили за клевету, а не за фальсификацию материала.
— Но вы ведь опубликовали тот материал.
— Если вы звоните, чтобы обсуждать со мной приговор, то никаких комментариев не будет.
— Я хотел бы приехать и взять у вас интервью.
— Сожалею, но мне нечего сказать по этому поводу.
— Значит, вы не хотите обсуждать судебный процесс?
— Совершенно верно, — ответил Микаэль и прекратил разговор.
Он довольно долго сидел в раздумьях, а потом вернулся к компьютеру.
Следуя полученным инструкциям, Лисбет Саландер направила свой «кавасаки» через мост, к островной части Хедебю, и остановилась возле первого маленького домика на левой стороне. Здесь была настоящая глушь, но пока работодатель платит, она не отказалась бы поехать хоть на Северный полюс. Кроме того, было приятно с ветерком мчаться вдаль по дороге Е-4. Она припарковала мотоцикл и отстегнула с багажника сумку с вещами для ночевки. Микаэль Блумквист открыл дверь и помахал ей рукой. Потом он вышел и стал с откровенным изумлением изучать ее мотоцикл.
— Круто. Значит, водишь мотоцикл.
Лисбет Саландер ничего не ответила, но бдительно следила за тем, как он осматривает руль и пробует регулятор газа. Ей не нравилось, когда кто-нибудь прикасался к ее вещам. Потом она увидела его наивную, мальчишескую улыбку и сочла, что за эту улыбку ему можно простить все. Большинство байкеров обычно лишь фыркали при виде ее стодвадцатипятикубового «кавасаки».
