— Пожалуй. Кстати, мы обходимся без резиновых шлангов. Но в вашей версии, Харви, есть одна крошечная дырочка.
— Я знаю. Я…
— Вы, вы, — согласился Ротшильд. — Я не понимаю, при чём тут вы. Туг нет украденной собственности — ни драгоценностей, ни денег. Почему на это дело отрядили вас?
— Я знаю, почему. Брендон — обладатель страховки от похищений.
— Страховки от похищений?
Я кивнул и рассказал всю историю, а Ротшильд сидел за своим обшарпанным столом и, держа в руках стакан с остатками молока, смотрел на меня с кислым, недоверчивым выражением лица. Когда я закончил, он глубоко вздохнул, встал и вышел из кабинета, и тут же вернулся с пакетом молока, из которого снова наполнил стакан.
— Отлично, а теперь скажите, о чём вы, Харви, умолчали?
Умолчал я о ста тысячах долларов и не собирался в этом признаваться ни за что на свете.
— Вот и вся история, лейтенант.
— Вся, говорите, история? Ну, и куда же вы направитесь, когда выйдете из моего кабинета?
— Понятия не имею.
— Может, запамятовали, тогда попробуйте припомнить.
— Беда в том, что вы слишком уж верите в мою смекалку. Мне пару раз повезло, а вокруг ходят слухи, что я великий отгадчик тайн.
— Вы не смекалистый, вы хитрый и лживый, Харви. Я вам не верю ни на грош. Впрочем, я никому не верю. Такая уж моя полицейская натура.
— Лейтенант, — сказал я самым искренним тоном, — я не имею ни малейшего понятия, куда делась девица, а то, что её видели в Центральном парке под ручку с новым главарём мафии, для меня большая новость. Честное слово юного скаута!
Ротшильд не удостоил меня ответом. Он только уставился на меня, как он неплохо умеет делать.
В пятницу я проверил наши досье, прочитал всё, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о Синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной Семьдесят пятой улицы.
— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.
Я перезвонил ему через полчаса.
— Харви, — раздражённо пробурчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.
— А откуда вам известно, что это не звонок по делу?
— Послушайте, Харви, у меня нет времени переливать из пустого в порожнее.
— Я позвонил не затем, чтобы почесать язык. Я в тяжёлом положении. Я хочу вас видеть.
— Это обойдётся вам в тридцать долларов.
— Не может быть! — ахнул я.
— Очень даже может быть, — подтвердил он. — Тридцать долларов.
— Раньше было же двадцать…
— Но тогда и пакет молока стоил двенадцать центов, Харви.
— Меня тогда и на свете не было.
— Короче, тридцать долларов, Харви, и точка. Не хотите, дело хозяйское.
Я принял условия, а он стал ворчать, что из-за меня у него пропадает субботнее утро.
— Если бы вы знали, с каким трудом я выкраиваю время, чтобы в субботу утром поиграть в сквош, — жаловался Бронстайн.
На следующий день я убедился, что это так: он был в теннисных туфлях, а на стуле лежали ракетки.
— Субботнее утро — это целых пять сеансов психоанализа, Харви, — сообщил мне Бронстайн, — а пять сеансов это сто пятьдесят долларов, но деньги — это ещё не всё в нашей жизни.
— Неужели?
— Не всё, Харви. Вы уж мне поверьте. Для вас деньги — это символ. Кто-то называет жмотом, но это не совсем верный диагноз. Если говорить о вашем отношении к деньгам, что само по себе…
— Кто у нас анализируемый?
— Вы, Харви.
— Тогда, может, говорить буду я? Дело не в деньгах. Дело в том, что меня не любят. Взять к примеру лейтенанта Ротшильда, он меня терроризирует.
— Прилягте, Харви.
— Спасибо, — сказал я и вытянулся на кушетке. — У него язва, и стоит ему посмотреть на меня, я начинаю ощущать, что он винит за свою язву меня…
— Всё тот же лейтенант Ротшильд?
— Всё тот же. Господи, вы думаете, их двое?
— Я думаю, что нет смысла обсуждать сейчас лейтенанта Ротшильда, Харви. Мы уже этим раньше занимались. Нам надо разобраться в вас.
— Я и говорю о себе. О том, какое впечатление я произвожу на людей типа Ротшильда.
— Харви, сколько раз вам повторять! Ротшильда мы уже обсуждали.
— Ладно, ладно, но Ротшильд…
— Харви, я пойду играть в сквош, — сказал Бронстайн, схватив ракетку. — Продолжать нет смысла. Я пытаюсь продуктивно использовать сеанс, а вы начинаете объясняться в ненависти к лейтенанту Ротшильду. Я пошёл играть…
— На мои-то денежки?
— Я с вас не возьму ни цента. Это подарок. А теперь всё!
До Доннеловского филиала Нью-Йоркской публичной библиотеки я дошёл пешком, забрал Люсиль Демпси, и мы отправились на ланч в Дубовый зал Сент-Реджиса. Люсиль была задумчива, а когда взглянула на меня, то тревожно осведомилась, всё ли со мной в порядке.
— Ну конечно, а что?
— А то, что этот ланч обойдётся тебе в пятнадцать долларов.
— Знаю, — мрачно отозвался я. — Очень даже знаю. А ты не стесняйся. Ешь. Наслаждайся.
— Как же я могу наслаждаться, когда каждый съеденный здесь кусочек для тебя как раскалённый свинец?
— А! Какая теперь разница. Ты лучше скажи, где может быть эта самая Синтия Брендон? Она разгуливала на днях в Центральном парке с новым королём мафии.
Люсиль посмотрела на меня по-матерински встревоженно, и я рассказал ей всё до конца. Потом она заказала ланч. Пока мы ели, она обдумывала услышанное. Как большинство умных женщин, она стала изыскивать наивные способы заставить меня почувствовать себя интеллектуально выше неё.
— Харви, где училась Синтия? — спросила она меня.
— «Энн Бромли», маленький колледж в штате Коннектикут, возле Данбери. Четыреста пятьдесят студенток — только девушки, все богачки.
— Она получила диплом?
— Ни в коем случае. Она ушла. Её не осмеливались отчислить из уважения к папиным денежкам, а она не хотела учиться.
— Почему они хотели её отчислить?
— Потому что она хотела положить конец расовой сегрегации в колледже. Ещё в первый год пребывания там она притащила пять негритянок, заплатила за их обучение и потребовала, чтобы их зачислили в колледж. Там всех чуть удар не хватил. Она угрожала всё рассказать газетчикам, но они призвали её старика, и ему удалось её утихомирить.
— О! Ты знаешь, Харви, мне начинает нравиться эта твоя Синтия. Небось, были толки да пересуды насчёт её увлечения марихуаной?
— Откуда тебе это известно?
— Такая, как она, не могла не попробовать наркотиков. У тебя есть её фотографии?
Я вынул фотографии и показал Люсиль.
— У меня есть кое-какие смутные догадки, — сказала она, наконец. — А потом завтра мы берём велосипеды и едем кататься в Центральном парке. Ты катаешься на велосипеде?
— Ещё как! Но кого мы там увидим — Синтию под ручку с Валенто Корсика?
— Может, мы будем просто вдвоём. В конце концов, завтра воскресенье. Разве ты не имеешь права взять выходной?
Вместо того, чтобы как следует выспаться, подобно всякому цивилизованному человеку, я начал утро с завтрака в зоопарке с Люсиль. Она не из тех, кого можно назвать крошкой — в мисс Демпси пять футов семь дюймов роста и сто тридцать фунтов веса, а потому она съела порцию овсянки, два яйца, четыре куска бекона, два тоста, запив это двумя чашками кофе. А перед этим выпила стакан апельсинового сока. Я наблюдал за всем этим буйством с чувством ужаса и зависти. Мой завтрак состоял из чашки чёрного кофе.
— Тебе сразу же стало бы легче на душе, — сказала Люсиль, — если бы ты плотно позавтракал. Завтрак — главная еда дня.
— Об этом неустанно твердила мне мама.
— И она была абсолютно права.
— Неужели тебе никто не говорил, что худший способ завладеть мужчиной — это сообщать ему, что его мать была права.
— Я совершенно не убеждена, что стараюсь завладеть тобой, Харви. То, что я испытываю к тебе определённые нежные чувства, вовсе не означает, что я всерьёз намереваюсь выйти за тебя замуж. У тебя есть с собой фотографии Синтии?
— А что?
— Дай мне одну.
— Сейчас?
— Ну да! Ты вечно задаёшь банальные вопросы.
Я протянул ей фотографию Синтии. Люсиль положила её в сумочку и быстро завершила бесконечный завтрак. Мы отправились к лодочной станции, где дают на прокат и велосипеды. Погода в этот день резко улучшилась — утро выдалось холодным, но солнечным, а поскольку, благодаря указу мэра, машинам в парке появляться запрещено, воздух был чистый и прозрачный как хрусталь. На Люсиль была шерстяная юбка и белый свитер с высоким воротом. Для тех, кто не знал её характера, она казалась очаровательной. Фигура у неё была умопомрачительная, хотя она плотно ела три раза в день. Она не делалась менее красивой от того, что на ней были туфли без каблуков и шла она спортивной походкой. Я решил, что именно её совершенство меня ввергает в депрессию.
