Каро стояла перед зеркалом в ванной. Все говорили, что она тощая, а ей все казалось наоборот. Ей тяжело было носить свое тело. В зеркале она отражалась до пояса. На руках краснели свежие порезы и старые шрамы. В глазах блеснули слезы. Без него она чувствовала себя беспомощной. Вечная жертва, в основном собственного насилия.
— Я тебя откормлю, — говорил он, обнимая ее, — ты поправишься и будешь лучше себя чувствовать.
У него были сильные и большие руки. В его объятиях ей было спокойно, ничего не угрожало.
— Ты как ребенок, — бормотал он ей в ухо.
Ребенок. Вот уж чего ей не хотелось — так это снова стать ребенком.
На этот раз все было хорошо. Она походила на молодое животное, чья красота скрывалась под покровом внешней неловкости, угловатости, словно ожидая, пока он ее откроет. Он открывал ее постепенно, не торопясь. В ее глазах не было ответов. Только вопросы. Он был готов ответить на них. Как-нибудь потом. Он на все был готов ради нее. Благодаря ей он стал понемногу примиряться с собой и с миром. Это был долгий процесс, способный занять не менее половины жизни. Но коль скоро она была с ним, его это не пугало.
Невинность. Вот что было ей именем.
Сборщики клубники снова вышли в поле. Фермер оставил у обочины третий трейлер, первые два были уже загружены доверху. Девушка немногим старше меня тащила полный ящик ягод. Несмотря на тяжесть своего груза, она шла легко, будто танцуя. Никто из рабочих не поднял головы, чтобы взглянуть на нее, а ведь девушка была красивая, хоть и в бесформенном рабочем комбинезоне и мешковатой футболке. Из-под шарфа, скрывающего волосы от солнца, выбивалось несколько белокурых прядей.
Взглянув мельком на эту картину, я поехала дальше и повернула к дому матери.
Мельница одиноко парила в мареве полуденного жара, среди трепещущей его ауры. Я где-то читала, что на старых мельницах, как и в домах священников, обязательно водятся привидения. Это укрепляло во мне уверенность в том, что мы многого не знаем о мельнице, несмотря на все изыски моей матери.
У дома стоял брошенный посреди дороги автомобиль бабушки. Бабушка любила водить, но избегала парковаться в узких местах, чтобы потом при выезде не пятиться.
Я оставила свою машину рядом и вышла. Молли и Эдгар подскочили и стали, мурча, тереться о мои ноги. Они оба пошли за мной в дом, где меня встретила знакомая прохлада.
Бабушка сидела на террасе в тени зеленого зонта, отчего ее лицо казалось бледнее обычного. Как бы там ни было, для своих семидесяти пяти лет она выглядела потрясающе. Больше шестидесяти ей не давали.
Я чмокнула ее в подставленную мягкую щеку.
— Садись и рассказывай, — велела она, строго глядя мне в лицо.
От нее ничего не скроешь, я даже и не пытаюсь.
— У меня все хорошо, — начала я, — только в школе не очень хорошие оценки.
— Меня не интересуют твои оценки, — нетерпеливо отмахнулась бабушка, — я спрашиваю о твоей жизни. Могла бы уже понимать.
Умолчав о том, что оценки — это важная часть жизни школьника, я стала думать, что же ей такого рассказать.
— Как поживают твои подруги? — спросила она.
Бабушка познакомилась с Мерли и Каро у нас на новоселье и прониклась к ним симпатией. Тогда она заставила Каро съесть два куска домашнего миндального торта, а Мерли, которая слишком уставала на работе, посоветовала больше спать. Мерли мне потом сказала, что у меня потрясающая бабушка, а Каро спросила, не нужна ли ей еще одна внучка.
— Передавали тебе привет, — ответила я.
— Каро бросила резать вены? — поинтересовалась бабушка, сузив глаза. Из-за этого она иногда напоминала крокодила, подстерегающего жертву.
— А как ты заметила? — удивилась я.
— Деточка, я, может, и старая, но из ума пока не выжила, — подняла брови бабушка. — Я могу еще сложить два и два.
— Ничего она не бросила. Хотя недавно влюбилась и с виду счастлива. Правда, нам ничего не рассказывает.
— Смелая девушка. Жаль, что таких мало.
На террасе появилась мать с подносом. Вначале она подставила мне щеку для поцелуя, затем стала накрывать на стол.
— Как твоя книга? — поинтересовалась я.
— С прошлого твоего приезда я написала новую главу. Неплохо, если учесть, сколько у меня других дел. В доме все время рабочие. Котел на кухне сломался, одну водосточную трубу надо менять, насос в бассейне прохудился. А садовник срубил больной тополь в саду.
— Хороший садовник не рубит больные деревья, он их спасает, — с осуждением заметила бабушка.
— Там уже нечего было спасать, — сказала мать. Она была в черной юбке и блузке коньячного цвета, с подвеской, которую я раньше не видела, — очень тонкий металлический диск размером с блюдце на плетеном кожаном шнуре.
— А вот Гете мог работать только в полном покое, — заметила бабушка явно для того, чтобы уязвить мать, указав ей ее место.
— Бедняжка. — Нисколько не впечатлившись, мать стала разрезать клубничный пирог. — Сразу говорю: тесто покупное. У Гете для этих дел была Кристина, а мне не настолько повезло.
— Гете был поэт, — заметила бабушка.
— А я всего лишь сочиняю детективы, — ласково улыбнулась мать, кладя ей на тарелку кусок пирога.
— А я люблю их читать, — пришла я на помощь матери.
— Но на экзаменах в школе тебе не придется писать сочинение по какому-нибудь триллеру, а вот по «Фаусту» — вполне вероятно.
— Ах, мама, хватит! Ешь пирог и наслаждайся хорошей погодой, — напомнила ей мать.
— Клубника, — подняв тарелку, бабушка вперила взгляд в свой кусок, — ты ее в деревне покупаешь?
Мать кивнула.
— Только не начинай опять про этого фермера, будто он средневековый рабовладелец. Мне надоело об этом спорить.
Бабушка молча принялась за пирог.
— Это убийство, — сказала она после первой чашки кофе, — никак не идет у меня из головы.
Мать кивнула.
— Я рада, что Ютта переехала в Брёль, — продолжала бабушка. — Я бы с ума сошла, знай, что она тут ходит по вечерам.
— С чего ты взяла, что преступник до сих пор здесь? — пожала плечами мать. — Полиция ни в чем не уверена. Вот на севере недавно были два похожих преступления.
— То есть не важно, где ты ходишь, главное — что по вечерам, — шутливо вставила я.
Они обе обернулись ко мне с выражением негодования на лице.
— Не смешно, — отрезала мать.
— А вот ей смешно, ведь она выросла в доме, где полно трупов, — съязвила бабушка.
— Ну спасибо, — наконец обиделась мать.
Они стоят друг друга. Ни одна, ни другая за словом в карман не полезут, и потому третьим лицам в их рокировки лучше не вмешиваться.
— Ничего, если я схожу купить клубнику? — спросила я. — Обещала Каро и Мерли, что привезу.
Они покачали головой, точа жала и готовясь продолжить пикироваться в мое отсутствие.
День был как на картинке, и я решила прогуляться. Эдгар проводил меня до конца подъездной аллеи и уселся на дороге, как статуя.
Мельница стояла далеко от деревни. В прежние времена она была символом этих мест, здесь проводились разные праздники, фестивали. Когда мать поселилась на мельнице, председатель приходского совета подарил ей несколько старых выцветших фотографий, запечатлевших те дни.
На улице в деревне не было ни души, отчего у меня создалось впечатление, что я попала в незнакомое место. Старый глухой пес, охраняющий церковь, так крепко спал, что при моем приближении даже не пошевелился. Кошки, что лежали растянувшись на подоконниках и ступенях домов, не обращали на меня внимания.
Будь на улице их хозяева — держались бы точно так же. Они всегда смотрели на меня с подозрением, ожидая, пока я заговорю первой. В ответ на мое приветствие бормотали что-то или кивали. Потом молча провожали меня суровыми взглядами. А все оттого, что моя мать писала детективы, которыми было полно телевидение. Деревня это осуждала.
Но мне было все равно. Как бы холодно меня там ни принимали, деревня мне нравилась. Я любила простые дома фермеров, мощеные дорожки, разные живописные уголки, шум тракторов, я привыкла к запаху сточных канав, свинарников и курятников. Я любила просторные поля, аромат клубники, да и сами местные жители были мне отнюдь не противны, несмотря на свое высокомерие.
Домработница матери часто со смехом рассказывала, каковы они на самом деле.
— Чудны дела твои, Господи, — такова была ее присказка всякий раз, когда она готовилась выложить очередную порцию деревенских новостей: кто с кем поссорился, подрался, напился или влюбился.
— Такова жизнь, — отвечала мать, — если бы ничего этого не было, то стоило бы это придумать.
Деревенские не приближались к мельнице. Моя мать жила как на острове. Впервые мне пришло в голову, до чего она тут одинока.
Во дворе у фермера было безлюдно. Стены отбрасывали длинные тени. От жары волосы липли к шее. Я позвонила в дверь. Через некоторое время открылось окно и выглянула девушка примерно моего возраста.
