Она вытирала руки, когда в лесу раздался рокот мотора. Уэйн все никак не мог собраться поставить новый глушитель. Она вздохнула, потом крикнула:
– Папа приехал!
– Папа! – завопил Дэнни. – Слышишь, ба? Наконец!
– Вот бы Уэйн это услышал, – подумала она.
Она выглянула из кухни и увидела, как автомобиль Уэйна тормозит перед гаражом – широкое белое пятно на его дверях, свет фар, сузилось и стало более отчетливым. Он остановился слишком близко к дверям. Сколько раз Дженни просила его ставить машину подальше, чтобы она могла в случае чего выехать на своей "веге". Она видела Уэйна за рулем – оранжевые лампочки на приборной доске "импалы" освещали его лицо. Он был в очках: она видела в них крошечные отраженные огоньки.
Она представила себе, как приезжает домой Ларри, тормозит под окном другой кухни, вылезает из своей патрульной машины. Представила, как ее сыновья зовут его папой. Фантазия была почти кощунственной, и все-таки что-то в ее душе радостно всколыхнулось. Ларри любил ребят, и они его тоже; иногда она привозила их к участку, и Ларри брал их прокатиться в полицейской машине. Возможно, его брак с Эмили был бы другим, будь у них свои дети. Дженни не полагалось этого знать – впрочем, как и всем остальным, – но Эмили была бесплодна. Они узнали об этом незадолго до переезда в новый дом.
Уэйн заглушил двигатель. Лампа над гаражом не горела, и Дженни больше не видела мужа; место машины занял округлый фрагмент ее собственного отражения в оконном стекле. Она отвернулась, чтобы убрать тарелки. Он, наверно, подарки привез, послышался голос ее матери. Дэнни отреагировал на это воплями, и Алекс, вторя ему, тоже восторженно завизжал.
Дженни подумала, как Уэйн войдет в дверь, забыв отряхнуть снег с ботинок. Она должна будет подойти и поцеловать его, притворившись, что не замечает въедливого табачного запаха. Если она не сделает этого, он сразу помрачнеет.
Это раздражало ее больше всего: она может объяснять сколько угодно (потом, когда они уложат детей), но Уэйн так и не поймет, в чем его вина. Он купил детям подарки – наверно, и ей тоже. Последнее время ходил хмурый, работал допоздна и – она знала – напомнит об этом в свое оправдание. Очевидно, он все продумал заранее: он сделает жест, который сотрет память обо всех предыдущих неурядицах, предотвратит возможное неловкое молчание за праздничным столом. Он войдет в дом, как Санта-Клаус. А если она скажет: я хотела получить от тебя только один подарок – нормальный ужин с семьей, он будет задет, как будто она его ударила. Но, скажет он, и уголки его рта поползут вниз, я просто хотел... – и начнет ту же историю, которую он прокручивает сейчас в голове.
Это случалось и прежде, много раз. Слишком много. Вот как пройдет остаток всей ночи. И мысль о том, что все будет разворачиваться именно так, так предсказуемо...
Дженни поставила тарелку на сушку. Она сморгнула; в носу у нее защипало. Ее мутило при одной мысли об Уэйне. Ее муж в канун Рождества возвращается домой, а для нее это невыносимо.
С месяц назад она заявила в полицию, что к ним пробрался нарушитель, – Уэйн тогда был в Чикаго. Она знала, что это рискованно, но ей хотелось плакать – как сейчас, – когда она думала о том, что они не смогут видеться еще много недель. Она спросила, не заглянет ли к ним шериф, и шериф заглянул. Его лицо сразу просветлело, когда она открыла ему дверь, и он понял, что Уэйна нет. Она отвела его наверх, и они сделали это, а потом она сказала: а теперь удиви меня, и он посадил ее к себе в машину и выехал на соседнюю дорогу, где никого не было ни впереди, ни сзади на добрую милю, и сказал: ну держись, и выжал газ до упора. Машина с радостью слушалась его. Дженни вцепилась в приборную доску, и дорога, слегка холмистая, то приподнимала ее с сиденья, то опускала обратно, и она снова чувствовала себя девчонкой. Уже сто двадцать, сказал Ларри между ее вскриками, спокойный, как всегда. К сожалению, дорога кончается.
Дома она обняла его, поцеловала в подбородок. Он уже говорил ей, как мог, но теперь она сказала ему: я тебя люблю. Он покраснел до ушей. Она уйдет от Уэйна.
Конечно, она и раньше думала об этом; она прокручивала, как это устроить, в течение последних четырех лет, особенно после сближения с Ларри. Но теперь она знала наверняка; граница пройдена. Раньше она ждала чего-то от Ларри, но теперь ей самой нужно действовать быстрее. Спланировать все можно за пару месяцев. Ей нужно будет наладить сносное существование в другом месте. Найти работу – скажем, в Инди, но, конечно, не в Кинслоу. А потом она скажет Ларри – она постарается сообщить ему эту новость помягче, но скажет, раз и навсегда, – что готова принадлежать ему, а все остальное зависит только от него самого.
Все просто: она не любит своего мужа, она не испытывает к нему даже симпатии, и ее отношение к нему уже никогда не изменится (и в ней уже никогда не появятся чувства к нему). С этим надо кончать. С Ларри или без Ларри – но надо.
Что-то за окном привлекло ее внимание. Уэйн открыл дверцу "импалы" со стороны пассажирского сиденья и полез внутрь – она видела его спину в освещенном изнутри салоне. Что он там делает? Наверное, пепельницу просыпал. Она подошла к окну и приблизила лицо вплотную к стеклу.
Он вылез из машины и распрямился. Заметил ее и ненадолго застыл, глядя на нее, перед открытой дверцей. Вытер нос рукой в перчатке. Плачет, что ли? Она почувствовала укол совести, точно он услышал ее мысли. Но потом он улыбнулся и поднял палец: секундочку.
Она сделала быстрый жест, подгоняя его: давай, шевелись – и выразительно покосилась в сторону гостиной. Ну же.
Он покачал головой, снова поднял палец.
Дженни скрестила руки на груди. Она увидится с Ларри на следующей неделе; Эмили опять уедет в Мичиган. Можно будет начать разговор уже тогда.
Уэйн нагнулся, доставая что-то из машины, потом снова выпрямился. Она увидела на его лице ухмылку.
Она разняла руки, обернув их ладонями к нему: Ну и что там? Я жду.
Когда Уэйн попросил у Дженни разрешения завязать ей глаза, она испугалась, что он хочет затеять дурацкую сексуальную игру, взятую из какой-нибудь колонки в "Плейбое". Но он пообещал, что ничего подобного не будет, и повел ее к машине. После пятнадцати минут езды – она сидела, сложив на груди руки, – выяснилось, что он всерьез намерен вести ее теперь уже пешком, по-прежнему в повязке, через какие-то травяные заросли, затянутые паутиной, и ей стало казаться, что секс, пожалуй, был бы меньшим злом.
– Уэйн, – сказала она, – или ты говоришь мне, куда мы идем, или я снимаю эту штуку.
– Еще чуть-чуть, детка, – ответил он; по его голосу было слышно, что он ухмыляется. – Ты уж потерпи. Не бойся, не упадешь, я же тебя держу.
Они были в лесу – это она поняла. Наверху шумела листва, кричали птицы; она чувствовала густой, прелый запах подлеска. Дважды она спотыкалась и, прежде чем Уэйн успевал крепче сжать ее локоть, скользила рукой по древесным стволам, по каким-то замшелым веткам. Похоже, они шли по тропинке; вряд ли дорога прямиком сквозь кусты была бы такой легкой. Значит, они в лесу Уэйна, в том, который принадлежит его родителям. Что ж, нетрудно догадаться; он о нем только и говорит. Они проезжали мимо много раз, но для нее этот лес ничем не отличался от любой другой рощи в здешних краях – зеленый летом и унылый, серо-бурый зимой, такой густой, что не видно солнца по ту сторону.
– Я знаю, куда ты меня притащил, – сказала она ему. Он взял ее за кисть и засмеялся.
– Может быть, – сказал он, – но ты не знаешь, зачем.
Тут он был прав. Она зацепилась юбкой за колючий куст, а Уэйн не заметил этого и не успел вовремя отпустить руку. Юбка натянулась, раздался треск. Она выругалась.
– Прости! – воскликнул Уэйн. – Прости, пожалуйста! Теперь уже совсем близко.
В щели над повязкой блеснул солнечный свет, и звуки вокруг отодвинулись, расступились. Без сомнения, они вышли на поляну. Потянуло сельским весенним ветерком, запахом распускающихся почек и удобрений.
– Ну вот, – сказал Уэйн. – Ты готова?
– Не уверена, – сказала она.
– Ты меня любишь?
– Конечно, люблю, – сказала она. Потом вытянула вперед руку – и обнаружила, что он неожиданно исчез. – Ладно, – сказала она, – хватит. Дай мне руку, или снимаю.
Послышались странные звуки – металл? Стекло?
– Да-да, уже почти все, – сказал он. – Сядь.
– На землю?
– Нет. Просто сядь.
Она села, повинуясь давлению положенных ей на плечи ладоней, и с изумлением почувствовала под собой стул. Гладкий, металлический, складной стул.
Наконец Уэйн развязал повязку и одним махом сорвал ее. Поздравляю с годовщиной! – сказал он.
Отвыкшая от света, Дженни прищурилась, но лишь на мгновение. Она широко раскрыла глаза и увидела, что и вправду сидит на широком лесном лугу, ярдов пятидесяти в диаметре, а вокруг шелестят листьями высокие зеленые деревья. Перед ней стоял карточный столик, накрытый скатертью в красно-белую клетку. Столик был сервирован: она узнала тарелки из китайского фарфора и два бокала, все свадебные подарки, которыми они пользовались только однажды, в ее день рождения. Уэйн сидел на стуле напротив, широко улыбаясь, задрав брови. Налетевший ветер поднял ему волосы торчком.
