Ознакомительная версия.
Очень хорошо помнилась эта река и коряжка, за которой она пряталась от убийц. Сорок с чем-то лет прошло. И вот они снова настигли ее. Настигли и убили.
Да, ее сознание будто двигалось по реке, а берегами была вся ее жизнь.
Самая обыкновенная женщина. Школьная учительница физкультуры. Спортивная форма, сильное, гибкое тело. Долгая юность, красивая зрелость. Личная жизнь не сложилась. Детей она иметь не могла. Настоящей любви в жизни не испытала, хотя прошла через ее сердце довольно длинная вереница мужчин. Безмерно одинока была вся ее жизнь.
Детские воспоминания. Свят спрашивал ее про лису. Это была не лиса, далеко не лиса.
В то лето у них действительно стали пропадать куры.
— Мать! — как-то позвал отец, вернувшись домой из сарая, где работал: строгал что-то для дома, чистил, ворча, курятник. — Сколько у нас курей?
— Двенадцать, по знакам зодиака, — немедленно отозвалась «мать» — так почему-то иногда называл мамку отец, не по имени, а по должности ее.
— Так и я думал. Только не по каким-то там знакам, а по месяцам. По курице в месяц. Но я насчитал их одиннадцать! Три раза пересчитывал.
Они пошли в сарай втроем. Настя первой и обнаружила этот след, которой никак не мог быть следом лисы.
— Лиса из леса! — предположила мамка.
— Или мальчишки, — проворчал отец.
— Ты что? Зачем мальчишкам куры?
— Как зачем? Мы сами таскали, когда были маленькими. Пойдем куда-нибудь в глушь, за Верблюда, разведем там костер…
— Ни стыда, ни совести. Знала бы — никогда не вышла за такого мальчишку.
— Все мальчишки такие!
Пока они препирались, рассматривая кур, Настя и увидела у дыры в углу сарая, через которую вполне могла пролезть как лиса, так и мальчишка, этот странный след.
Треугольная лапа, трехпалая. Размером с ладонь взрослого мужчины. Четвертый палец вроде пятки, устремлен назад. И там, в этом коротком углублении, прилипло серое куриное перышко.
Настя и представить себе не могла, какое животное может иметь такую ногу. Оно тащило курицу, курица трепыхалась, обронила перо, зверь втоптал перо в земляной пол сарая, своей трехпалой лапой.
Настя взяла отца за рукав и молча указала на след. Отец присел на корточки, ткнул след пальцем.
— Такого не бывает, — сказал он. — Что это еще за крокодил?
Все трое вышли наружу, обогнули ряд сараев и посмотрели свой сарай с улицы. Два таких же следа четко вырисовывались в мягкой земле и терялись, достигнув асфальта.
— Клянусь, я выслежу этого ящера! — сказал отец.
Не сразу, не в тот день, а на следующий были произнесены эти слова, когда неизвестный вор утащил еще и петуха. Причем, как-то странно утащил, будто не животным он был, а разумным существом: ведь отец заделал дыру досками, а тот разобрал их.
В воскресенье отец чистил охотничье ружье, ходил за порохом к товарищу на другой конец поселка, резал пыжи из старого валенка и набивал латунные гильзы. Помощи у товарища не просил. Похоже, отец просто хотел испытать себя и доказать кое-что матери. Дело в том, что совсем недавно он испугался собаки, и мамка смеялась над ним.
— Трусишка зайка серенький! — пропела она, когда отец вдруг замер, как статуя.
Они гуляли втроем за околицей, и откуда-то взялась немецкая овчарка. Тут отец и замер. Собака обошла его, понюхала и удалилась, не обратив внимания на мамку с дочкой.
— Что ты понимаешь! — вскричал потом отец, вскинув руки. — Это методика такая. Надо оцепенеть, притвориться мертвым.
— Да-да! — смеялась мамка. — От страха.
Отец злился. Как-то ночью, сквозь сон, Настя услышала из комнаты родителей:
— Ну, иди же ко мне, трусишка ты мой! Что, потерял трусишки свои?
Теперь вот отцу представлялась возможность проявить себя на опасном поприще, а испугалась-то уже мамка.
— Чего ты задумал? — шептала она, положив ладони ему на грудь. — Не ходи! Откуда мы знаем, что это? Может, из-под земли вылезло, из шахты.
— Из шахты только уголек вылезает, и то не сам по себе.
— Но говорят же люди про человечков!
Отец расхохотался, запрокинув голову:
— Про человечков, понимаешь ты? Про че-ло-веч-ков. А у человечек и ноги человеческие.
— А про каких человечков? — не выдержала Настя, обнаружив себя.
Она, конечно, подслушивала, стоя в дверях своей комнатки, уже в ночной рубашке, почесывая одна о другую голые ноги.
— А ты спать иди! — прикрикнул отец.
Уже лежа в постели Настя слышала, как обувался в прихожей отец, как стукнул чем-то о стену, наверное, вскидывая ружье на плечо… Хлопнула входная дверь. Сапоги застучали по деревянным ступенькам.
Настя не спала: лежала, прижав кулачки к подбородку. Конечно же, она, как и все дети в округе, слышала про человечков!
Глубоко на дне шахты, именуемой Верблюдом за двугорбый свой террикон, жили маленькие злые человечки. Их часто видели, они ходили всегда по двое, всегда по ночам. Жители глубокой черной шахты не выносили дневного света, вот и появлялись лишь в сумерках. На человечках были причудливые костюмы, старинные какие-то. Но самым страшным были их головы, то есть — лица. Один парень из двора клялся и божился, что видел человечков поздно вечером, когда они перелезали через забор. Один оглянулся и посмотрел на него. Сашка (так звали этого парня) сделал страшное лицо и показал растопыренными пальцами:
— Вот такие глаза. Большие. Белые, горящие темноте. А ниже, как бы этими глазами освещены — маленькие круглые рты. Тонкие губы. Или — вообще никаких губ: дырки вместо ртов. Чтобы высасывать кровь…
Человечков называли рудокопами. Рудокопы жили в шахте испокон веков. Вернее, даже не в шахте они жили, а в пещере, с которой сообщалась шахта. Пока их не потревожили, пока не добрались до них стальными буровыми машинами, все было хорошо. И рудокопы жили мирно, и люди. Но теперь, когда до рудокопов добрались шахтеры, они совсем озверели. И вскоре будет настоящая война — между рудокопами и людьми. Еще более страшная война, чем с фашистами. Огромная.
— Да мы их шапками закидаем, таких маленьких! — крикнул один парнишка, когда Сашка закончил свой рассказ, и все тут же принялись волноваться: да, закидаем, победим. Немцев победили и их победим!
Только вот Сашка молчал, опустив глаза. И тогда Настя поняла, что он не фантазирует, что он на самом деле видел рудокопов… В самый момент этого воспоминания на улице раздался выстрел. Настя подняла голову над подушкой. Еще один хлопок отцовского ружья. Настя села на кровати.
Из спальни родителей вышла мамка. Она была одета: ясно, что и вовсе не ложилась. Она стояла у окна и слушала, на улицу не собиралась. Настя поняла: мамка ждала еще выстрелов, и они должны были прогреметь, но не сразу, поскольку отцу надо было перезарядить ружье — переломить его, вытащить пустые гильзы и вставить новые патроны. Настя не раз видела это, когда они ходили в поля, и отец стрелял по консервным банкам, разнося их порой в клочья, и теперь девочка ясно представляла себе отца, который где-то там, в темноте, перезаряжает ружье.
Но время шло, все было тихо. Мамка, похоже, также уже поняла, что других выстрелов не будет, и только теперь решительно двинулась к двери, выручать отца. Но дверь внезапно раскрылась сама. На пороге стоял отец. Он был без ружья. Пробормотал что-то, сбросил шапку на пол и прошел в комнату, прямо в сапогах.
— Да ты напился! — с гневом вскричала мамка.
— Не в этом дело, — послышался грубый, но странно дрожащий голос отца.
— Ты специально пошел, заготовил… Чтобы там втихомолку выпить!
— Да, я выпил! — сказал отец. — Но немножко, чекушку всего.
— Для храбрости, — язвительно подсказал мамка.
— Мужики всегда пьют для храбрости, — сказал отец, и Настя вновь услышала в его голосе эту дрожь.
— Где ружье?
— В сарае.
— Что там было? В кого ты стрелял?
— Потом, мать. Потом расскажу.
— Ружье теперь сопрут… — ворчала мамка, и Настя слышала, как она снимает с отца сапоги.
Вскоре девочка уснула. Утром отец был угрюмым.
— А в кого ты стрелял, пап? — спросила Настя.
— Да так… Померещилось, — сказал отец и быстро взъерошил ей волосы.
Краем глаза Настя видела, что мамка пристально смотрит на отца. Она поняла, что означает этот взгляд. Отец рассказал ночью мамке что-то, и теперь та смотрела на него, строго и выразительно. То, что отец рассказал мамке, Настя не должна была знать.
Дальше были странные события. Родители зарезали и потушили всех кур. Набив их кусками трехлитровые банки, закатали тушенку.
— Это на зиму, — объяснила мамка, но Настя знала, что такое дело неспроста, что связано оно с ночным происшествием.
Родители теперь вели себя странно: перестали гулять по вечерам, ходить в гости. Настя это заметила, и они заметили, что она заметила… Все чаще теперь из их комнаты доносился тревожный шепот.
Ознакомительная версия.
