– Созвездие Близнецов, – говорит она.
– Откуда ты знаешь?
– Это мое любимое созвездие, – отвечает Белоснежка.
Они замолкают. Казалось, какое-то странное существо прокралось к ним и сказало, что происходит что-то уникальное, что-то особенное. Но дело даже не в этом, а в том, что они, ничего не зная друг о друге, взяли по большой чашке черного кофе, что на их ногах красные тканевые тапочки и что им нравится созвездие Близнецов. Белоснежка уже тогда почувствовала, что Огонек, должно быть, именно тот человек, который поймет ее с полуслова.
Первый такой человек в ее жизни.
Предчувствия не обманули Белоснежку.
Они с Огоньком пронырнули все обычные уровни знакомства и общения – и сразу очутились на такой глубине, что у Белоснежки перехватило дыхание. Она наверняка испугалась бы, если б успела. Но она не успела. Все случилось слишком быстро. Ее защитный барьер рухнул в одно мгновение, взорвался от нереальности происходящего. Белоснежка оказалась полностью обнажена и уязвима; все слова и поступки Огонька врывались в нее как пули, проникали в самую ее глубину – и там взрывались, расплескивая радость, тепло, свет. Никогда еще Белоснежка такого не испытывала. Это смущало ее, заставляло дрожать, мешало жить.
Они знали друг о друге вещи, которые никому до этого не рассказывали. Знали – на самом деле не зная. Они угадывали любимые блюда друг друга. Они могли назвать любимые книги друг друга. Они знали, что может заставить другого плакать от радости и что – от горя. Они, не сговариваясь, говорили хором, заканчивали друг за друга предложения, в их головы приходили одновременно одни и те же мысли. Они слушали одни и те же песни. Они неслись на одной волне, хотя Белоснежка никогда не думала, что такое возможно. Это казалось чем-то сверхъестественным, чудесным.
Сейчас Белоснежка думает, что в этом контакте нет ничего сверхъестественного. Просто с первой же встречи они почувствовали друг в друге сильную схожесть, которая взаимопритягивала их. Они могли читать выражение лица друг у друга, угадывать жесты, чувствовать потаенные настроения, которые нельзя выразить словами, но которые рождаются в их сознании. Все, что они когда-либо в жизни увидели, услышали, почувствовали, прочитали, съели, понюхали, – все оставило свой след. И все прожитое превратилось в знания. Эта схожесть обусловила моментальный и сильный контакт. Когда такое случается, невозможно устоять. Этому надо просто отдаться.
Так думала Белоснежка. И даже не пыталась защититься. Она полностью открылась Огоньку. Дала ему войти, согреть, осветить. Белоснежка предчувствовала, что может сгореть, но она приняла этот риск. Мгновенно и без колебаний.
С самого начала она полагала, что физическая близость принесет в их отношения лишь проблемы. После нескольких лет школьных издевательств в ней остался страх прикосновений, даже ненависть к ним. Она держала других людей на безопасном расстоянии. В основном не особо знакомых. Она хотела сама решать, кому, когда и как будет разрешено прикасаться к ней. Она очень редко чувствовала желание сама касаться кого-то другого. Иногда Белоснежка думала, что никогда не сможет с кем-то встречаться или в кого-то влюбиться, потому что ей была противна сама мысль подпустить кого-то физически близко, тем более поцеловать.
Но с Огоньком… Когда духовное расстояние сократилось, физическая дистанция стала казаться невыносимой. Белоснежка удивилась, какой жесткой необходимостью может быть желание быть рядом с другим человеком, на уровне «кожа к коже». На третьем свидании они оказались у Белоснежки – снова пили кофе, привычно, как будто они делали это уже много раз, сидели за столом, болтали и смеялись. Кофе успел остыть, прежде чем они допили его до конца.
Белоснежка сжала свою чашку обеими руками, чтобы не потянуться и не потрогать руку Огонька, не погладить его щеку, не пробежаться пальцами по коротким волосам цвета капучино. Она крепко прижала губы к краю чашки, хотя хотела прижать их к губам Огонька. Она никогда раньше не испытывала подобного. Ее пульс бешено бился. Внутри ее все дрожало, и главным для нее было не выпустить эту дрожь наружу.
Белоснежка пыталась продолжать болтовню, как будто ничего не произошло. В любом случае она не могла сосредоточиться на том, что ответит Огонек. Была способна думать только о поцелуях этих губ. О том, как она возьмет его за подбородок, нежно, но решительно, посмотрит в глаза цвета чистого льда – и поцелует. Белоснежка никогда ни с кем не целовалась, но ее желание, ее жажда были столь сильны, что она даже не могла думать о том, знает ли, что при этом надо делать.
У чувств и техники нет ничего общего. Чувство – это чистое пламя, огонь.
Щеки Огонька вдруг покраснели. Он взъерошил свои волосы и улыбнулся как мальчишка. Больше Белоснежка не могла терпеть. Она вскочила с места. Кофе выплеснулся через края чашек. Через мгновение они уже сплелись друг с другом – сначала на стуле, потом стоя; стул шатался и грохотал об пол. Белоснежка крепко обнимала Огонька, каждую его клеточку, до которой могла дотянуться. Их губы слились воедино. Они пылали жаром друг друга. Руки искали новые места, которых могли коснуться, приласкать…
Все произошло. Частично Белоснежка находилась в центре событий, а частично – вне, где-то снаружи. Она не контролировала свои движения, свое желание. Она не могла приказать себе двинуться дальше. Она была не в состоянии перестать целоваться, даже если бы в это мгновение взрывался мир. Но мир не взорвался. Вместо этого взорвалось все внутри Белоснежки.
Они торопились – и при этом им принадлежало все время на земле. По совместному негласному договору они знали, как долго это должно длиться. Хотя они претендовали на чужое друг в друге, они умели также и сохранять свое. Они были в состоянии оставить часть своего опыта на следующий раз. И еще на следующий. Они словно пустились в экспедицию без карты и компаса, и никто не хотел, чтобы цель этой экспедиции была достигнута слишком быстро. Всему свое время.
Когда они лежали рядом на Белоснежкином матрасе и пытались отдышаться, Белоснежка подумала, что их путешествие только началось. И, по ее мнению, это замечательно, что она не знает, к чему это приведет.
Лишь спустя долгое время ей стало казаться, что она жутко ошиблась. Что путешествие ее и Огонька оборвалось посередине. А тогда Белоснежка думала о том, что им надо еще так много показать друг другу, научить друг друга, попробовать вместе…
Белоснежка открыла глаза, подняла руку и посмотрела. Серебряная брошь, на которой был изображен прекрасный дракон, свернувшийся клубком.
– Это тебе. У каждого должен быть свой собственный дракон, – тихо сказал Огонек.
Конечно же, Белоснежка все знала. С самого начала. С самой первой встречи, когда ее взгляд надолго приковался к небесно-голубым глазам Огонька. После она не могла назвать ни одной детали, ни одной черты в нем, по которой могла узнать это. По дуге подбородка? По плечам, которые, несмотря на мышцы, не казались широкими? По голосу, глубокому и приятному, но не слишком низкому? По пальцам, красивым и узким? По походке, в которой было что-то слишком расслабленное, мальчишеское?
Причина крылась не в чем-то конкретном. На первый взгляд Огонек определенно был еще абсолютным мальчишкой. Но все же не полностью. Уже нет. Или еще нет. Физическая оболочка пока не обрела единства с внутренним содержанием – Белоснежка сразу это поняла, – но это и не важно. Ей было с первого взгляда ясно, что Огонек не мальчик. И в то же время не промежуточное звено, а целостная личность.
Поэтому казалось таким странным, что Огонек с трудом, заикаясь, рассказывает об этом. Белоснежке хотелось, чтобы он замолчал, потому что о таком не рассказывают. Для нее такие слова, как «транссексуальность», «изменение пола» или «процесс», кажутся чужими. И не потому, что они пугают, приводят в ужас – не в этом причина. А потому, что они идут откуда-то извне, из чуждых установок, из желания определять категории, ставить диагнозы, размечать границы, раскладывать по пронумерованным ячейкам.
Для Белоснежки Огонек – это Огонек. И вместе с тем – Лаура, семилетняя девчонка, которая улыбается раскованной улыбкой с фотографии, найденной Белоснежкой на даче родителей Огонька, когда влюбленные скрылись там вдвоем на целую неделю.
Огонек рассердился, когда увидел фотографию:
– Ты можешь убрать ее? Мне неприятно смотреть, как мне насильно заплетали косички, хотя я ненавидел их и хотел короткую стрижку.
– Ты тут такой милый…
– И естественный, как какой-то пудель, которому завязали бантик… Унизительно.
Белоснежка убрала фотографию. Но она осталась в ее памяти, поэтому Огонек был для нее Лаурой с той фотографии, с косичками, широко улыбающейся.
В то же время он был Лаури – новое официальное мужское имя после процесса. Для Белоснежки эти три личности умещались в одном человеке легко, безо всякого противоречия. Для нее это не было странным или трудным, не доставляло проблем. Для Огонька же все было не так просто.
