Он обвел взглядом окружающих пассажиров и снова подумал: нет, вы не в безопасности. Его грела эта мысль. Вы можете перерыть мои сумки, заставить меня снять туфли, можете пойти еще дальше и заставить меня раздеться, как вы и сделали во время первой пересадки. И все равно это вас не спасет.
Абдул Хади вспомнил об унижениях, которые ему пришлось вытерпеть в аэропорту Бомбея. Его, единственного из очереди, отозвали в сторону. Он послушно спустился вместе с ними в подвал. Двое сотрудников службы безопасности шли перед ним, двое индийских полицейских замыкали шествие. Его привели в пустое помещение без окон — ни стола, ни стульев — и предложили складывать одежду прямо на пол. Он покосился на грязный пол и попросил принести стул. Вместо ответа у него спросили, что для него важнее — качать права или успеть на свой самолет. Он даже подумал, не стоит ли действительно начать качать права, ведь с гражданином какой-нибудь западной страны они бы никогда так обращаться не стали, даже если бы подозревали его в чем-то конкретном, но потом снова сосредоточился на главном. На мести.
Мысли неслись дальше: мы никогда не будем приняты в вашем мире. Нас, может быть, будут терпеть, но никогда не примут как равных. Он как раз говорил об этом перед отъездом с младшим братом. Если с Абдулом Хади что-то случится, брат станет главой семьи, поэтому он и вернулся домой из Саудовской Аравии, где был наемным рабочим. Саудовцы едва ли не хуже европейцев, лживые, патетичные, декадентские. Все знают, что закрытые лица их женщин — это просто фарс. В пятницу вечером они усаживаются в свои частные самолеты и летят в Бейрут. Женщины переодеваются прямо в самолете, сбрасывают паранджи, мужчины облачаются в Hugo Boss. До гражданской войны Абдул Хади учился в американском университете в Бейруте и там насмотрелся, как полностью преображаются приехавшие на выходные саудовцы. Женщины лежали на пляже в бикини, мужчины напивались и играли в блэкджек в больших казино. Он не понимал, кого надо ненавидеть больше: саудовцев, которые играют в воскресных европейцев с тем единственным городом в мире, который соглашается им подыгрывать, или европейцев, которые манят их к себе. Манят обещаниями свободы, свободы попробовать получить то же, что есть у них. Но это невозможно, Абдул Хади знал это по своему горькому опыту. Хоть он был и красавчик, особенно раньше, без седины, его акции среди американок в университете не котировались абсолютно.
Вернее, была одна девушка, которая приняла его приглашение. Керолайн. Из Чикаго. Она собиралась стать кинорежиссером, когда вернется домой в Штаты. Они сходили в кино на «Челюсти». Как только Керолайн поняла, что он не ливанец, она сразу потеряла к нему интерес: она-то искала именно местный колорит, ей нужен был кто-то, кто отвез бы ее в палатку к бедуинам, кто показал бы ей настоящий Ливан, прежде чем она уедет домой.
Stockholm — delayed
В тот день, когда Керолайн, столкнувшись с ним в кампусе, сделала вид, что они незнакомы, Абдул поклялся никогда больше даже не пытаться иметь дело с американками. Он жил вместе с братом в съемной комнате в многоэтажном доме за отелем «Коммодоре». На крыше был бассейн, в котором никогда не бывало воды. Задний двор был общим с частной клиникой, откуда каждый день в больших мешках выносили человеческий мусор, оставшийся после пластических операций. Саудовские женщины отсасывали себе жир и выпрямляли кривые носы, чтобы быть похожими на Керолайн и ей подобных, хотя им никогда не стать такими, как она. И пока все арабы мира это не осознают, им никогда не достичь настоящей свободы. Застрять в неосуществимой мечте — все равно что жить в тюрьме. Поэтому только хорошо, что кто-то начал переделывать карту мира.
— Вoardingcard, please.[7]
Абдул протянул шведской стюардессе свой посадочный талон. Она ему улыбнулась. Давненько же ему никто не улыбался.
— The airport in Stockholm is still closed because of the snow, sir,[8] — добавила она, и это прозвучало так, как будто она действительно говорит «сэр» с уважением. Ее коллеги чаще всего пользовались этим словом, когда собирались приступить к унизительным процедурам. Open your bag, sir. Take off your clothes, sir.[9]
— We will board as soon as they open again.[10]
Стюардесса продолжала ему улыбаться, и он почувствовал внутри разгорающийся огонек. Нет, подумал Абдул Хади, нет, ну его к черту. Слишком мало и слишком поздно.
Силосная башня Карлсберг, Копенгаген
Двери закрылись с мягким вздохом, и лифт замер в ожидании дальнейших действий Нильса. Оригинальностью они не отличались: как и всегда, он провернул ключ в замке и нажал кнопку двадцатого этажа. Лифт вступил в свой привычный спор с земным притяжением, и Нильс почувствовал легкую вибрацию внизу живота, которая напомнила ему о сексе. Давно он им занимался в последний раз.
Через несколько секунд дверь открылась прямо в квартиру, и он вышел из лифта. То ли здесь побывали незваные гости, то ли он сам забыл выключить свет перед уходом — второе, конечно, вероятнее, решительно подумал он, входя в большую гостиную. Здесь было так же пусто, как и утром, и все-таки за время его отсутствия кто-то определенно успел тут побывать. Слабый запах… Надо не забыть спросить завтра у Наташи, соседки снизу, знает ли она что-нибудь об этом. У нее есть ключи от квартиры, время от времени она пускает сюда мастеров. Учитывая, что здание было полностью реставрировано всего несколько лет назад, просто невероятно, сколько хлопот доставляют сейчас все эти кабели, газовые провода и вентиляция.
Изначально компания «Карлсберг» построила эту 85-метровую силосную башню для хранения солода, но после слияния Королевской пивоварни с другими пивными заводами солодовый склад стал ненужным. Нильс вообще стал теперь равнодушен к пиву, а перешел, как и многие в его возрасте и с его уровнем доходов, на каберне совиньон. Как, кстати, насчет полбутылочки этим вечером? Или даже целой? И что он будет делать — праздновать или скорбеть? Праздновать, что кто-то выжил, или скорбеть о том, что кого-то убили? Да черт с ними, со всеми этими рассуждениями. Нильс откупорил бутылку, так и не определившись в своих настроениях.
Было почти два часа ночи, но он не чувствовал усталости. Дождь стучал в большие панорамные окна. Нильс включил Beatles и сделал погромче, чтобы слышать их Blackbird, пока будет в ванной. Он смыл с ног кровь девочки, прежде чем усесться перед компьютером — этот ритуал с интернетом он проделывал каждый раз, когда возвращался домой и когда просыпался утром. Прежде чем включить компьютер, он немного помедлил. Он скучал по Катрине, в квартире ему недоставало живой души. Без нее он чувствовал себя чужим.
* * *
Катрине была партнером в той самой архитектурной фирме, которая перестраивала силосную башню в жилой дом с элитными квартирами, и это ей пришло в голову купить самую красивую из них. Она сказала, что просто влюбилась в нее. Нильс, конечно, тоже был впечатлен, ему нравилось, что квартира так высоко, что отсюда открывается лучший во всем Копенгагене вид на город. В то время производство все еще находилось в этом районе, и каждый раз, когда на заводе разжигали котел, запах распространялся по окрестностям. Потом производство все-таки перенесли, Нильс понятия не имел, куда именно. В Азию, может, как и все остальное? Как бы там ни было, он радовался тому, что запах дрожжей и ячменя больше не сбивал его с ног каждое утро. Пока завод еще работал, у него постоянно было чувство, что на него дышит перегаром старый алкоголик.
Нильс окинул взглядом квартиру: два дизайнерских дивана друг напротив друга, солидный квадратный журнальный столик. В столешнице из красноватого гранита есть углубление, в котором можно разводить огонь: биоэтанол, без запаха, сразу же испаряется, как объясняла Катрине Нильсу, который был поначалу настроен скептически, хоть и не мог спорить с тем, что сидеть за столом, на котором горит огонь, очень эффектно. Коллег из участка он никогда сюда не приглашал, хотя Катрине частенько повторяла:
— Позови же их как-нибудь!
Но Нильс не мог никого пригласить, равно как и не мог объяснить Катрине, почему. Ему было стыдно. Не потому, что за открывающийся из пивной башни вид заплатила Катрине, с этим он успел смириться, — но потому, что никто из его коллег никогда не сможет позволить себе жить в такой квартире с трехсотшестидесятиградусной панорамой. Если лежать в ванне вечером, не зажигая никакого света, кроме свечей, они сверкают маленькими белыми пятнышками на итальянском мраморе, соревнуясь с городскими огнями и звездным небом.
* * *
Он включил компьютер. Интересно, спит ли уже Катрине? Который там час — в Кейптауне на час позже… значит, три часа ночи. Если верить компьютеру, Катрине сейчас в Сети, но это не значит, что она не спит — просто она практически никогда не выключает свой макбук.
