– Ладно, ладно… Славный ты парнишечка!
Ой ли? Не уверен. Но, во всяком случае, есть куда стремиться.
С окончанием дежурства я спустился вниз и до половины второго подпирал барную стойку, при необходимости помогая то здесь, то там. Затем, как частенько бывает, когда ночи выдаются хлопотливыми, мы отправились подзаняться примерно тем же в еще какой-то дружественный бар, где из местных притонов собралась целая стая поваров, официантов и прочего полутрудового элемента. К той поре, как мы с Кристиной пешком отправились домой, между нами все уже нормализовалось.
– Она сама ничего не говорила? – поинтересовался я.
– А?
– Кэтрин. Ты сказала, там какая-то проблема. Это ведь ты убедила ее составить со мной разговор. Сама она на него не напрашивалась.
– А ты смышленей, чем кажешься, – усмехнулась Кристина. – С виду и не подумаешь!
– А у тебя нюх, когда что-то не так.
– Как тебя понимать? Что ты теперь воспринимаешь ее серьезнее?
– В ее жизни явно что-то происходит. Я так считаю. Видно и то, что тебе не все равно, а значит, и мне надо приглядеться внимательней. Поэтому, когда увидишь ее завтра на вашем кружке, скажи ей, что твой бойфренд иногда бывает мудаком, но если она хочет, чтобы он ей помог, он постарается.
– Мой бойфренд?
– В смысле, я.
– Ах, вон оно что! Ну конечно, если мы переедем в Виллидж, ты, возможно, рассчитываешь проапгрейдиться до «партнера». Но предупреждаю сразу: это сопряжено с дополнительными бонусами.
– Это какими?
– Ой нет! Моя мама хотя и двинутая стерва, но, по крайней мере, она научила меня не разбрасываться хозяйством и жильем.
– Ты, я вижу, неуступчива?
– Я вообще не отступаю. Ты это, наверное, во мне уже заметил.
Я обнял подругу за плечи, она обвила меня за талию, и остаток пути мы прошли, слушая отдаленную крикотню и смех, – планетная система из двоих, тихо странствующая через вселенную.
Я мирно стоял на кухне, наливая по стаканам воду нам обоим на сон грядущий, когда заслышал, как Кристина быстро прошлепала из спальни:
– Я пропустила один звонок.
– И?
– Слушай.
Она нажала пару кнопок.
Из динамика донесся голос Кэтрин Уоррен – чуть сбивчивый, с жестяным оттенком.
«Кристина, это я, – произнесла она. – Извини за звонок, но я не знаю, к кому еще обратиться…»
Дальше была пауза, а затем снова ее голос, надтреснутый от волнения:
«В моем доме кто-то был».
В Брайант-парк он прибыл к одиннадцати – время начала неформального утреннего сбора. Из друзей присутствовали немногие: большинство стремилось собираться по пятницам, а с недавних пор более престижным местом для этого стал Юнион-сквер. Ну а с теми, кто был, общаться не так чтобы хотелось. Он шел, не останавливаясь. После не очень долгого промежутка собравшиеся начали растекаться обратно по улицам. Он знал, что в конце концов здесь появится она, традиционно со стороны Шестой авеню. Он сидел на середине лестницы с видом на травянистую аллею и ждал.
Как она на него отреагирует, он понятия не имел. В целом антипатии она не выражала, в основном сама выруливая ситуацию. Но может ли у нее быть другой настрой?
Он не знал.
Три дня он ждал. Три дня и три долгих ночи пытался жить нормальной жизнью, а у самого голова пухла от мыслей, как от мигрени. Как Наконечник, он не мог вот так взять, все бросить и уйти. У него были обязательства. Некоторые из них в привязке к расписанию – его услуги могли заказывать заранее, – а также ко времени дежурства. Он должен был определенное время топтаться – появляться в назначенных местах (этот парк как раз был одним из них) и через это обозначать свою доступность и готовность выполнить заказы, которые до него загодя доводили местные Угловые или друзья, что присутствовали здесь на местах. Покидать свой пост было вообще-то не с руки. С нелегкой руки Одиночки Клайва и иже с ним здесь и без того уже много лет царила неразбериха. Опыт ставил его в привилегированное положение, но с этим наступала и ответственность. Если они сами не могли все у себя отстроить и наладить между собой отношения, то им ли тогда критиковать за неумение других? Так говорилось на сборе, и в этом – как и во многом другом – он был со всеми солидарен. Кстати, не окажись он тогда в нужный момент на своем посту в Брайант-парке, шанс на повторный контакт едва ли возник бы.
А разве его неким особым образом не тянуло в парк тем самым днем? Да, тянуло. И не задержался ли он тогда уже после своей смены дольше чем на час? Да, задержался.
Знаки судьбы, как известно, зачастую невнятны и двусмысленны, но когда они проступают, к ним по-любому имеет смысл прислушаться. Не то чтобы он покупался на досужие словеса о том, что «просто так ничего не бывает» – их так любила повторять девушка, которую он сейчас ждал. Но когда жизнь кидает тебе бонус, ты на него так или иначе клюешь.
И он ждал – стоически, постепенно все больше напрягаясь и машинально сжимая-разжимая кулаки. Однако важнее всего то, что он теперь владел информацией, способной изменить его жизнь.
– Эй! – окликнул его негромкий голос.
Обернувшись, он увидел на верхней ступени ее.
– Ты что, другим путем пришла?
– Обожаю флер таинственности.
Сейчас ее силуэт смотрелся еще эфемерней, чем обычно. Солнце светило сзади, и ее длинные темные волосы словно осенял нимб. Из-под черного плаща, как обычно, проглядывало красное платье. За пролистыванием старого винила где-нибудь в комиссионке ее бы запросто можно было принять за высокую, с изысканными чертами готку.
– Что затевается? – спросила она.
– А откуда ты знаешь, что что-то затевается?
– Я знаю все, – улыбнулась женщина со значением, – ты ведь это помнишь?
Он все ей рассказал в ходе их прогулок по парку. Так у них повелось после той первой встречи в вонючей, заплесневелой комнате над порнотеатром с заколоченными окнами, которая случилась вскоре после его приезда в город. Когда он закончил (рассказ вышел не таким уж долгим), ее лицо оставалось непроницаемым.
– Как чудесно, – сказала она, – просто баловень судьбы…
– Ну а что мне, по-твоему, делать?
– Что задумал, то и делай.
– Мне… делать то, что у меня на уме? Или что сердце подсказывает?
– Да нет, – рассмеялась она. – Но благословляю тебя за усилие говорить на моем языке. Я имею в виду, что так и надо поступить. Ты же все равно собираешься, как бы тебя ни отговаривали. Так что считаю, выбор правильный.
– В самом деле? – Он пристально оглядел ее лицо. И увидел то же, что и всегда: бледные открытые черты, симметричные, сильные и вместе с тем исполненные тонкого изящества, а также алые губы. – Ты и вправду так думаешь?
Она пожала худыми плечами:
– Ты мог что-то сделать и не спрашивая меня. Но не стал. А то, что важно тебе, важно и мне. Ты давно ждал момента вроде этого. У каждого он свой. Так что действуй.
– Спасибо тебе, Лиззи.
– De nada[2].
Она как будто собиралась сказать что-то еще, но остановилась.
Завидев чье-то приближение, он обернулся. Через лужайку к нему шагала коренастая фигура с тыквенно-лысой головой. Воинственные намерения угадывались уже на расстоянии. За забиякой шли еще трое – два парня и одна женщина. Высоченные, худющие.
– Бог ты мой! – охнул он.
– Похоже, у них к тебе какие-то вопросы.
– Чего ему надо, не знаю, но отсечь его много времени не займет. Ты подождешь?
– Не могу, – ответила Лиззи. – Дела надо делать, вершить чудеса. – Она взяла его ладонь и ненадолго вплела в нее свои длинные бледные пальцы. – Номерок оставишь?
Он сделал это незамедлительно.
– Осторожней, Медж, – напутствовала она, прежде чем отплыть через травяное пространство. – Смотри, никого не зашиби!
На Гользене, как обычно, был костюм а-ля тридцатые: двубортный, в широкую меловую полоску и с широченными лацканами. Интересно, где он только такие берет, а главное, зачем? Хотя какая разница…
– Учти, мне некогда, – остерег Медж, когда тот подошел.
Троица сопровождающих остановилась на почтительном десятке метров и сгрудилась посреди лужайки. Гользен змеился улыбкой – тонкой, будто прорисованной пунктиром и тут же стертой.
– Еще бы. Дела сердечные? – поинтересовался он.
– Тебя не касается.
– У меня предложение.
– То же, что обычно?
– Типа того.
– Тогда и мой ответ будет таким же.
– А если я снова спрошу, почему?
– Потому что он вор.
– Мы все воры.
– Он другой.
– Просто более организованный, что означает лучшую отдачу – для нас. Не вижу разницы между ним и тем хромым, с которым ты якшаешься. Кроме хромоты, понятное дело.
– Джефферс ничего не берет.
– Все что-то да берут, Медж. Только кто-то незаметней, чем другие, вот и все. Кто-то вообще одним взглядом.
– На что ты намекаешь?
– Догадайся сам. Я считаю, что с Райнхартом условия чище, а доход звонче.
