Дмитрий с опаской ждал, что сейчас в его уши вопьется голос Илиги, но в доме было совершенно тихо, если не считать материной возни у плиты; судя по запахам, она жарила мясо. Тревога сидела у него на плече и ворчала старой, злобной кошкой: что-то было не так! Что именно? Он никогда не мог себе это объяснить. То ли шаги мамы становились более легкими, то ли ужины чуть вкуснее обычного, то ли аромат духов дороже.
Она пришла к нему и принесла тарелки и чашку чая на подносе, расписанном синими и красными цветами. Все, как всегда!
- Дима, поешь.
- Спасибо.
- Ты как тут без меня?
- Как всегда, - он взял хлеб из вазочки, - только вот ты не такая какая-то.
- То есть? – ее красивые брови удивленно уехали под взлохмаченную челку.
- Ты не пришла сразу.
- Конечно, не пришла! – она возмущенно поставила тарелку с мясом перед сыном, чуть-чуть не брякнув ею о стол. – Тебе лекарство когда пить? После еды! А я из-за этих чертовых пробок вернулась точно к ужину. Еще приготовить надо было, вот и не пошла к тебе.
- Чего ты волнуешься так? – он взял вилку. – Ладно, иди.
- Дим, что тебе совсем со мной невыносимо? Давай вместе покушаем, - ее лицо выглядело по-настоящему опечаленным. Может, он ошибся?
- Ну, давай, – сейчас она была ему нужна. Хотелось поговорить, порасспросить о городе, о людях, а, может, и задать свои вопросы, от которых иногда хочется стучаться головой о стену, так назойливо они жужжат в мозгу.
Они сели рядом в темной спальне, придвинув к кровати небольшой журнальный столик, и стали есть. Галина с ужасом ждала вопросов, Дмитрий с неменьшим ужасом ждал подходящего момента, чтобы их задать. Тьма сгущалась, но не было и речи, чтобы зажечь хотя бы свечу.
- Дима, ты как себя чувствуешь? – тихо спросила мать, отложив вилку в сторону. Он слышал ее дыхание, легкое, невесомое. Тревога отступила.
- Нормально.
- Хочешь что-нибудь узнать?
- Вообще-то, да.
- Слушаю?
- Мама, правда, что люди любят друг друга? – он едва сдержался, чтобы голос предательски не дрогнул и не выдал, как ему на самом деле важен ответ.
- Правда, - «Надо же, как Анатолий угадал», мелькнула у нее мысль.
- А за что?
- Кто за что. Но чаще за то, что можно довериться, поделиться своим теплом и получить тепло взамен. Говорят, самые крепкие браки там, где дружба переросла в любовь.
- Как это? – в темноте ей не были видны жадные глаза сына, но его тон не оставлял сомнений: время откровенности пришло.
- Это когда, встречаясь, люди просто дружат. Говорят обо всем на свете и неожиданно понимают, что согласны друг с другом. Их радует почти одно и то же, они к одному и тому же стремятся, понимаешь?
- Да.
- Ну вот. Забавно, что такая духовная близость на время делает людей словно слепыми. Они не видят, как красивы, не хотят жить вместе. Но это потом приходит. Разум берет верх и показывает чувствам, кого следует любить. Вот.
- Спать друг с другом? – от его вопроса она вздрогнула, но заставила себя говорить правду безо всякого стеснения.
- Конечно, и это тоже.
- А это не противно?
- Только если человек противен. Но с таким все делать противно, не только спать.
- Мам, а, правда, что женщины делают это за деньги?
- Боже мой! Не все, конечно! За деньги это делают только испорченные или запутавшиеся.
Она прикрыла глаза ладонями. Нет, не таких вопросов она ждала от сына, насидевшегося в одиночестве и темноте. Почти таких…, но. Вопросы Дмитрия прыгали от одной темы к другой, и он явно не запоминал ответы на них. Он искал в ее словах что-то свое, особенное, и, похоже, не находил. Ей очень хотелось донести до его понимания весь сокровенный смысл таких понятий, как любовь и дружба, но она не могла не видеть, что простые, истинные ценности ему неинтересны. Его привлекала оборотная сторона, темная, тайная. Теплота объятий была ему незнакома, так зачем узнавать об этом что-то еще?
Мир ее сына исказился, как только в него перестал попадать солнечный свет. Она силилась разглядеть его лицо, прочесть в его чертах, что еще не все потеряно, что жажда доброты и нежности еще теплится в его глазах, но натыкалась на мрачную завесу, скрывающую правду.
- Мама, скажи, - голос его был хриплым, как ей показалось от возбуждения, - правда, что наш сосед спит со своей дочерью, этой, Юлей, кажется?
Она медленно отняла руки от лица. Разговора не получилось. Жаль, что милый доктор ошибся, но, как говорится, что есть – то есть. Где он, этот испорченный пацан, умудрился получить такие сведения?! Что ему за дело, совершается ли поблизости бессовестный акт, или дочь с отцом просто дурачатся?!
Мам?! – голос стал злым и настойчивым.
- Не знаю, - она постаралась и сыграла полное равнодушие. – Юле уже шестнадцать, она, конечно, еще совсем девочка, но ей пора бы и самой понимать, что можно позволять мужчине, а что нет.
- А если он ее не спрашивает?
- Дима, а откуда тебе известно, что Олег спит с Юлей? – она намеренно проигнорировала его вопрос. Вообще пора прекращать этот ликбез с четырнадцатилетним подростком! И телевизор она унесет, обязательно унесет! Завтра же!
- Видел в окно.
- Тебе показалось.
- Нет!
- Но ты же ночью только глядишь по окнам! Что там можно увидеть, ночью-то?!
- У них свет горел.
- Милый, это еще ничего не значит. Забудь.
- Я не думаю, что мне показалось,- сердито пробурчал он ей вслед, оставляя за собой последнее слово.
Ей и вправду пора было уходить. Теперь, после такого поворота их с сыном беседы, ей просто необходимо вновь встретиться с Анатолием. Сначала она собиралась на встречу с ним только из-за овладевшей ею симпатии, но сейчас ей требовался совет специалиста. Только бы скрыть свое увлечение от Дмитрия.
- Спокойной ночи, - тихо сказала она, придержав дверь, чтоб не хлопнула. – Спи спокойно и постарайся обо всем забыть.
Внизу, стоя в своей спальне у комода, на котором разместился сверкающий музыкальный центр, Галина долго перебирала в руках диски с записями Илиги и уговаривала себя потерпеть до завтра. Ее настроение требовало музыкального фона, но, приученная сыном к дисциплине, она не решалась открыть дисковод.
Неужели не настанет такое время, когда музыка польется нежными аккордами над ее садом, качая облака, уносясь в синие дали поднебесья?! Неужели она до старости будет вынуждена, словно вор в тишине чужого дома, красть собственное наслаждение, прятать его в закоулки памяти и торопиться уйти, унося свое сокровище от невежественных хозяев?! Кто придумал ей такую жизнь? Кто решил за нее, что нельзя петь, нельзя смеяться и приглашать в дом друзей, нельзя любить?!
Она подняла голову и посмотрела на потолок. Там, над ней жил ее господин, каждую секунду прислушивающийся, что же такое творится в ее душе. Уж не влюбилась ли она в очередной раз, уж не собирается ли лишить его своей заботы?
Она легла в постель и закрыла глаза, напрасно надеясь, что сон принесет облегчение. Ее мысли легли вместе с ней. Но, к счастью, одно новое воспоминание о прошедшем дне согрело ее: карие глаза, улыбающиеся ей в солнечном кабинете, и добрый голос, назначающий встречу.
========== Часть 9 ==========
9
Птица, спутавшая день с ночью, заливалась за окном серебристыми трелями. Створки окна были по-прежнему открыты, чтобы свежий воздух помогал его сну, но вот песенки сошедшей с ума от жаркого лета птички отдыху никак не способствовали.
Он поднялся, тяжело вздохнув, и пошел к окну, уже понимая, зачем он сейчас отдернет портьеру. Нет, не станет он распахивать створки и швырять в певунью первыми попавшимися предметами, нет. Он посмотрит на окно соседей, которых ему сегодня лицемерно пытались выдать за примерную семью. Ах, мама! Ну, зачем так врать-то?!
Свет горел, желтый, уютный, манящий. Каким умиротворяющим, должно быть, выглядит это светящееся в ночи окошко! Как зовет оно проезжающих сквозь мглу пригорода, напоминая, что где-то есть и их окно, за которым ждут и тревожатся. Чем-то этот свет влек к себе и Дмитрия, имеющего слабое представление как о дальнем пути, в конце которого ждет дом, так и о сладости возвращения. Но свет звал и звал его, терзая подсознание, показывая картинки, одна провокационнее другой, словно в мозгу включился гигантский телевизор, и нет возможности выдернуть вилку из розетки.
