— Расслабься, на это ничто не указывает. Даже записка не подтверждает, что кто-то хочет причинить вред тебе, ребенку или Николь. Может, это с ней ребенок не был в безопасности, — Джессика встает, начинает мерить шагами комнату. — Я понимаю, что тебе очень тяжко. Но надо оставаться спокойной.
— И как мне быть спокойной, когда Николь назвала меня по имени, вручила мне ребенка, а потом умерла у меня на глазах?
Она постукивает пальцем по губам:
— Мы выясним, как она узнала о тебе и нет ли какой-либо угрозы для тебя, хорошо? Думаю, что ребенка забрали в надежное место.
Я не говорила об этом, но она понимает, что я беспокоюсь за малышку. Я чувствую себя так, будто Джессика проникла в мои самые сокровенные мысли. Она очень хорошо меня знает.
— Я сделаю все, чтобы выяснить побольше о Куинн. Но сейчас моя главная цель — вытащить тебя отсюда, — говорит она. — Ладно?
— Хорошо. Как скажешь.
Она подходит к двери, открывает ее и машет Мартинес. Та тихо проскальзывает в маленькую комнату. Джессика смотрит на меня, я кладу руку на колено. Внутри я вся дрожу.
— Могу я теперь пойти домой? — спрашиваю я.
— Нет пока. Есть еще вопросы, на которые вам нужно ответить.
Джессика явно встревожена.
— Давайте выйдем и поговорим за дверью, — говорит она Мартинес.
Они выходят, и я на некоторое время остаюсь одна, но привыкнуть к этому не успеваю: детектив и адвокат быстро возвращаются.
Мартинес снова садится по ту сторону стола, Джессика прислоняется к стене. Она бросает на меня взгляд, который означает: «Говори как можно меньше».
Карина не торопится, она тянет время.
— Мы не можем здесь сидеть весь день, Мартинес, — говорит Джессика.
Детектив буравит меня взглядом своих глаз цвета кофе.
— Жертва лежала на спине. Обычно люди не кончают с собой, прыгая таким образом.
Я не понимаю. Я сжимаю губы и вцепляюсь в сиденье стула, чтобы никто не заметил, что мои руки трясутся. Я же видела, как она прыгнула? Или нет? В голове пусто.
Внезапно я мысленно переношусь в совершенно другой момент времени — в тот момент, когда я вошла в кабинет Райана и обнаружила его на полу. Мое сердце, моя жизнь разбились на тысячи осколков. Я вспоминаю, как его липкая кровь пропитала мои шерстяные штаны, а ладони стали алыми, после того как я вынула пистолет из его руки. Я будто оцепенела от страха, боялась, что пистолет снова выстрелит. Я попыталась остановить кровь, хлеставшую из его живота, надеясь, что муж снова начнет дышать… Но было слишком поздно. Да, мой брак нельзя назвать идеальным. У нас были разногласия: Райан хотел детей, а я нет. Между нами вспыхивали ссоры, но я никогда, никогда не желала ему смерти.
И вот теперь умерла эта несчастная женщина. Почему я не поняла, что она собирается сделать? Почему я не вижу того, что происходит у меня перед носом? Почему все так сложно?
— Морган, вы схватили ребенка перед тем, как столкнуть мать на платформу?
Это обвинение — как пощечина. Я смотрю на Мартинес. Тело цепенеет, меня вот-вот стошнит. Она только что спросила меня, не я ли убила Николь Мэркем!
— Что? — я перевожу взгляд на Джессику, недоумевая, какого черта мне задают такие вопросы, и она вмешивается:
— Это Николь отдала ребенка моей клиентке. И если бы Морган не взяла ее, малышка упала бы на платформу или хуже того — на рельсы. Ее тоже мог сбить поезд. Что это вообще за вопросы вы такие задаете? Морган спасла ребенка. Множество свидетелей видели это. Она — героиня, — Джессика смотрит на Мартинес, подняв бровь.
Та улыбается, у нее на щеке появляется ямочка. У других людей это выглядит мило, у Мартинес — угрожающе.
— Не думаю, что «героиня» — подходящее слово для Морган, — отвечает она.
Тут она абсолютно права. Если бы я действительно была «героиней», я бы распознала глубину отчаянья и боли Николь, сразу бы поняла, что надо делать, и не дала бы бедной женщине покончить с собой. А я стояла там, совершенно бесполезная, хватая ртом воздух, как рыба без воды, и она просто перекинула мне ребенка. «Героиня» уж точно знала бы, что муж использует ее и других людей ради финансовой выгоды, и помешала бы этому.
Единственное, в чем я согласна с Мартинес: никакая я не героиня.
Она встает, отталкивает стул и обрушивает на меня новую порцию ужасных слов:
— Итак, вы настаиваете, что не знаете Николь Мэркем, между тем она назвала вас по имени. У меня остался всего один вопрос. Вы же очень хотите ребенка, так?
— Не отвечай, Морган! — говорит Джессика. — Достаточно. Если вы не выдвигаете обвинения, то мы уходим.
Мартинес указывает на дверь:
— Идите, вы свободны. Мы снова скоро поболтаем, я уверена. Знаете, удивительно, что делают люди, когда думают, что их никто не видит.
Джессика наклоном головы приглашает меня следовать за ней. Ее губы сжаты в тонкую линию.
Береги ее. Люби ее за меня, Морган.
Эта женщина, Николь, каким-то образом узнала, что я буду на станции «Гранд-Стейт». Она выбрала меня. Не знаю почему, но собираюсь это выяснить. Я не ошибусь снова, не буду сидеть сложа руки, пока весь мир утверждает, что я — ужасный человек.
— Пойдем, — берет меня за руку Джессика.
Я переступаю порог и выхожу. Не хочу больше никогда возвращаться в эту комнату. Я сыта по горло детективами, полицейскими и теми историями, которые они выдумывают, ничего обо мне не зная. На этот раз я буду бороться и очищу свое имя раз и навсегда.
Глава шестая
Николь
Пять недель назад
Ручейки пота стекали по груди и шее Николь. Утреннее солнце сияло сквозь шелк занавесок сливочного цвета, яркие лучи жалили тяжелые веки. До рождения ребенка она не знала, что такое бессонные ночи. Куинн хотела есть каждый час, но даже когда она была сыта, Николь не могла не смотреть на нее, одержимая беспокойством, и постоянно проверяла, дышит ли ребенок. Всякий раз, когда ее дочь закрывала свои голубые, как океан в глубине, глаза, Николь бодрствовала. Иногда она даже специально будила Николь, нежно трясла ее, чтобы убедиться, что девочка жива.
Самое ужасное происходит, когда никто не видит.
Давным-давно та, прежняя Николь не могла понять, отчего Донна все время такая беспокойная и тревожная. На полках в гостиной громоздились книги про родительство, где было слишком много загнутых страничек. Она вела графики сна и смены подгузников. Николь думала, что это чересчур. Аманда была прелестным и очень спокойным ребенком. Но теперь, когда появилась Куинн, Николь вдруг поняла все заботы Донны. В ее голове постоянно разыгрывались ужасные несчастья. Что, если Куинн подавится смесью? Что, если Николь уронит ее или слишком крепко прижмет к себе?
Это превращение уверенной в себе главы компании в тревожную мать просто потрясло ее, она перестала понимать, кто она на самом деле.
Николь изо всех сил боролась со сном, хотя глаза слипались. Она прислонилась к светло-зеленой спинке кровати. Куинн плакала в своей кроватке, хотела на руки. Николь открыла глаза, посмотрела на нее, но увидела Аманду.
Она как будто снова превратилась в семнадцатилетнюю няню, идущую по узкому коридору в детскую Аманды.
Николь не собиралась смыкать глаз ни на секунду, но все же уснула. Аманде уже пора было проснуться. Она так долго никогда не спала — целых три часа. Николь распахнула дверь и увидела, что мобиль в виде бабочки, который всегда убаюкивал Аманду, все еще крутится над люлькой. Колыбельная «Баю-бай, малыш» звучала на повторе.
Николь подошла к люльке. Аманда выглядела такой спокойной. Донна повторяла: «Никогда не буди младенца». Неопытная Николь делала, что ей было сказано. В этом и состояла ее работа.
Но что-то было не в порядке. Когда Николь наклонилась и ее длинные темные локоны коснулись детской щечки, девочка не открыла глаза и не засмеялась, как обычно, ручки не потянулись к лицу няни. Аманда не двигалась.
