Ознакомительная версия.
Однако, Сиенна Брукс изменилась внутри.
Я — испорченный товар.
В отчаянных попытках начать новую жизнь она приехала в Америку и стала посещать медицинскую школу. У нее всегда была тяга к медицине, и она надеялась, что будучи врачом, сможет приносить пользу… по крайней мере что-то делать для облегчения страданий этого беспокойного мира.
Несмотря на долгие часы обучения, школа оказалась для нее легкой и пока ее одноклассники учились, Сиенна нашла работу на неполный день, чтобы заработать дополнительные деньги. Работа, определенно, мало походила на пьесу Шекспира, но ее способности к языку и хорошая память дали ей возможность почувствовать себя на работе, как в убежище, где Сиенна забывала, кто она… и была кем-то другим.
Кем угодно.
Сиенна старалась убежать от себя, с тех пор, как начала говорить. Как ребенок, она избегала собственное имя Феличити, отдавая предпочтение «среднему имени» Сиенна. Феличити означает «удачливая», но она знала, что это не так.
Увести внимание от собственных проблем, напоминала она себе. Сосредоточиться на мировых.
Приступ паники на переполненных улица Манилы вызвал у Сиенны глубокое беспокойство за перенаселение Земли. Именно тогда она открыла для себя труды Бертрана Зобриста, генного инженера, который предложил прогрессивную теорию, касающуюся человеческой популяции.
Он гений, решила она, читая его работу. Сиенна как никогда прежде чувствовала себя другим человеком, и чем больше она читала Зобриста, тем больше чувствовала, что находит родную душу. Его статья «Ты не можешь спасти мир» напомнила Сиенне, что все говорят с ней, как с ребенком… и все же Зобрист верил в обратное.
Ты МОЖЕШЬ спасти мир, написал Зобрист. Если не ты, то кто же? Если не теперь, то когда?
Сиенна прилежно изучала математические уравнения Зобриста, усваивая его предсказания о мальтузианской катастрофе и надвигающейся гибели видов. Её интеллект привлекали эти заумные представления, но она ощущала приближение к своему порогу стресса по мере того, как перед ней открывалась картина будущего, математически обоснованная, столь очевидная и неизбежная.
Почему никто другой не понимает, что к этому идёт?
Испугавшись собственных мыслей, Сиенна попала под влияние Зобриста, просматривая его видеопрезентации, читая все когда-либо написанное им. Когда Сиенна услышала о его выступлении в Соединенных Штатах, она знала, что пойдет на него посмотреть. И это была ночь, изменившая весь ее мир.
Лицо Сиенны озарила улыбка, редкие мгновения счастья, как будто она снова видит этот волшебный вечер… тот вечер, который она живо вспоминала всего несколько часов назад, сидя в поезде с Лэнгдоном и Феррисом.
Чикаго. Снежная буря.
Январь, шесть лет назад… но ощущение, будто вчера. Я пробираюсь между сугробами вдоль заснеженного Магнифисент-Майл, воротник поднят для защиты от ослепительной снежной белизны. Несмотря на холод, я говорю себе, что ничто не отвратит меня от цели путешествия. В этот вечер у меня есть шанс услышать речь великого Бертрана Зобриста… собственными ушами.
Зал почти пуст, когда Бертран поднимается на сцену, и он высокий… до чего же высокий… с энергичными зелёными глазами, за которыми, похоже, кроются все загадки мира.
— К черту эту пустую аудиторию, — заявляет он. — Идем в бар!
И вот мы уже там, нас немного в тихой кабинке, и он говорит о генетике, о населении, и о своей новейшей страсти… Трансгуманизме.
Выпивка течет рекой, у меня такое ощущение, будто я на частной встрече с рок-звездой. Всякий раз, как Зобрист смотрит на меня, его зеленые глаза зажигают во мне совершенно неожиданное чувство… глубинного полового влечения.
Это — совершенно новое ощущение для меня.
А потом мы остаемся одни.
— Спасибо вам за сегодняшний вечер, — говорю ему я, немного выпивши. — Вы потрясающий учитель.
— Это лесть? — Зобрист улыбнулся и наклонился ниже, наши ноги соприкоснулись. — Я к вашим услугам.
Это заигрывание было явно неуместным, но вечером в отеле заснеженного Чикаго было такое ощущение, будто весь мир застыл.
— Так как насчёт этого? — говорит Зобрист. — По чуть-чуть у меня в номере?
Я в нерешительности, понимая, что выгляжу как загнанная прожекторами дичь.
Глаза Зобриста приветливо сверкнули.
— Позвольте, угадаю, — прошептал он. — Вы никогда не встречались со знаменитым мужчиной.
Чувствую, что краснею, с трудом пытаясь скрыть прилив эмоций — смущение, возбуждение, страх.
— Вообще-то, если честно, — говорю я ему, — у меня никогда не было контакта с мужчиной.
Зобрист улыбается, слегка приблизившись.
— Не вполне понимаю, чего вы дожидались, но позвольте мне стать у вас первым.
В это мгновение все ложные страхи сексуального характера и разочарования детства исчезли, отлетев в заснеженную ночь.
Вот, я лежу обнаженная в его объятиях.
— Расслабься, Сиенна, — шепчет он, и его терпеливые руки будят поток ощущений, которые моё неопытное тело никогда в жизни не испытывало.
Греясь в коконе объятий Зобриста, я чувствую, как будто все наконец сложилось в этом мире, и я знаю, что в моей жизни есть цель.
Я нашла Любовь.
И я буду следовать за ней повсюду.
На палубе «Мендасиума» Лэнгдон схватился за гладкие деревянные поручни, пытаясь унять дрожь в ногах и отдышаться. Морской воздух стал холоднее, и рев низколетящих коммерческих самолетов подсказал ему, что они приближались к венецианскому аэропорту..
Я должен кое-что сообщить вам о г-же Брукс.
У поручней рядом с ним в молчании и все во вниманиии стояли хозяин и доктор Сински, давая ему время опомниться. Сказанное внизу настолько сбило с толку и расстроило Лэнгдона, что Сински вывела его наверх глотнуть немного свежего воздуха.
Морской воздух был бодрящим, и все же Лэнгдон не чувствовал ясности в голове. Он был способен лишь рассеянно смотреть вниз на крутящийся след судна, пытаясь найти крупицу логики в том, что он только что услышал.
Если верить хозяину, Сиенна Брукс и Бертран Зобрист давно были любовниками. Они вместе участвовали в некотором авангардистском трансгуманнистическом движении. Ее полное имя было Фелисити Сиенна Брукс, но она также проходила под кодовым названием FS-2080… имевшим некоторое отношение к ее инициалам, и году ее столетнего дня рождения.
Все это абсолютно бессмысленно!
— Мне рекомендовали Сиенну Брукс через разные источники, — сказал хозяин Лэнгдону, — и я доверял ей. Так, когда она приехала ко мне в прошлом году и попросила, чтобы я встретил богатого потенциального клиента, я согласился. Тем предполагаемым клиентом оказался Бертран Зобрист. Он нанял меня, чтобы предоставить ему зону безопасности, где он мог работать незамеченным над своим «шедевром». Я предполагал, что он разрабатывает новую технологию и не хочет, чтобы ее украли… или возможно он выполнял некоторое ультрасовременное генетическое исследование, которое было в конфликте с этическими правилами ВОЗ… я не задавал вопросы, но поверьте мне, я вовсе не предполагал, что он создает… чуму.
Лэнгдон лишь кивнул в рассеяном недоумении.
— Зобрист был фанатичным поклонником Данте, — продолжал хозяин, — и потому в качестве города, где он хотел бы скрываться, выбрал Флоренцию. Так что моя организация устроила ему всё, что ему требовалось — отдельная лаборатория в доме с жилыми помещениями, разного рода помощники, каналы секретной связи и персональный куратор, который присматривал за всем — от его безопасности до закупок продовольствия и материалов. Зобрист никогда не пользовался кредитками на своё имя и не появлялся на публике, поэтому его невозможно было обнаружить. Мы даже снабдили его средствами для изменения внешности, помощниками и документами для передвижения инкогнито. — Он сделал паузу. — Чем он, очевидно, и воспользовался, когда заказал этот солюблоновый пакет.
Сински выдохнула, не пытаясь скрыть свое расстройство.
— ВОЗ следила за ним с прошлого года, но он как будто исчез с лица земли.
— И даже скрывался от Сиенны, — сказал хозяин.
— Простите? — Лэнгдон поднял голову, пытаясь избавиться от комка в горле. — Я думал, вы сказали, что они были любовниками?
— Да, были, но он внезапно бросил ее и скрылся. И хотя к нам его прислала Сиенна, мое соглашение было заключено с самим Зобристом. И частичным условием нашего соглашения был пункт, что он исчезнет для всего мира, включая Сиенну. Очевидно, после своего исчезновения он послал ей прощальное письмо, объявляющее о своей серьезной болезни, о том, что умрет через год или около того и не хочет, чтобы она видела, как он угасает.
Ознакомительная версия.
