– Кина не будет! – прошелся по коридорам. – Кина не будет! Кинщик заболел!
И много чего еще выслушал из камер в свой адрес: гулко, малоразборчиво, но угрожающе, Что-что, а мести метлой обитатели Теремка умеют. Да и повод еще тот!
Ну-тк! Одно удовольствие и было: «кино» в окошке напротив! И «уплочено» за удовольствие по полной, деньгами «уплочено». И вдруг – так кинуть! И вдруг: «кина» не будет!
Эй, нача-а-альник!!!
Не будет. Шторы задернуты.
Глухо. Темно.
– Баксик. Я. Отзвонил. Зайчик может пока отдыхать. Договорились мы, А как иначе могло быть, обижаешь, Баксик. Я персоналу Бодю упомянул… Короче, персонал Зайчика теребить не будет и ждет дальнейших указаний. Но, конечно, следует подкормить. Члена послать или как?
– Юрия! Ка-акого… Члена?! Где он вообще?! Я же сказал: в семь. И – никого! Так дела не делаются, Юрия! Я недоволен, ты меня понял?
– Баксик! Извини, не в курсе. Я распорядился, как ты сказал, На меня-то зачем кричать, голос повышать?
– Ну-ну, Не дуйся. Разыщи Члена. И Бодя пусть в три часа к «Востоку» как штык. Ты помнишь, надеюсь? У нас встреча с дорогим Виктором Тарасычем. Не дуйся, сказал!.. Да! Зайчику можешь отзвонить порадовать: пусть отдыхает, Бакс сказал – Бакс сделал.
– Кто-кто сделал?
– Куда ж я без тебя!
Отбой. И набор номера. Гудки. Длинные.
Никто не подходит, чтоб порадоваться. Нет никого? Или трубку не снимает?
Шторы задернуты. Глухо. Темно. «Кина» не будет.
Меры воздействия на окружающих разнообразны и неисчислимы: будь то кнут, будь то пряник.
Бодя – кнут. Понадобится – задействуют.
А пока потеет, «грушу» околачивает в зале Стасика Ли, на тренажерах качается. Для него – быть в хорошей форме это не просто вопрос престижа, но и производственная необходимость.
Впрочем, представление о хорошей форме у каждого свое. У Боди – свое, у Стасика Ли – свое. Вот и глядит Стасик Ли опасливо, но снисходительно: хорошая форма! груда мяса! туловище бессмысленное!
– Чё уставился, китаеза! Каратэ, каратэ! Ка-ак вдарю – и никакое каратэ! У, не люблю я вас всех, черножопых-узкоглазых! Я б вас всех… и-иех!.. и- иех! – и качает, качает тренажерную пружину, наглядно демонстрируя, как бы он, Бодя, их всех: недвусмысленно, оскорбительно, с натягом, с присвистом, по самое некуда!
За такое и пяткой в лоб можно схлопотать. Запросто!
– Чё буравишь! Давай-давай! Мало тебе одного трупешника? Да-авай налетай! Только теперь загремишь на полную катушку. Второй раз мы тебя отмазывать не будем. Наешься грязи по уши, Тот же Юрий Аврумович постарается, будьте нате.
Потух Стасик, обмяк. Прав Бодя. Скотина полная – но прав. Повязан Стасик Ли. По рукам и ногам.
– То-то!
Обтерся Бодя, облачился, хлопнул дверью.
Солнышко. Припекает. О, мороженое! Извлек пачку пятитысячных. Хочу мороженого! Поче-о-ом? Двести тридцать? Тогда одно-о-о.
Пока сдача шелестелась-отсчитывалась, повертел башкой, стопанул мотор:
– Ща, мастер! Момент!.. Ну, ты! Долго считаешь! То-то! Все точно? Не обманываешь? Ладно, живи!.. Двинули, мастер! На Бордюрную. Откусить хочешь? Вкусно, говорю! Кусай. Кусай, говорю! То-то!
Добря-а-ак…
Щелкнул замком, вошел. Пожрать бы! Мороженое – разве еда? Баловство! Второпях хлопнул дверью – не захлопнулась, отъехала на десятисантиметровую щель.
Сунулся в холодильник, извлек чего-то съедобного, хлопнул дверцей. И, откусывая от копчености, хозяйски уставился в окно, на двор: пацаны сцепились – неумело, но зло.
Хмыкнул, дернул окошко, высунулся:
– Мудак! Хук дай слева! Хук! С-сопляшня!
Зря окошко открыл – сквозняк. Тюль взметнулся, зацепил стекляшку-безделушку на телевизоре, поволок – разбил в мелкие брызги.
Бодя вздрогнул непроизвольно: чё? кошка? мышка? привидение? Резко обернулся: а-а, стекляшка, ветер, тьфу!
– Ё!
Пнул-запер дверь в прихожей как следует. Ну и заодно тогда надо бы зайти рядышком – отлить.
Отжурчал, откряхтел с удовольствием. Вышел, застегивая мотню на ходу, и…
… оторопел на пороге комнаты:
– Ё! Ты чё, в окно, что ли? Ты как? А-а, понравилось? Я-а-а знал, что тебе понравится! – и не стал больше возиться с мотней. А чего? Сойдет! Не впервой. Считай, свои люди – сочтемся.
Не испуг, а оторопелость. Кого пугаться-то?! Эту?!
Мало ей было? Наверно. Если опять заявилась. Сама. Значит, мало ей было тогда – три дня назад.
Сочтемся!
А было так. Три дня назад, когда Бодя охапкой затащил ее к себе на Бордюрную из «попутного» мерседеса.
Она пыталась сопротивляться. Вывернулась даже. Даже мазнула пяткой чуть ли не в пах.
Бодя воспринял поначалу все как игру. Кто же, какая нормальная баба откажется, если он та-акой мужик! Бодя сначала ничего и не предлагал – втащил, как было заранее обговорено, хотел с ней по- доброму, по-хорошему. Разве что разок легонько вдарить – легонько… ну… ну, как бабу. Это если крик поднимет невзначай. Он же, по сути, добря-а-ак!
Однако не понимает она хорошего к ней отношения! Да еще, сучка узкоглазая, пяткой норовит по самым помидорам!
Да я теб-бя!.. Знаем все ваши приемчики! Мало Боде одного Стасика Ли, так теперь каждая желто- мордая шелупонь будет тут, понимаш, ножками стричь-размахивать! Да я теб-бя! Сучка узкоглазая, манда поперек! Во, интересно! Поперек или как?
Короче, завелся. Олигофрены вообще малоуправляемы. Особенно на сексуальной почве. Опрокинул навзничь. Выпьем за знакомство! Пей, сучка! Разожми зубки! Глотай, глотай! А то задохнешься!..
А она потом не сопротивлялась. Даже не кричала. Просто будто паралич разбил – хрусть что-то в спине, и – лежит колодой. Не кричит, не стонет, а тихонечко-тихонечко говорит: «Нет. Нет. Нет».
Чего уж «нет», когда «да».
И – звонок.
– Бо-о-одя! Как там у нас?
– Полный звездец! На самом интересном месте!
– Какой-то ты гру-убый и ни хера не женственный! Ты что же там делаешь?!
– Я? Га-га-га! – и рык звериный в трубку, поясняющий: не делаю, а уже… сделал.
Не дуйся, Юрия, Боди на всех хватит, Бодя такой – неутомимый, не брезгующий… ничем.
– Так! Но если она сюда к нам направилась, то… зачем? Ее опознать здесь – раз плюнуть! А, товарищ капитан?
– Степа! – интонацией отмахнулся Гуртовой, без сопливых обойдемся. – Сердюков, какие-нибудь документы в общежитии остались?
– Не! Говорю же… то есть Клямина говорит: съехала. Приходила, да, собралась и съехала. Там уже заселили.
– Съехала, съехала. Кто?
– Ким…
– Ким, Ким… Которая?! Во-во, То две, то ни одной! Про женщину выяснил?
– А как же. Зоя Лапиньш. Это которая в кабаке ногами дрыгает. И в окно сиськами трясет.
– Сердюко-ов…
– Да я-то что! Соседи ее нам уже сигнализировали-сигнализировали, а что делать: она в своей квартире – хозяин-барин. Я-то что?!
– Товарищ капитан… – самовозгорелся Степа. – А если ее…
– Степа! – Не до тебя, Степа! Думать надо, просчитывать, разобраться бы. – Сердюков, надо бы с ней…
– Да я-то что! Я и звонил, и повестку посылал, и сам ходил. Она как раз напротив Теремка – ну да, как же, иначе б чего б ей… Ну-тк, не отзывается никто. Может, уехала куда? К матери там… к ребенку?.. Два раза ходил. Я-то что?!
– В каком кабаке она… м-м?..
– О! Товарищ капитан! Это же «Восток»! Ее же можно там…
– Степа! – Вот только Степу не спросили!
– Если в общежитие приходила Анна Ким, то где Яна Ким? – подключился кто-то из коллег.
– Черт их разберет! А травма у Зарубина характерная. Дай-ка заключение экспертизы. Ну! Вот…
Сидят коллеги-сотрудники в районном управлении, колдуют над версиями-вариантами.
– Она-то? Ким-старшая? Она может. Тот же Климов…
– Какой Климов?
Не мешай, малой! Старшие совещаются. Тот самый Климов. Павел Климов. Покойный. Травма, несовместимая с жизнью. На тренировке в спорткомплексе. Сам – из команды Гуреева-Боди. Дрянь порядочная, но смерть есть смерть. И убийство есть убийство, пусть и по неосторожности.
– В случае с Зарубиным о неосторожности и речи нет.
– О чем и речь, о чем и речь… М-да. С заранее обдуманными намерениями? А за что? Если – она, то ей бы – тише воды, ниже травы.
– Кто она? Ким? А которая?
– Степа!
– Товарищ капитан, можно ведь по отпечаткам. Отпечатки ведь у них разные!
– Вот только тебя не спросили!
Отпечатки-то разные, только чтобы их снять, нужна хоть одна из сестер. А они обе канули, как сквозь землю.
Если в общежитие приходила Анна Ким, то понятно, почему она там не осталась, до поры можно выдавать себя за сестру – опыт цирковых выкрутасов с челночными пересылками «дури»… но лишь до той поры, пока пальчики не снимут (ишь, малой Степа, ишь, Евсеев! Поперек батьки! Небось головы у старших по званию тоже варят!).
– Нам бы хоть одну из них!
