Ознакомительная версия.
— Мы тут! — окликнула его Анья.
Она встала и помахала рукой. Йону обрадовало ее воодушевление. Его не отпускало неприятное свербящее чувство после встречи с врачом в Уллерокере.
Йона поздоровался и сел рядом с Аньей. Напротив сидел Карлос Элиассон. На голове у него был красный колпачок, он радостно кивнул Йоне.
— Мы уже выпили по рюмочке, — доверительно сообщил он. Его обычно изжелта-бледная кожа приобрела здоровый румянец.
Анья хотела взять Йону под руку, но он поднялся, объяснив, что отправляется за едой.
Пробираясь между столами, за которыми беседовали едоки, комиссар думал, что никак не может прийти в по-настоящему праздничное настроение. Словно часть его все еще сидит в гостиной родителей Юхана Самуэльссона. Или словно он все еще перемещается по психиатрической клинике Уллерокер — вверх по каменной лестнице, к запертой двери, за которой тянется длинный, напоминающий тюремный, коридор.
Йона взял с подноса тарелку и, дожидаясь своей очереди взять селедки, издалека смотрел на коллег. Анья втиснула свое круглое ухабистое тело в платье из красной ангорки. На ней все еще были зимние сапоги. Петтер не закрывая рта болтал с Карлосом; он недавно обрил голову, и его темя в свете люстр сверкало от пота.
Йона положил себе селедки матье, селедки с горчицей и маринованной селедки и остался стоять. Он смотрел на женщину, пришедшую с другой компанией. На женщине было узкое светло-серое платье, две красиво постриженных девочки вели ее к сладкому столу. За ними торопливо шел мужчина в коричнево-сером костюме с младшей девочкой в красном платьице.
В латунной кастрюле кончилась картошка. Йона довольно долго ждал, пока официантка принесет новую. Любимого блюда, финской брюквенной запеканки, он не нашел. Комиссар протиснулся со своей тарелкой между полицейскими в разгар четвертой перемены. У стола пятеро техников-криминалистов распевали тост, подняв граненые стаканчики. Йона сел и тут же почувствовал на ноге Аньину руку. Анья улыбнулась ему.
— Помнишь, ты обещал, что мне можно будет тебя пощекотать, — пошутила она, нагнулась и громко прошептала: — Хочу, чтобы вечером ты танцевал со мной танго.
Карлос услышал ее и завопил:
— Анья Ларссон, ты будешь танцевать танго со мной!
— Я танцую с Йоной, — решительно ответила она.
Карлос свесил голову набок и пробормотал:
— Записываюсь в очередь.
Анья пригубила пива.
— Ну и как там, в Уллерокере? — спросила она.
Йона скривился, и Анья рассказала про свою тетку, которая была не то чтобы особенно больна, но которую пичкали лекарствами, потому что персоналу так было проще.
Йона кивнул и сунул было в рот кусочек копченого лосося, но вдруг замер. Он вспомнил то важное, что узнал от Лангфельдта.
— Анья, — сказал он. — Мне нужен рапорт.
Она фыркнула:
— Прямо сейчас?
— Завтра утром, как можно раньше.
— Что за рапорт?
— Случай жестокого обращения. Лидию Эверс задержали за жестокое обращение с ребенком на игровой площадке.
Анья достала ручку и записала все на лежащем перед ней чеке.
— Завтра воскресенье, я собиралась поваляться в кровати, — недовольно сказала она.
— Придется плюнуть на это.
— Тогда потанцуешь со мной?
— Обещаю, — прошептал Йона.
Карлос спал, сидя на стуле в гардеробе. Петтер с приятелями отправились в город, чтобы продолжить вечер в «Кафе Опера». Йона с Аньей обещали присмотреть за Карлосом, чтобы он добрался домой без приключений. В ожидании такси они прохаживались на холодном воздухе. Йона увел Анью на танцплощадку, предупредив, что на деревянном полу, похоже, толстый слой льда.
Они танцевали, и Йона тихонько напевал:
— Миллойн, миллойн, миллойн…[25]
— Женись на мне, — прошептала Анья.
Йона не ответил. Он подумал о Дисе, о ее печальном лице. Подумал, как они дружили все эти годы и как он разочаровал ее. Анья попыталась приподняться и лизнуть его в ухо; он осторожно отвел голову.
— Ты так хорошо танцуешь, — захныкала Анья.
— Знаю, — шепнул он и закружил ее.
Пахло дровами и грогом, Анья прижималась все крепче; комиссар подумал, что трудно будет вести Карлоса вниз, к стоянке такси. Еще немного — и пора спускаться к эскалатору.
Вдруг в кармане у комиссара зазвонил телефон. Анья взвыла от разочарования, когда он отстранил ее и ответил:
— Йона Линна.
— Здравствуйте, — произнес сдавленный голос. — Это я. Юаким Самуэльссон. Вы сегодня были у нас…
— Да, я вас узнал, — сказал Йона.
Он вспомнил, как у Юакима Самуэльссона расширились зрачки, когда он спросил о Лидии Эверс.
— Я подумал — не могли бы мы увидеться? — сказал Самуэльссон. — Хочу кое-что рассказать.
Йона посмотрел на часы. Половина десятого.
— Мы можем увидеться сейчас? — спросил Юаким и зачем-то прибавил, что жена с дочерью уехала к родителям.
— Вполне, — ответил Йона. — Сумеете приехать к полицейскому управлению, подъезд напротив Польхемсгатан, минут через сорок?
— Хорошо, — сказал Юаким бесконечно усталым голосом.
— Извини, милая, — сказал Йона Анье, которая стояла посреди площадки, дожидаясь его. — На сегодня танцы закончились.
— Я тебе это припомню, — кисло отозвалась она.
— Не выношу спиртного, — печалился Карлос, когда они вели его к эскалаторам и дальше к выходу.
— Смотри не наблюй, — угрюмо предупредила Анья. — Я тогда потребую повысить зарплату.
— Анья, Анья, — горестно вздохнул Карлос.
Юаким сидел в белом «мерседесе» на другой стороне улицы, прямо напротив входа в Государственное полицейское управление. В салоне горел тусклый свет, и лицо Юакима казалось утомленным и одиноким. Когда Йона постучал в стекло, он дернулся, словно полностью ушел в свои мысли.
— Здравствуйте, — сказал Юаким. — Садитесь.
Йона сел на пассажирское сиденье. Подождал.
В машине слабо пахло псиной. На заднем сиденье расстелен мохнатый плед.
— Знаете, — начал Юаким, — когда я вспоминал, каким был, когда родился Юхан… я как будто думал о незнакомом человеке. У меня было детство так себе, приют, мать меня бросила… Но я встретил Исабеллу и взялся за ум, засел учиться. Сдал экзамен на инженера в тот год, когда родился Юхан. Вспомнил, как мы ездили в отпуск — я до этого никогда не бывал в отпуске. Мы ездили в Грецию, Юхан как раз научился ходить и…
Юаким Самуэльссон покачал головой.
— Это было так давно. Он был очень похож на меня… такие же…
В машине стало тихо. Мокрая серая крыса, покачиваясь, пробежала по темному тротуару и скрылась в замусоренных кустах.
— Что вы хотели мне рассказать? — помолчав, спросил Йона.
Юаким потер глаза.
— Вы уверены, что это сделала Лидия Эверс? — еле слышно спросил он.
Йона кивнул:
— Больше чем уверен.
— Вот как, — прошептал Самуэльссон и тяжело сглотнул. — Там, в приюте… Лидии было всего четырнадцать, когда выяснилось, что она беременна. Там, конечно, все черт знает как перепугались и заставили ее сделать аборт. Хотели всё замять, но… Было много осложнений, в матку занесли тяжелую инфекцию, она захватила яичники. Но Лидия принимала пенициллин и выздоровела.
Юаким положил дрожащие руки на руль.
— После приюта я стал жить с Лидией. Мы жили в ее доме в Рутебру, хотели родить ребенка, у нее это была просто идея фикс. Но у нас никак не получалось. И она решила сходить к гинекологу. Никогда не забуду, как она вернулась от врача и сказала, что после того аборта у нее не будет детей.
— Это от вас она забеременела в приюте, — уточнил Йона.
— Да.
— Значит, вы задолжали ей ребенка, — сказал Йона, больше самому себе.
Утро воскресенья, двадцатое декабря, четвертое воскресенье Адвента
Густо-густо падал снег. Сугробы лежали на зданиях терминала в Арланде. Приезжали машины, подметали посадочные полосы и снова уезжали. Эрик стоял возле большого окна и смотрел на ленту дорожных сумок, въезжавшую в большой нарядный самолет.
Симоне принесла кофе и тарелку с шафранным кренделем и пряным печеньем. Поставила перед Эриком два стаканчика с кофе и уткнулась лбом в стекло, за которым виднелись самолеты. Симоне с Эриком смотрели, как стюардессы поднимаются по трапу. Девушки были в красных рождественских колпачках; их, как видно, страшно беспокоила слякоть под туфельками.
На подоконнике аэропортовского кафетерия стоял механический гномик, ритмично качавший бедрами. Батарейка садилась, движения становились судорожными, дергаными. Эрик перехватил взгляд Симоне. Она иронически подняла брови при виде совокупляющегося с пустотой гнома.
— Нас угостили булочками, — сказала она и уставилась в пустое пространство. Потом вспомнила: — Четвертый Адвент. Сегодня четвертое воскресенье Адвента.
Ознакомительная версия.
