24
Вернувшись к себе в номер, я легла на кровать и стала думать. Если это Робби убил ее, если Робби вышел из себя и распустил руки, это случилось, скорее всего, из-за вас. Что еще могло так разозлить его?
Конечно, есть люди, которые заводятся с пол-оборота, так что достаточно переваренной картошки, чтобы спровоцировать убийство на бытовой почве. Но Робби, насколько я знала, был не таким. Талия ни разу не пришла в класс с синяком. А это случилось после вашего спектакля. Может, Робби увидел что-то между вами?
Я вспомнила, что насторожило меня в первую очередь: как Талия повернула голову за кулисы и беззвучно произнесла «что?», словно обращаясь к кому-то, словно кто-то ждал ее, недовольный ею. Вы были в оркестровой яме, дирижировали. Если бы в театр пришел Омар, его бы заметили. Тогда как Робби Серено мог проскользнуть за кулисы и спокойно пройти мимо ожидавших выхода актеров, которые лишь прошептали бы ему: «Робби, тебе сюда нельзя!» Возможно, между ними вспыхнула ссора, когда Талия вышла за кулисы и сказала ему уходить. А может, ссора между ними началась за несколько часов до того. Может, в нем весь день клокотала ярость. Может, он знал, на что шел.
Я заснула, но во сне продолжала прокручивать те же мысли. Фотографии на кровати Джеффа, математическая задача с велосипедом в лесу. «Поезд отходит из Канзаса в 9:00 вечера и направляется в спортзал. Насколько зол машинист?»
Утром я написала Фрэн: «У меня задание для Джейкоба и Макса». Я попросила, чтобы они сгоняли на великах от спортзала до того места, где лежали матрасы, и засекли время. Только чур по старому маршруту. Ничего объяснять я не стала.
Фрэн написала: «У кого там мог быть велик?? Хотя да! Им нужно упражняться!» Погода была холодной и слякотной, почти без снега. Примерно как тогда.
Перед тем как разойтись той ночью, мы решили, что Ольха сообщит обо всем и Бритт, и команде защиты. Мы понимали, что это не упростит нашу задачу — наверно, со стороны это казалось бредом, — но Робби еще не давал показаний, так что, возможно, что-нибудь из этого и выйдет. А пока те, кому больше нечем было заняться, могли хотя бы раскапывать дальше. У меня в уме возникали нелепые картины, как я нахожу в лесу ржавый велик, рукоятки которого до сих пор хранят отпечатки пальцев Робби и следы крови Талии.
Меня преследовал образ спутанной цепочки. В один из относительно нормальных дней моего позднего детства мама научила меня натирать цепочку оливковым маслом и обрабатывать длинной булавкой малейшие зазоры, наиболее податливые. Стоило ослабнуть одному звену, и оно тянуло за собой другое и так далее. Первое время меня всегда охватывала клаустрофобия. Но постепенно я научилась терпению, научилась получать удовлетворение оттого, что дышу вопреки дискомфорту.
Я знала одно — что мы нашли зазор в узле. Я не знала, что там еще может ослабнуть, и не хотела тянуть слишком сильно, но я знала, что, если мы постараемся и слегка пошевелим этот узел, обнаружится новая слабина.
Днем мы с Джеффом зашли со своими лэптопами в «Арома-мокку» и стали просматривать протоколы допросов 1995 года, выискивая любые сведения о хронологии матрасной вечеринки, о том, что Робби находился там все время, и кто с кем шел. Ребята, которые там были, называли всех девятнадцать школьников, присутствовавших на матрасной вечеринке, признавали, что выпивали, и рассказывали, когда в последний раз видели Талию. Ни слова о том, как они шли по скандинавской тропе.
Единственный раз, когда всплыла эта тема — в виде вопроса или ответа, — это когда полиция штата спрашивала Сакину и Бендта Йенсена, был ли там Робби все время. Сакина ответила, что, насколько она помнит, да. Бендт ответил, что он полагает, что да. Потом Сакину спросили, мог ли он уйти раньше, и она ответила, что нет, потому что помнит, как он помогал идти Стайлзу с его больной ногой. Майк Стайлз на допросе рассказал, как ему помогали Робби и Дориан.
— Поразительно, — сказал Джефф. — У них догадались спросить, не ушел ли он пораньше, но не пришел ли позже.
— Точно. Потому что все плохое случается поздно ночью. Плохое случается после того, как ты выпил, а не до.
Пришло сообщение от Ольхи: «РЖУ, Эми такая, э-э, спасибо за теорию. По крайней мере она согласилась, что это похоже на грязь от велика!»
Мы уже поставили пустые кружки на стойку и собирались уходить, когда пришло сообщение от Фрэн:
«Девять минут у Джейкоба, двенадцать у Макса с бок. колесиками, если я правильно определила место. Дж говорит, что мог бы быстрее, если бы не было так сыро».
25
В тот вечер я превратилась в оружие. Точнее, в шпионку, следующую великой традиции женщин, предлагающих секс или обещание секса в обмен на секреты. Только вместо вечернего платья на мне были пижамные штаны и толстовка USC, и все, что я сделала, это написала Майку Стайлзу. «Я на стенку лезу, — написала я. — Нужно поговорить с кем-то не из сраного списка свидетелей. Посидим на балконе? Там не так уж холодно!»
Когда я открыла дверь, он выглядел спокойным, но, войдя в номер, покраснел. Во всяком случае, он сознавал, что он женатый мужчина, входящий на ночь глядя в номер к женщине. Мы уселись на балконе и стали пить виски из двух затейливо украшенных бокалов, стоявших на подносе для ведерка со льдом. Мы стали говорить о Лоле, о том, как Майк пытался привыкнуть к ее небинарности (называть ее «они») и как там у них дела в Бэйлоре.
У меня не шло из головы, что Майк был со всеми в лыжном домике, когда Дориан занимался с Бет сексом на камеру. Возможно, Майк и показал Дориану, где была камера. Майк «один из тех», кто сидел там и смотрел на это. Я сомневалась, что он мог вспомнить это без неловкости. Если вообще вспоминал об этом.
Я подождала, пока он нальет себе второй бокал, и сказала:
— Это слушание столько всего поднимает во мне. Всю мою подростковую незащищенность. Я уже хочу оставить в прошлом ту девчонку.
Мне стало не по себе оттого, что я практически процитировала Бет, но я не умею сочинять на ходу.
— Это занятно. Никогда не думал, что ты незащищенная. Ты не пыталась играть в игры, насколько я помню. Я это в хорошем смысле. Ты не равнялась на все эти подростковые журналы.
— Не знаю, что это значит.
— Просто… я про девушек, которые делают себе одинаковые стрижки и норовят присесть тебе на колени в библиотеке. Вот они незащищенные. Ты была не такой.
При других обстоятельствах я бы отбрила мужчину, считающего комплиментом фразу «Ты не такая, как другие девушки», но в данном случае ситуация была неподходящей. Я посмотрела прямо на него и сказала:
— Я всегда знала, что мне нравится.
Не слишком оригинальная реплика, но да — у него покраснели уши, он начал что-то говорить и замолчал.
Стало слишком холодно, и мы зашли в номер; Майк уселся на стул в цветочек, придвинув его к кровати, чтобы задрать ноги в шерстяных носках. Я развалилась на подушках, на которые не скупился «Кальвин-инн», и сняла толстовку. Под толстовку я предусмотрительно надела майку.
— Готова поспорить, ты единственный из этой лыжной оравы, кто занимается действительно важным делом, — сказала я. — Все ведь в основном просто делают из денег еще больше денег, разве нет?
Он возразил, но был явно польщен. Он отпил виски и сказал:
— Трудно идти против того, что хотят твои родители. Ты думаешь, что должен зарабатывать как минимум не меньше, чем они. А были и такие, как Серено, которые не выросли на всем готовом. Мои дед и отец вкалывали как проклятые, а у меня такая комфортная жизнь в профессуре, но всегда есть подстраховка.
— Подожди, я думала, Серено был при деньгах. — Я отпила, чтобы скрыть свою бездарную игру.
Майк наклонился ко мне.
— Вовсе нет. Он получал огромную стипендию, а последние два года за него платила семья Рэйчел Поупы.
— Почему они?
— Потому что могли. Я не знаю; просто он классный парень. И он умел обхаживать родителей своих друзей. Особенно мам. Мы над ним прикалывались, как он умел включать свою обходительность, типа: «Этот свитер так вам идет, миссис Стайлз».
