— Я получил кое-какие записи ваших бесед с нашими друзьями из ДГСЕ, а также то, что вы рассказали англичанам. Вы уж меня простите, если я буду затрагивать те же самые вопросы.
— Возможно, я смогу кое-что добавить к ранее сказанному.
— Наверняка, но сначала вернемся к вашей деятельности в Москве.
Первая беседа затянулась на весь день, прерывали её время от времени появления мадам Боннар, молчаливой особы в матерчатых домашних туфлях. Она приносила сэндвичи, кофе, минеральную воду. Только около шести вечера Баум, наконец, затронул главную тему: о проникновении агента в правительственные круги Франции.
— За этими вашими предположениями нет ничего, кроме слухов.
— Это не так.
— Но полковнику Виссаку вы не сообщили ничего существенного: ни одного имени, никаких подробностей.
— Я знаю многие подробности.
— Почему же тогда не сказали полковнику?
— Мне он не понравился.
Наступила пауза и Баум, тяжело поднявшись, задернул шторы. Потом закурил и снова сел.
"Не показывайте свою заинтересованность, — твердил он своим ученикам, — Самомнение и, соответственно, жадность перебежчика напрямую зависят от того, считает ли он, будто вас волнует, тревожит, радует его болтовня. Постарайтесь довести до его сознания, что его откровения всего лишь подтверждают то, что вам давно известно. Время на вашей стороне, тратьте его, не жалея. Он больше вашего стремится поскорее закончить беседу, снять, наконец, напряжение."
Баум глубоко затянулся сигаретой и с минуту посидел молча, между ним и человеком, расположившимся напротив, лениво стлался дым.
— Обсудим теперь детали, касающиеся этого агента, хорошо?
— Сначала я бы хотел обсудить мое собственное положение.
— Вы имеете в виду пребывание здесь?
— Я имею в виду то, что будет потом.
— Как вы сами себе это представляете?
— Хочу уехать в Штаты. Мне должны помочь изменить внешность, создать нормальные условия жизни, обеспечить доход, сопоставимый с ценностью предложенной мною информации.
— Но как мы можем определить её ценность, если ничего пока не слышали?
— А я не могу говорить, пока не получу гарантий.
— Дилемма, — вздохнул Баум. Его собеседник молча пожал плечами.
Баум не спешил: время работает на него. Дилемма была знакома, разрешить её можно, существует ряд способов…
— Допустим, вы начнете с того, что назовете мне сам тип материалов, которыми вы располагаете.
— Это документы.
— Уточните, пожалуйста.
— Вы знаете, что у КГБ есть техника, чтобы подловить иностранного дипломата. Я говорю в данном случае о сексе.
— Это нам известно. Один из наших послов попался в такую ловушку.
— Знаю этот случай.
— Значит, у вас есть такого рода свидетельства?
— Да. Фотографии.
— Неужели вам удалось раздобыть копии компрометирующих снимков, да ещё захватить их с собой? — усомнился Баум.
— В техническом отделе нашего департамента у меня есть друг, тоже настроенный против властей. Он и дал мне фото.
— И вы ухитрились взять их с собой, когда бежали на Запад?
— У меня есть надежный способ.
— К этому мы ещё вернемся. Поговорим пока о самих фотографиях. Где они?
— В надежном месте.
— Но где именно?
— В Лондоне.
— Что там изображено?
— Гомосексуальный акт. Лицо, о котором идет речь, вполне узнаваемо.
— Когда сделаны снимки?
— Во время деловой поездки данного лица на Восток.
— В Москве?
В ответ молчание. Баум поскреб в затылке.
— Продвигаемся медленно, но времени у меня хоть отбавляй, — сказал он.
— Без надежных гарантий на будущее говорить не стану.
— Тогда придется обратиться к американцам. Но мы можем долго держать вас здесь. Кроме того, я не уверен, на какие расходы и хлопоты американцы готовы пойти, учитывая, что ваши разоблачения касаются главным образом не США, а Франции. У нас на Западе, как вы знаете, есть такая штука бюджетный контроль. Правительство не любит тратить деньги.
— Моя информация имеет исключительную ценность для всех западных спецслужб. Вам следует это понять.
— Допустим, я-то понял. А вот американцы…
Котов высокомерно усмехнулся:
— Все очень просто. У меня информация, у вас деньги. Надо согласовать две величины. Как это сделать — ваша проблема. Вы должны предусмотреть гарантии. А также устроить мне безопасную поездку в Лондон за документами и затем переправить меня в Штаты. Вот и все.
— Посмотрим, — сказал Баум, отметив про себя, что все, как один, перебежчики, с которыми ему пришлось работать, были жуткими занудами.
— Похоже, придется съездить в Лондон, — сказал Баум жене. Мадам Баум не подняла глаз от своего вязания — нечто ярко-розовое предназначалось для неимущих того прихода в Версале, где она сама состояла, — только покачала головой.
— Ты слишком много работаешь. Разве нельзя послать Алламбо? Славный человек и по-английски говорит, — она снова покачала головой, — Не хочу тебя обидеть, но твой английский хромает.
— Сам знаю. Хуже того — не попаду завтра вечером на выставку кошек. Но Алламбо для этого дела не подходит. Насчет выставки — очень жалко…
Альфред Баум являлся президентом Версальского клуба любителей кошек и слыл большим знатоком длинношерстных пород. Сейчас он бережно снял с колен одну из своих собственных кошек, но на её место тут же уселась другая.
— Когда ты едешь и надолго ли?
— Завтра и, Бог даст, всего одну ночь там переночую.
Мадам Баум не спросила, зачем её мужу понадобилось в Лондон. Спицы мерно постукивали, кошки громко мурлыкали. Баум заносил загадочные пометки в маленький блокнот в зеленой обложке. Минут через десять он перечитал написанное, вырвал страничку, смял и сунул в карман. Он обычно делал записи, но не пользовался ими. Помогает запоминать — так он считал. Он расстегнул ремень на брюках и вздохнул.
— Опять изжога, — констатировала мадам Баум.
— Боюсь, что да. Таблетки что-то не помогают.
— Надо попробовать другие.
— Надо попробовать другого врача. Старик Френсис свое ремесло подзабыл, хотя в трик-трак играет отлично.
— Что-то ты беспокоишься, Альфред.
— Пока просто работы много. Настоящее беспокойство ещё предстоит.
Жена повторила, качая головой:
— Слишком ты много работаешь.
Это была постоянная её фраза, произносимая часто, но без надежды на ответ. Баум не раз думал, что если он не будет слышать этого постоянно повторяемого мягкого упрека, то сразу почувствует себя брошенным и потерянным, поэтому никогда не возражал. Вместо этого сказал только:
— Утром надо рано встать, пойду-ка я лягу. Завтра меня ждут чересчур крепкий чай и жидкий кофе — эти английские штучки.
— И туман, — добавила мадам Баум. Она читала Диккенса.
— Какого черта ему тут надо? — возмутился генеральный директор Ми5, услышав, что из Парижа в Лондон прибыл Альфред Баум, — Наши власти как будто стесняются прослыть франкофобами, отделываются своего рода requillage[3] в своих антигалльских настроениях.
— Лучше бы он таких мудреных слов не говорил, — со вздохом жаловался иной раз своей секретарше его заместитель.
— Воображает себя писателем — как бы не ту карьеру выбрал, а то бы… Так и тянет его к словотворчеству.
— Ну и язычок у вас, Агнес!
— Может, вы собственные проблемы на других переносите? — не осталась в долгу секретарша.
— Чепуха какая!
…Заместитель генерального директора сообщил шефу, что Баум накануне приезда прислал шифрованную телеграмму, в которой изложил свои пожелания.
— Ладно, держите его от меня подальше, — сказал генеральный директор, — Разберитесь с ним сами, Алек.
— Хорошо, сэр.
— Как по-вашему, надолго затянется эта история с Котовым?
— Надеюсь, ненадолго, сэр.
— И я надеюсь. Нас она вообще не касается, насколько я могу судить. Постарайтесь поскорей избавиться, не позволяйте чертовым французам втянуть нас в свои дела. Они большие склочники, эти французы. Неудивительно, что любимое слово у них — enmerdeurs[4].
Генеральный директор помолчал, повторил со вкусом: enmerdeurs.
— Его французский сленг мало того, что груб — ещё и неточен, — не раз заместитель слышал такое мнение…
Как следствие этой беседы, Альфред Баум, прибывший на Гоуэр стрит в легком плаще, не спасающем от пронизывающего ветра, дующего со стороны Юстон Род, был вежливо препровожден в пустую комнату, где ничего не было, кроме квадратного стола из серого металла и двух таких же стульев. Устало опустившись на стул, он достал сигарету, поискал глазами пепельницу и, не найдя, сунул сигарету обратно в пачку.
Баум не любил бывать в Лондоне, признавал в душе, что не жалует своих здешних коллег, и точно знал, что ночлег в дешевом отеле на Кромвел Род выбор диктовался скудостью бюджета ДСТ — не сулит радости. До Гоуэр стрит он добрался не без труда: такси поймать не сумел, в метро запутался. Он уже тосковал по знакомым четким маршрутам Парижа и Версаля, а тут ещё с ним обращаются как с подозрительным чужаком. Привели не в чей-нибудь кабинет, а в комнату для допросов. В этой клетке невозможно вести доверительную беседу, как положено коллегам: без записи, без окончательных выводов. Ничего похожего на entente cordiale[5] или entre amis[6]. Разговор предстоит холодный, официальный и абсолютно бесполезный. Собеседник может и солгать, и правду утаить хотя бы частично.
