Оглянувшись, он увидел, что вошел Арчболд. Тот молча кивнул. Двери запиралась на засовы, в замке торчал ключ. Берден никогда не прикасался к дверным ручкам, неважно, был ли он в перчатках или нет.
— Думаете, они проникли отсюда?
— Возможно, не так ли, сэр? А как же еще? Все остальные двери заперты.
— Только если им не открыли. Они могли пройти через парадную дверь, кто-то открыл и впустил их.
Затем вошел Чепстоу и снял отпечатки с дверной ручки, дощечки под ней и косяка. Надев на правую руку хлопчатобумажную перчатку, он осторожно повернул ручку. Она поддалась, и дверь открылась. Навстречу пахнул прохладный воздух, и они увидели темноту, рассеянную зеленоватым лунным светом. Приглядевшись, Берден различил высокую кустарниковую изгородь, окружавшую мощеный двор.
— Кто-то оставил дверь незапертой. Может, экономка, когда уходила домой. Может быть, она всегда оставляла ее незапертой, а хозяева запирали ее, только ложась спать.
— Возможно, — ответил Берден.
— Жуткое дело запирать двери самому, живя в таком изолированном месте.
— Очевидно, они этого не делали, — сердито произнес Берден.
Пройдя через прачечную, он шагнул еще в одну дверь и оказался в небольшом заднем коридоре со стоящими вдоль стен шкафами. Лестница, намного уже главной, уходила вверх между стенами. Похоже, это и была та самая «черная лестница», принадлежность больших старых домов, о которой Берден слышал, но вряд ли когда-либо видел. Он поднялся и вышел в другой коридор с открытыми по обеим сторонам дверями.
Спальням, казалось, нет конца. Наверное, живя в таком огромном доме, можно и забыть, сколько же в нем спален. Идя по коридору, он зажигал и выключал свет. Коридор повернул влево, и Берден понял, что находится в западном крыле над столовой. Единственная дверь была закрыта. Открыв ее, он левой рукой нащупал на стене выключатель и зажег свет.
Глазам его предстал тот самый беспорядок, в котором, по его представлениям, должна была жить Дэвина Флори, но уже через секунду он понял, что именно здесь побывал убийца. Или двое убийц? И они создали этот беспорядок. Как сказала Карен Мэлахайд? «Они перевернули ее спальню вверх дном, что-то искали».
Постель в порядке, но покрывало и подушки сброшены. Ящики двух ночных столиков, а также оба ящика туалетного столика выдвинуты. Дверца гардероба раскрыта, рядом на ковре валялась туфля. С оттоманки, стоящей у изножия постели, откинута розово-золотистая с цветочным рисунком шелковая накидка.
Как странно, подумал Берден. Первоначальное представление о том, какой образ жизни должна была вести Дэвина Флори, каким человеком она была, вновь всплыло в памяти. Именно так он и представлял раньше ее спальню: ежедневно ее убирали и приводили в порядок, но на следующий день она превращалась в то, что он сейчас видел. И не из-за наплевательского отношения к труду служанки, а потому, что она просто не замечала этого, ей было безразлично, убрано вокруг или нет. Но, как оказалось, в жизни все выглядело по-другому. И беспорядок этот произвел убийца.
Так почему же тогда у него возникло ощущение, что что-то здесь не так? Красная кожаная шкатулка для драгоценностей пуста и валяется на полу. Разве не достаточно ясно?
Берден удрученно покачал головой. Нет, по его представлениям, у Дэвины Флори не могло быть таких драгоценностей, которые она положила бы в шкатулку.
В небольшой гостиной Гаррисонов собралось пять человек, и в ней стало уже тесно. Пригласили также лесника Джона Гэббитаса, жившего в соседнем доме. Стульев в комнате на всех не хватило, и еще один пришлось принести сверху. Бренда Гаррисон настоятельно предлагала чаю, пить который ни у кого не было желания, но Уэксфорд решил, что небольшая разрядка никому не повредит.
Сама хозяйка дома выглядела спокойной. За те полчаса, что предшествовали приходу Уэксфорда, она уже успела оправиться от известия. И тем не менее ее оживленность приводила его в замешательство. Так мог вести себя человек, которому Вайн и Карен Мэлахайд рассказали о каком-то незначительном происшествии, случившемся в доме хозяев, — обвалился, например, небольшой кусок крышы или протекла вода. Хозяйка суетилась с чашками и оловянным подносом с печеньем, в то время как ее муж с ошеломленным видом сидел в углу, время от времени, словно не веря, поводя головой и глядя перед собой немигающими глазами.
Прежде чем выйти на кухню вскипятить чайник и взять поднос, она вела себя даже слишком активно и беспокойно. Она подтвердила его опознание. Да, мертвый мужчина у лестницы действительно Харви Копленд, а старшая из двух женщин — Дэвина Флори. Вторая женщина, безусловно, Наоми, дочь Дэвины Флори. Несмотря на высокое социальное положение работодателей, выяснилось, что все они называли друг друга по имени — Дэвина, Харви, Наоми и Бренда. Она даже на минутку задумалась, вспоминая фамилию Наоми. Ах да, Джонс, миссис Джонс, но девочка называла себя Флори.
— Девочка?
— Дэйзи — дочь Наоми и внучка Дэвины. У нее тоже было имя Дэвина, в своем роде Дэвина Флори-младшая, ну, вы понимаете, но они называли ее Дэйзи.
— Почему «было»? Она жива.
Она слегка пожала плечами. В ее тоне Уэксфорду послышались негодующие нотки, вероятно, потому, что она ошиблась.
— Ах так. Мне показалось, что ваша женщина-полицейский сказала, будто они все убиты.
После этого она приготовила чай.
Уэксфорд уже понял, что из трех приглашенных человек основную информацию они получат от нее. Ее очевидная бездушность и почти отталкивающее безразличие не имели особого значения. Именно поэтому она могла дать лучшие свидетельские показания. Джон Гэббитас, молодой человек лет двадцати пяти, сообщил, что живет в одном из домов, принадлежащих Тэнкред-хаусу, и следит за лесом, он также работает и на себя — как лесник и специалист по деревьям, и домой вернулся всего час назад, так как выполнял одну работу на другом конце графства. Со времени приезда Уэксфорда и Вайна Кен Гаррисон не проронил ни слова.
— Когда вы их видели в последний раз? — задал вопрос Уэксфорд.
Мгновенно последовал ответ жены. Она не относилась к женщинам, которые задумываются.
— В семь тридцать. Точно, как часы. Если она никого не приглашала к обеду. Когда обедали только они вчетвером, я им готовила, накрывала, ставила все на столик с подогревом и вкатывала в столовую. Наоми всегда раскладывала, так мне кажется. Я, правда, никогда не видела. Дэвина любила садиться за стол ровно в семь сорок пять. В одно и то же время каждый вечер, когда она бывала дома. Всегда одна и та же процедура.
— И все было так сегодня вечером?
— Всегда одна и та же процедура. Я вкатила столик в половине восьмого. Суп, палтус и абрикосы с йогуртом. Я заглянула из serre, все были там…
— Откуда?
— Из serre. Они так ее называли, теплицу. Я сказала, что ухожу, и вышла, как обычно, через заднюю дверь.
— Вы заперли ее?
— Конечно нет. Я никогда не запираю. И потом, в доме еще была Биб.
— Биб?
— Она помогает. Приезжает на велосипеде. В какие-то дни она утром работает где-то еще, поэтому, как водится, приезжает днем. Когда я уходила, она домывала холодильник и сказала, что уходит через пять минут. — И тут ее неожиданно осенило. Впервые за все время в лице появилось какое-то подобие цвета. — Кошка, с кошкой все в порядке? Не может быть, чтобы они убили и кошку!
— Я, по крайней мере, не знаю, — ответил Уэксфорд. — Ну нет, наверняка нет.
И, прежде чем он смог что-то добавить, заранее стараясь подавить иронию, она восклинула:
— Значит, только люди. Слава Богу!
Уэксфорд выдержал паузу.
— Вы что-нибудь слышали около восьми? Шум машины? Выстрелы?
Он знал, что выстрелы отсюда услышать нельзя. Те, что прозвучали в доме. Она покачала головой.
— Машины здесь не ездят. Здесь дорога кончается. Есть только главная подъездная дорога и проселочная.
— Проселочная?
Ответила она ему, едва сдерживая раздражение. Женщина принадлежала к тем людям, которые считают, что все остальные, как и они сами, должны знать распорядок, правила и все ходы-выходы их маленького замкнутого мирка.
— Та самая, что идет от Помфрет-Монакорума, понимаете?
— По ней я возвращался домой, — вставил Гэббитас.
— Когда это было?
— Двадцать минут девятого или в половине. Я никого не видел, если вы это хотите узнать. Никаких машин или чего-то в этом роде мне не встретилось.
Уэксфорд нашел такой поворот в разговоре весьма удачным. И тут заговорил Кен Гаррисон. Он произносил слова медленно, словно испытывая боль в горле и стараясь контролировать голос.
— Мы ничего не слышали. Буквально ни звука. — И затем, как будто удивляясь собственным словам, добавил: — Здесь никогда ничего не слышно. Отсюда невозможно услышать, что происходит в доме.
