— Тогда позвольте заметить: на мой взгляд, выбранный вами подарок говорит прежде всего о превосходном вкусе, однако не слишком соответствует предназначению. Если сочтете возможным, примите совет: мужской портрет — не самый лучший подарок для представителя сильного пола. Не правда ли, господин Вепринцев?
Дюк так ожесточенно молча закивал головой в знак согласия, будто бы зубы по-прежнему ныли, а мое мнение было для него куда важнее, чем сорвать куш на этом портрете.
— Конечно, конечно, — наконец-то соизволил подать голос доктор искусствоведения. — Быть может, вы обратите внимание на этот прелестный натюрморт?
Вместо того, чтобы уставиться на пачкотню явно работы Антоновского, отчего-то подписанную французскими буквами, дама посмотрела на меня:
— А что бы вы посоветовали?
— Мой опыт подсказывает: каждый мужчина в душе по-прежнему остается мальчишкой. Но что может понравиться мальчишке больше оружия?
Дюк с радостным видом уставился на громадный двуручный меч, отпугивающий его постоянную клиентуру в течение двух лет.
— Простите за нескромность, — продолжаю накатывать вал любезности, — это подарок другу или мужу?
— Другу, — игриво посмотрела на меня деловая клиентка и скоропалительно добавила: — Я не замужем.
— И правильно, — замечаю совершенно серьезно, — куда спешить такой молодой красивой женщине? А что касается этого счастливчика, вашего друга, рекомендую подарить ему фаллос.
Глаза дамы потемнели, а лицо слегка исказилось до такой степени! Я чуть было не стал переживать, что на салон свалилась эпидемия зубной боли. В сложившейся ситуации мне была бы грош цена, если б я позволил прекрасной даме открыть рот на ширину окна заведения.
— Я случайно видел его вон на той полке. Замечательная реплика кинжала древних скотоводов Ирана, — быстро даю характеристику возможного подарка. — Отсюда его необычное название, вдобавок подчеркивающее мужскую силу владельца. Господин Вепринцев, чего же вы стоите, дама ждет. Прошу прощения, у меня неотложная встреча.
На лице Дюка большими буквами читалось и сожаление по поводу непроданного портрета, и желание показать даме совсем не тот фаллос, который изготовили беженцы в отставке.
Раскланявшись с покупательницей самым достойным приказчика образом, я подошел к Бойко, усиленно разглядывающему выдающееся произведение живописи, которое, несомненно, выиграло бы еще больше, повесь его Дюк вверх ногами.
— Иди в машину, — шепчу на ухо руководителю пресс-группы. — И сиди там камнем. Хотя, откровенно, сегодня ты мне больше напоминаешь Муму.
Бойко не торопясь направился к выходу, как и положено человеку, обладающему чувством собственного достоинства, а я прошел в глубь салона и толкнул дверь с табличкой «Администратор».
Эту табличку отважный Дюк самолично приколотил через несколько дней после того, как получил повышение по службе. Был каким-то там директором музея, а потом выбился в люди, стал хозяином антикварной лавки.
За то, что Дюк считает себя таковым, он получает целых пятнадцать процентов с каждой проданной вещи, пусть на его двери и висит табличка, свидетельствующая о совершенно иной должности.
Буквально на второй день после того, как Дюк впервые в жизни стал торговать картинами вполне легально, к нему заявились какие-то тонкие ценители искусства и стали намекать, что оно требует жертв. Со стороны хозяина, естественно, в пользу подрастающего бритоголового поколения. Дюк тут же чуть было не забился в падучей и откровенно признался: он не столько хозяин, как администратор, а потому, молодые люди, делайте свои предложения по поводу охраны бесценных полотен и статуэток из гипса тому, кто мне дает весьма низкую заработную плату.
После того как работники коммерческого отдела фирмы «Козерог» встретились с ценителями прекрасного, те очень быстро доказали справедливость сталинского утверждения: самым важным из искусств для нас является кино. Грозные бойцы давали страшные клятвы скромным служащим: они готовы с утра до вечера тихо-мирно сидеть у экранов телевизоров, если можно, с целыми конечностями, на которых божились обходить десятой дорогой любое место, где висят хотя бы три картины.
После их визита других желающих взять под охрану салон в городе почему-то не нашлось, но тем не менее Дюк до сих пор на всякий случай не снимает с двери своего кабинета табличку «Администратор».
— Здравствуйте, ваше преосвященство, — приветствую наконец-то появившегося в своей берлоге, пропахшей коньяком, доктора искусствоведения. — Клиентка созрела на фаллос?
— А куда она денется? — заметил Дюк с таким видом, будто он самолично всучивал женщине кинжал. — У них у всех один фаллос в голове.
— Это вы по своему опыту судите, ваше преосвященство?
— Ты чего это меня так называешь? — на всякий случай испугался Дюк.
— Потому что до Папы Римского тебе еще расти. Понял, администратор?
— По поводу картины свои шутки начинаешь? — осмелел Дюк.
— Какие шутки? Что у тебя на двери пишется? Администратор, да будет тебе известно, это временный или постоянный управитель незамещенного епископства. Только я тебя пожизненно сюда не назначал, следовательно, правами епископа ты не обладаешь. Понял, доктор не существовавшей науки несуществующего государства?
— Ты чего на меня едешь? — вконец расхрабрился Дюк. — Несуществующей! Не существовавшего! Мне, между прочим, доктора наук не за красивые глаза дали!
— И даже не по поводу банкета или подарков... Ладно, Дюк, не маши крыльями.
— Ну да, это же твоя привилегия, — выдохнул Дюк с нескрываемым раздражением.
Я тихо рассмеялся, а затем задушевно поведал:
— Вот именно. Ты, наверное, позабыл, что на меня работаешь? Напомнить?
— Напомни! — с вызовом бросил явно подымающийся на восстание администратор.
Представляю себе, сколько бабок он намолотил возле меня за эти годы, если позволяет себе становиться на дыбы. Вот что значит состоятельный человек, только он может быть по-настоящему свободным. Ну что, Дюк, штрафных санкций ждешь? Напрасно, я тебя по-другому утихомирю.
— Напоминаю. Страны, давшей тебе звание доктора искусствоведения, нет. Тебе не смешно носить ученое звание несуществующей страны?
— Не смешно. Все носят. Герои Советского Союза, между прочим...
— Ты другой герой. Нашего времени. Только ведь Герои, далеко не все, правда, но свои Звезды кровью зарабатывали, а ты... Какое могло быть искусствоведение при царизме марксистско-ленинской философии, сам прекрасно знаешь. Или забыл, как спрашивал меня, кто такая Юдифь и отчего она отрезала голову Олоферну? Ничего, я еще кое-что напомню. Как там твоя диссертация называлась? Что-то вроде «Решение художественных задач при создании портретов передовиков производства в свете очередного исторического Пленума ЦК КПСС»?
— Прекрати! — вызверился Дюк.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился я. — Но ты, надеюсь, понял, почему я назвал тебя доктором не существовавшей науки?
— Тоже мне педагог выискался! Если работаю на тебя, это еще не значит...
— Заткнись, доктор наук по кличке Дюк, —-несколько устало советую возбужденному искусствоведу. — Ты такой выдающийся ученый! Отчего же, чуть что, бежишь к Студенту, с его двумя курсами университета? Хочешь со мной работать, как тогда, когда я был сторожем, а ты кандидатом наук — делай правильные, согласно докторскому званию, выводы. Усек?
Дюк немного подумал, а затем сдался:
— Ну усек. А чего ты сегодня такой военный?
— Да потому, что ты позволил себе посмотреть на меня свысока. Плевать мне на эти звания, сам знаешь, захочу — академика куплю. Сегодня это еще дешевле, чем тогда — стать доктором. Это твои коллеги без своих званий чувствуют себя голыми. Мне все эти будоражащие воображение полудурков погремухи — до керосиновой лампады новейших времен. Но вот знания у меня никто не отнимет, а они куда дороже всех степеней. Пока ты своими диссертациями, от которых и тогда и сейчас толку, как от коровы малафьи, им задницы вылизывал, я над собой работал. Бывало, спать не ложился, но два часа изучению настоящей искусствоведческой литературы — отдай и не греши. О практике скромно промолчу. Так что втирай баки своим клиентам по поводу ученых степеней, раздавая визитки размером с простыню, но только не на моих глазах.
— Что ты теперь имеешь в виду? — примирительным тоном заметил доктор искусствоведения.
— Портрет. Восемнадцатого века.
— Или начала девятнадцатого, — поправил меня Дюк.
— Вот именно, девятнадцатого. Только не начала, а конца. Но, скорее всего, начала двадцатого. Кстати, не знаешь, в какую пору года позировал тот бородач?
— Осенью или весной, — в тоне администратора просквозила явная поддержка самому себе. Мол, я стою чего-то и без этих дурацких нотаций.
