– Уж не такой я старый, – весело подмигнул Константин. – Всего-то тридцать пять, а ей – тридцать. По-моему, в самый раз. Всю жизнь мечтал о девушке, чтоб она и на фортепьянах, и по-французски!
Полежаев не узнавал друга. Вроде бы всегда казался холодным и практичным.
– Что ж, пиши. – Все еще недоумевая, он продиктовал Еремину телефон и воскликнул. – Вот и газетка пригодилась!
* * *
Василина жила в тесной хрущевке.
«Бедная девочка! Квартира ее родителей была раза в два больше! Каково ей было перебираться в эту нору? Зато Москва! Кто не мечтал пожить в Москве с той поры, как увидел на первой страничке букваря кремлевские башни? А когда старенькая провинциальная учительница, страдавшая болезнью Паркинсона, с чувством декламировала: „Москва! Как много в этом звуке…“ – у кого не щемило при этом сердце?»
Писатель мог бы еще долго брюзжать про себя, если бы не переключил внимание на диалог следователя с хозяйкой квартиры.
– Когда произошло покушение на вашего мужа?
– Зимой. В феврале. Об этом сообщалось в нашей газете. Я вам подготовила весь материал. – Она передала ему стопку газет. – Здесь Ленины статьи, связанные с мафией. И то, о чем вы спрашиваете, тоже.
– И что, с февраля месяца наступило затишье? – Еремин недоверчиво прищурил глаз. – Больше не было попыток, угроз?
Он напоминал Полежаеву дотошного врача, который, будь его воля, вывернул бы пациента наизнанку.
– Угрозы, кажется, были. После некоторых телефонных разговоров он ходил сам не свой.
– Кто ему звонил?
– У меня нет привычки подслушивать. – Она сделала недовольное лицо. – Его я тоже ни о чем не спрашивала. У нас так заведено. Если сам не расскажет, значит, не хочет. Зачем лезть человеку в душу? Но эти звонки могли быть связаны не только с мафией. У Лени хватало неприятностей на работе.
– Например?
– Он конфликтовал с главным редактором. Тот часто задерживал его материалы. У Лени возникли подозрения, что мафия дает главному за это взятки. Буквально неделю назад я видела, как Леня вышел от редактора красный и такой вздрюченный. Это редкое для него состояние. Мне хотелось подойти к нему, успокоить. Но у нас был уговор – на работе друг другу ни слова.
Полежаев заметил, с каким трудом ей дались последние слова. Женщина смотрела не на следователя, а куда-то мимо. И левый глаз у нее начал косить. Вспомнил – так всегда случалось во время глубокого раздумья.
«А я и забыл про этот маленький дефект. Раньше он сводил меня с ума!»
– Чем был вызван такой уговор? – продолжал лезть в душу Еремин. – Вы боялись коллег по работе?
– Если честно, после взрыва в нашей машине мы вообще всего боялись. Я хотела уехать к маме, но Леня удержал меня. В общем-то, мы больше для других делали вид, что в ссоре. Он сказал: «Так будет лучше. Тебя никто не тронет». Это, наверно, конец, да? – доверительно обратилась она к следователю, словно от него зависело, будет ли жить ее муж. – Я плохая жена! Следовало уже обзвонить все морги и больницы!
«Это любовь, что бы вы там ни говорили», – вспомнил бывший учитель русской словесности надпись на доске. – Ты, наивный дурак, полагал, что она будет всю жизнь любить тебя одного? Это заблуждение иногда придавало силы. Где-то далеко живет она, которая тебя помнит, любит и каждый миг только и делает что думает о тебе! Боже, какое самомнение! Индюк! Самодовольный индюк!»
– Не надо никуда звонить! – Константин Еремин, привыкший к человеческому горю, казался неодушевленным предметом. – На той квартире мы не нашли его документов. Может, они лежат в бардачке машины? Завтра с сотрудником милиции мы попробуем ее вскрыть.
– Леня никогда там не держал документов.
– Тогда документы остались при нем, – сделал заключение следователь, – и вам уже позвонили бы из больницы или морга.
Не успел он это произнести, как в прихожей зазвонил телефон. Женщина вздрогнула. С мольбой посмотрела на бывшего любовника, ища поддержки. Полежаев опустил глаза. Она перевела взгляд на Еремина.
– Ну-ну, смелее! – подбодрил тот.
Телефон не унимался. Василина заставила себя подняться и сделать несколько шагов.
Тут же вернулась с призрачной улыбкой на бледном лице, а в улыбке – крохотная надежда.
– Это вас, – обратилась она к следователю.
В отсутствие Константина писатель решил действовать:
– Ты не могла бы мне на время дать фотографию мужа? Он ведь, наверно, часто фотографировался, имея друга-фотографа?
– Зачем тебе? – встрепенулась она и выгнулась, как кошка, готовящаяся к прыжку.
«Похоже, что старое чувство в ней не только не сохранилось, но и переросло в ненависть! А я, тупица, так радовался этой встрече! Весь день хожу как пьяный! Пора отрезвляться! Пора!»
– У меня имеется свой план расследования… То есть поиска, – поправился Антон – Хоть я и не детектив, но все же детективщик.
Звонил Иван Елизарович.
– Есть новости, – прохрипел он в трубку, а потом вдруг раскашлялся – верный знак, что новости не из приятных. – Шторка пригодилась. Я обнаружил на ней отпечатки зубов, то есть прикус. – Престарелый сделал паузу, чтобы Еремин переварил услышанное, а потом со вздохом добавил. – Кажется, нашего клиента придушили. Царство ему небесное…
28 августа, четверг
Полежаев не изменил своей привычке и в это утро.
«Пользуйся благами жизни, пока за тобой не пришли, пока тебя не удавили, пока ты способен сопротивляться и радоваться солнышку!»
В этот сезон он не нашел ничего лучше, чем лужайка Измайловского парка, заросшая высокой крапивой и репейником. Писатель мог бы позволить себе отдых на пляже в какой-нибудь не заполненной российскими нуворишами стране, но не любил развлечений в одиночку, а на данном отрезке жизни его единственной спутницей была пишущая машинка. Заводить курортный роман ему представлялось бездарной пошлостью. Уж лучше в крапиву!
Он выбирал специально самые глухие, труднопроходимые заросли, чтобы вокруг все стрекотало, жужжало и квакало – и чтобы ни единого человеческого звука!
Вчера, уже в машине, Костя сказал:
– Ее надо подготовить к самому худшему. Боюсь, что твоя подруга уже вдова. Приятная женщина. Очень жаль.
«Вот как? Что-то не везет Васе с мужиками. А тебе – с бабами. Неужели все вернется на круги своя? Во всяком случае она к этому не стремится. А я?»
Вопреки прогнозу синоптиков солнце почти не появлялось из-за облаков. Правда, и ветер не тревожил листву. Несмотря на жаркий день, Полежаев чувствовал уже холод земли.
* * *
– …Сегодня вечером я сделаю экстренное сообщение! – Вася лежала на нем, и они никак не могли отдышаться.
Он прикоснулся губами к горячему, потному лбу и разжал пальцы, оставив наконец в покое ее твердые, мускулистые ягодицы.
– А сейчас ты сказать не можешь? Зачем ждать вечера?
Это было очередное тайное свидание на квартире его знакомого. Они встречались здесь уже почти три года как по расписанию. Ключи были у Василины. Так надежней. К тому же она раньше освобождалась после занятий в институте. Она поступила в педагогический. А до этого их отношения развивались на глазах у всего училища, и как ни пытались они скрыть свою связь – шило в мешке не утаишь. Сначала Антону Борисовичу сделала устное внушение заведующая учебной частью:
– В пору моего ученичества вашей девице, да и вам тоже, сильно бы не поздоровилось! – Ее очки на этот раз ослепительно сверкнули.
Полежаев быстро подсчитал в уме, что пора ученичества заведующей приходилась на конец сороковых, и понимающе закивал.
Однако этим дело не кончилось. Начали устраивать бесконечные проверки и проработки. Настоящая причина такого пристального внимания к учителю литературы никогда не заносилась в протоколы собраний и не высказывалась вслух, но каждому в педколлективе была понятна.
А вот жена ни о чем не догадывалась. Она не интересовалась его работой. Сидела целыми днями за кульманом в конструкторском бюро своего замшелого НИИ, днями пила там чай и болтала с подружками. От такой кипучей деятельности ее вскоре разнесло, и она совсем перестала напоминать Антону девятиклассницу с толстой косой и с подчеркнуто осиной талией, некогда приведшую его в смятение во время дружеской вечеринки. Женщина должна оставаться девочкой, несмотря на возраст, на солидность положения, на опыт работы за кульманом. От девочки не осталось ничего – появился высококлассный дизайнер. Она была заботливой матерью и все свободное время отдавала дочери. Он по-прежнему считал, что любит жену и дочь, хотя Василина уже полностью завладела его мыслями. К сердцу он ее не подпускал. Так во всяком случае ему казалось.
Жене он говорил, что ведет четыре раза в неделю факультатив по зарубежной литературе. Она даже обрадовалась новому приработку. Между тем два факультатива он посвящал исключительно своей юной любовнице.
