Полина Дашкова - Питомник. Книга 2

Всю дорогу он молчал. Из магнитофона орал тяжелый рок. Он не спросил, как ее зовут, и сам не представился. Но ей это было все равно. Ехали долго, куда-то в Тушино. Остановились у новой двенадцатиэтажки, все так же молча вошли в подъезд. В лифте она разглядела самое обыкновенное, даже приятное лицо. На вид ему было не больше двадцати пяти.

Квартира оказалась крошечной, однокомнатной. Пахло какими-то индийскими благовониями, стены были оклеены мрачными красно-черными обоями и увешаны жуткими африканскими масками.

– Иди в душ, смой всю косметику, – скомандовал он, – и переоденься в то, что там лежит на стиральной машине.

В ванной, отделанной черным кафелем, Марина увидела аккуратную стопку одежды, развернула и тихо ахнула. Черное, глухое и длинное платье из грубой ткани, черный платок, черная шапочка, по форме похожая на церковную маковку. Что-то выпало, звякнуло о кафельный пол. Марина наклонилась и подняла большой серебряный православный крест на толстой цепочке.

То, что происходило потом, когда она, вымытая, с чистым, без косметики, лицом, в монашеском одеянии, переступила порог мрачной комнаты, лучше не вспоминать. Марине прежде приходилось слышать леденящие кровь истории о том, как девочки попадали к садистам, маньякам, и если выбирались живыми, то оставались инвалидами, с изуродованными лицами. Среди ее клиентов иногда встречались психи, которые требовали надевать железный ошейник, наручники, какие-то цепи на ноги или давали плеть, заставляли хлестать себя и от этого получали удовольствие, иногда Марину просили нарядиться в старую школьную форму, коричневое платье, черный фартук, повязать на шею красный галстук. Но чаще случались стандартные неприятности. Снимал один, а в квартире оказывалось несколько мужиков, и вместо одного приходилось обслуживать всех. В такой ситуации следовало быстренько добраться до телефона и позвонить своему сутенеру, который высылал на квартиру охрану. А если телефона не было, приходилось терпеть мужскую халяву.

Настоящих садистов Марина еще не видела и надеялась, что с ней такого никогда не случится.

Со стен скалились кошмарные чудища, комната пульсировала от тяжелого рока. Он опрокинул ее на пол, моментальным движением заклеил рот куском пластыря и, ни слова не говоря, принялся избивать ногами. Она пыталась сопротивляться, он стукнул ее по голове каким-то тяжелым тупым предметом, и глаза заволокло розовым туманом. Он прервался только на несколько минут, чтобы перевернуть кассету, потом продолжил. Бил, насиловал, опять бил, жег тело сигаретами, при этом не говоря ни слова и внимательно глядя ей в глаза. Сколько это продолжалось, она не знала. В какой-то момент он отлепил пластырь, сунул ей в рот трубку металлической воронки, стал лить водку. Марина захлебнулась, закашлялась, он поднял ее, встряхнул, шарахнул ладонью по спине, потом опять бросил на пол, как тряпичную куклу. Последнее, что она почувствовала, была жуткая боль, разорвавшая наискосок щеку.

Очнулась она в полной темноте и тишине. Было слышно, как где-то капает вода из крана и совсем далеко проезжают редкие автомобили. Марина не смогла подняться, поползла по комнате и вскоре обнаружила, что в квартире никого нет. Тело ее было сгустком острой, пульсирующей боли, но особенно сильно болели живот и щека. Телефона в квартире не оказалось. Дверь была заперта наглухо снаружи, а за окном простирался заснеженный пустырь.

Холодильник оказался пуст. Напившись воды из-под крана, она разглядела жуткую рану на щеке. Половина лица была красной, распухшей, она вспомнила, что краснота и дергающая боль означают воспаление. Рана могла нагноиться, ее следовало продезинфицировать, но в квартире не нашлось ни йода с зеленкой, ни даже водки. Вообще ничего. Голая мебель – стол, два стула, тахта, какие-то книжки, почерневший чайник и пара пустых стаканов на кухне. Магнитофон, из которого орал тяжелый рок, исчез вместе с кассетами. Не было ни телевизора, ни радио, никакой одежды, кроме влажного комка черных тряпок – монашеское платье, платок, шапочка. Своей кроличьей белой шубки, сапожек и прочих вещей Марина не нашла.

Она не сомневалась, что вскоре явится хозяин и все продолжится. Он не убил ее только для того, чтобы еще поразвлечься. Натянув черное монашеское платье, пахнущее кровью и водкой, Марина открыла балкон. Она надеялась докричаться до соседей, но вскоре поняла, что бесполезно. Ни справа, ни слева не было света. Далеко внизу, под домом, вдоль пустыря изредка проезжали крошечные машинки. Марина вернулась в комнату, дрожа от холода, шатаясь от слабости, включила воду везде – в ванной, в умывальнике, на кухне, заткнула стоки и стала ждать.

Несколько раз, лежа на голой тахте, она теряла сознание, очнувшись, слушала грохот воды, опять проваливалась в обморочный сон. Неизвестно, сколько прошло времени, но в какой-то момент она услышала настойчивый звонок в дверь и заставила себя встать. Воды было по щиколотку. Марина подошла к двери и, собрав последние силы, крикнула, чтобы ломали дверь, вызывали милицию и «скорую», потому что она умирает.

Потом в больницу к ней приходил следователь, сказал, что садиста ищут, подробно расспрашивал, а позже, когда разрешили врачи, ее повезли на Петровку составлять словесный портрет. Выяснилось, что квартира была снята через третье лицо, которое растаяло в неизвестности. Человека, описанного Мариной, хозяева квартиры никогда не видели, не знали даже имени его. Кто-то из соседей говорил, будто встречал на лестничной площадке похожего мужчину пару раз. Дом был совсем новый, никто никого в лицо не знал. Маринины вещи – белая кроличья шубка, лаковые сапожки, сумочка – ни на толкучках, ни у скупщиков краденого обнаружены не были. Дело так и повисло.

Марина еще довольно долго пролежала в больнице, ей делали несколько полостных операций, пичкали разными лекарствами, и вышла она тяжелым инвалидом, шрам на лице остался навсегда, от лекарств раскрошились зубы, сильно поредели волосы. Деться ей было некуда, на Тверской ее такую, конечно, не ждали. На Савеловском вокзале, на запасных путях, стояли вагоны-отстойники, туда за небольшие деньги обходчики пускали проституток с неприхотливыми командировочными клиентами. Там и осела Марина. Часто ее трясло от страха, в вокзальной толпе мерещилось кареглазое, вполне приятное лицо, светлый ежик волос. Чтобы хоть иногда забыться, она стала пить, окончательно потеряла волосы и зубы. Однажды встретила старика по прозвищу Ноздря, он взял ее к себе, в бомжовский бесхозный клоповник. Так и жила она, от бутылки до бутылки, пока не выплыло из небытия чудовище с внимательными карими глазами и светлыми волосами.

– Я узнала его, – повторяла она, сидя перед Бородиным и вытирая красным кулаком слезы, – он будет еще убивать, это для него главный кайф.

Коля Телечкин открыл глаза. Огромная розовая луна смотрела в окно палаты и улыбалась. Было слышно, как шелестят листья, как тяжело, с присвистом, дышит старик на соседней койке, как кто-то ходит и тихо переговаривается в коридоре.

Коля неловко повернулся, из вены выскользнула игла капельницы. Он полежал несколько минут, прислушиваясь к себе, жадно вдыхая тонкую прохладу московской ночи, запах спящего города, пережившего утром страшную грозу, а днем тридцатиградусную жару. Полная розовая луна как будто нарочно приплыла сюда полюбоваться самым счастливым человеком на свете, повисла за распахнутым окном реанимационного отделения Института Склифосовского и улыбалась своим бледным кривоватым ртом ему лично, младшему лейтенанту Телечкину.

Рана у левой лопатки ныла довольно сильно, однако даже боль была счастьем. У мертвых ничего не болит. В голове у Коли мягко проплывали простые, счастливые мысли о том, что вот, он остался жив, и всего через месяц увидит своего ребенка, мальчика. Уже известно, что мальчик, – Алене совсем недавно делали ультразвук. И как хорошо, что никому, ни маме с бабушкой, ни Алене не сказали о ножевом ранении. Они все думают, будто его просто сбила машина, даже не сбила, а всего лишь задела бампером. В реанимацию его положили только на эту ночь, уже завтра утром переведут в общую палату, а через неделю обещают выписать.

Из коридора в приоткрытую дверь заглянула дежурная сестра. В руках у нее был шприц. Старику соседу кололи что-то каждые два часа.

– Не спишь? – шепотом спросила она Колю. – Смотри, капельница у тебя сорвалась. Почему меня не вызвал?

– Да ладно, – улыбнулся Коля, – может, мне уже не надо капельницы никакой?

– Ишь ты, умный. – Сестра содрала пластырь с его руки, быстро все восстановила. – Это витамины, глюкоза, в любом случае не помешает. У тебя кровопотеря приличная. Ох, ты смотри, красота!

У Коли на тумбочке в бутылке из-под «фанты» стояла одинокая огромная чайная роза. Алена вечером принесла большой букет хирургу Ольге Николаевне, а та вытянула один цветок, поставила в бутылку на Колину тумбочку. Вечером лепестки были сжаты в тугой тяжелый бутон, а сейчас вдруг раскрылись.