— Конечно.
— Надругательство со стороны всех их, всех, кто смотрел на это.
— По современным меркам, конечно.
Она поднесла стакан с водой к губам, но тут же поставила обратно.
— Вокруг таких вещей устраивают заговор молчания. Все эти мальчики. Они всегда выстраивали такую непроницаемую стену.
Она пожала плечами.
— Ну, девочки тоже.
— Я тут подумала, — сказала я, словно проезжала мимо этого курорта и меня осенило, — про вечер третьего марта. Ты ведь была в лесу?
— Ты хочешь об этом спросить? Да, блядь, я была в лесу. Я не была в бассейне с Талией или где там еще ты думаешь.
— Я не о том, не заводись. Ты помнишь, как шла оттуда с Робби, вместе со всеми?
— Конечно.
— А ты помнишь, как шла с ним туда? Типа что-то конкретное о том, как он шел туда с вами?
Она покосилась на меня как на сумасшедшую, затем перевела взгляд на фотографию Бинга Рассела.
— Что я помню, — сказала она, — это как он выскочил из-за дерева и напугал меня до усрачки. Это была новость.
— Как это?
— Типа… мы там все сидели, пили, и вдруг он как выпрыгнет на нас, такой: Ха-ха, я тут прятался, а вы и не знали, а если бы я был маньяком с топором, бу-бу-бу.
— Значит, он тогда возник?
— Это как… помнишь, как в средней школе, когда мальчишки всегда неслись на тебя на велике и в последний миг сворачивали и смеялись, что ты испугалась? Или закрывали тебе глаза сзади, и если тебе не было смешно, значит, ты фригидная или типа того. Приходилось просто терпеть это, чтобы не быть больной сукой.
— Так сколько, на твой взгляд, прошло времени? До того, как он выскочил? Сердце у меня выбивало барабанную дробь.
— Достаточно долго, чтобы было стремно и смешно. Не пять минут. Типа полчаса.
— А до тех пор ты его там не видела?
— Нет. В этом была шутка.
Я сказала:
— Окей. Окей.
— Что? А?
— Давай, я тебе покажу кое-что, — сказала я и открыла в телефоне фотографию Робби со спины, в забрызганной грязью толстовке, увеличила пятно грязи и объяснила теорию Ольхи про время смерти Талии и кто где был.
Она сказала:
— Я понимаю, о чем ты, но мне кажется, это притянуто за уши.
— Не думаешь, что это может заинтересовать команду защиты?
— Господи.
— Я не в смысле…
— Господи. Ты ведь типа не записываешь это?
Я не записывала, на этот раз, и для убедительности положила телефон на столик и нажала боковую кнопку, отключив его.
Она сказала:
— Чего я не хочу, Боди, так это быть типа главной свидетельницей или вроде того. Я никогда не хотела участвовать в этом. Мне хочется полностью вычеркнуть из памяти все эти четыре года. Знаешь фильм, где людям стирают память?
— Никто этого не хотел. Никто не хочет быть свидетелем.
— Ну ты-то, похоже, хотела.
— Ничуть. — Я почувствовала, что мне нужно объясниться, но понимала, что не стоит вдаваться в подробности. В результате я сказала: — Между нами, я тоже помню, как Робби с ней ужасно обращался. Когда я жила с ней, я многое замечала. Во всяком случае, я оглядываюсь теперь как взрослая и отмечаю всякое.
Подошел официант, и я заказала нам обеим по бокалу мальбека, пока Бет смотрела поверх моей головы. Когда он ушел, она сказала:
— Он всегда предъявлял ей претензии. Поджидал возле класса и провожал до следующего, и все считали, это так мило. А я — нет. Он никогда не снимал с нее руку. Он украл ее пластинку.
— Он — что?
— Ты ведь помнишь, она на ночь должна была надевать зубную пластинку? Она планировала полететь с нами на Ангилью на весенние каникулы на третьем курсе. Семья Пуджи всех приглашала. С нами были и ребята: Дориан, Келлан и остальные. Но мы должны были оплатить перелет, а Робби не мог. Так что он забрал у Талии пластинку и сказал, что, если она полетит, он ее не отдаст. Она вернулась бы через две недели с ужасными зубами. И боялась, что скажет ее ортодонт.
— Так она не полетела?
— Не-а. Думаю, она отправилась домой. То есть она даже не с ним была, просто не с нами.
— Я совсем забыла, — сказала я, — но теперь вспомнила, как вы говорили об Ангилье. Я о ней никогда не слышала и думала, это где-то в Англии. Типа у родственников Пуджи.
— Забавно, — сказала она без улыбки. — Ты же со Среднего Запада?
Я отвлеченно подумала, что Индиана ближе к Ангилье, чем Нью-Гемпшир, но я поняла, что она имела в виду.
Она сказала:
— В другой раз, на старшем курсе, он выбросил все ее фотоколлажи. Те, что она составляла с друзьями из дома. Он приревновал ее к какому-то парню на фотографиях. Однажды она вернулась к себе в комнату, а их уже не было. Она поняла, что это он. Она даже рылась в мусоре у него в общаге — без толку.
Я вспомнила ее коллажи — они были у нее и на третьем курсе. И вдруг я задумалась, не могла ли она обшаривать мусорные контейнеры по всему кампусу, ища их. Не могла ли выбежать в пижаме, словно обкуренная, сама не своя от такой выходки.
Я спросила:
— Он когда-нибудь бил ее?
— Представляешь, если бы я сказала все это в суде? Слушание продолжалось бы вечно. Они бы вцепились в Робби. Я бы не один день давала показания.
— Ну, ты бы не просто так сказала это, ты бы обратилась к команде защиты, и они смогли бы придумать, как все это представить и донести до обвинения и так далее.
— Только это разговор в пользу бедных, потому что я заколебалась.
— Послушай, это может серьезно помочь Омару. Это будет непросто, потому что им пришлось бы получить разрешение судьи, чтобы снова вызвать тебя. Там куча бюрократической волокиты, но это так важно. Ты так не думаешь?
Подошел официант — не только чтобы подать нам вино, но и спросить, откуда мы приехали, нравится ли нам здесь, не разочарованы ли мы, что не выпал свежий снежок.
— Я сроду на лыжах не ходила, — сказала я, откровенно намекая, что он некстати со своими вопросами.
Когда я перевела взгляд на Бет, она сидела с закрытыми глазами и задумчиво держала ножку бокала между большим и средним пальцами.
Она сказала:
— Он ко всем нам подходил после того, как нашли Талию. Хотел убедиться, что мы помним, что он был там, на матрасах. Я такая: «Конечно, я помню, ты выскочил, и мы закричали». Я могла быть подшофе, но это я помнила. Неудивительно, что он боялся обвинения. А мне и в голову не приходило, что он мог быть как-то с этим связан. — У нее расширились глаза, голубые-голубые. — Он ведь не мог? Все, что ты тут говоришь, это ведь… это просто, чтобы его допросили?
Я покрутила головой так медленно, словно у меня на ней стояла кружка с водой. Я смотрела ей в глаза, пока она не опустила взгляд.
— О, — произнесла она беззвучно.
Я сказала:
— Как думаешь, кто-нибудь еще вспомнит, как он выскочил на вас, когда вы уже давно пришли? Она пожала плечами.
— Ты спросила, бил ли он ее когда-нибудь. Знаешь, что смешно: она нам говорила, что он залепил ей пощечину, но когда Пуджа сказала, что нужно сообщить об этом школьному психологу, Талия сказала, мы не понимаем, она тоже ударила его. Сперва она — его, потом он — ее или типа того. Это казалось очередным взрослым секретом. Как чей-то аборт, чьи-то шашни с учителем, чьи-то проблемы с алкоголем. Помнишь этот спектакль, «Слегка за тридцать»? Я была такой наивной, но для меня это были признаки взрослости, типа ты не взрослая, пока у тебя нет личной драмы с большой буквы. Знаешь, что грустно: мы из-за этого поругались с Пуджей после ее смерти: Пуджа хотела рассказать об этом полиции, но мы же типа все договорились…
Я ожидала, что она продолжит, но она словно потерялась в тумане.
— И ты не говорила об этом адвокатам? Ни в заявлении, ни в показаниях?
— Они спрашивали только про фляжку и чтобы я повторила все основания, почему я указала на Омара. Но ведь, кроме него, больше было некому. То есть мистер Блох никогда бы этого не сделал. Ты можешь себе такое представить? Конечно, он был повернут на малолетках, но он был таким типа нюней и книжником. Один раз он заплакал при мне. Не то чтобы убийцы никогда не плачут, но мне всегда казалось, он на это не способен.
