— Очень даже хорошо понимаю, только это от нас не зависит. В человеке до самой смерти ничего не завершается, все продолжается в том или ином виде. И ничего с этим не поделаешь, так уж мы устроены. Разумнее всего с этим смириться.
— А вот я не уверенна, что это разумно. Нельзя все тащить за собой. Тогда просто надорвешься.
— Тогда вам будет еще сложней, — пожал плечами Нежельский. — Я тоже пытался покончить с прошлым, но оно это не позволило. Вы же слышали…
— Да, слышала, Иван Михайлович. Но не будем об этом.
— Хорошо. Только скажите, вы разочарованы?
— И да и нет. Мне было грустно от вашего признания. Но я порадовалась, что у вас нашлись силы его принести. На это способны немногие. У нас в Литве почти все поголовно, кто был замешан в таких делах, предпочитают это скрывать. И это плохо, не происходит очищения ни общества, ни самих этих людей. Хотя понимаю, как им сложно. — Мазуревичуте на секунду задумалась. — Я рада, что меня обошла эта напасть. Еще неизвестно, как бы я поступила в такой ситуации…
— Я уверен, вы бы признались. Вы кристально честная.
Мазуревичуте посмотрела на Нежельского и покачала головой.
— В таких делах никогда нельзя быть до конца уверенным, — сказала она. — Но спасибо за веру в меня. Мне сейчас это нужно. Пойду, поищу Варшевицкого.
— Я его видел недавно, он сидел у фонтана.
— Спасибо, Иван Михайлович.
Варшевицкий расположился там, где сказал Нежельский. Мазуревичуте подошла к нему и села рядом.
— Ты пришла ко мне с важным разговором, — проговорил Варшевицкий.
— Откуда ты знаешь? — спросила Мазуревичуте.
— Просто помню. Когда ты хотела со мной поговорить о чем-то важном, ты обычно тихо садилась рядом и ждала, когда я обращу на тебя внимание. Вот обратил. Можешь начинать.
— Ты так хорошо помнишь мои привычки? — невольно улыбнулась Мазуревичуте.
— Если начать перечислять все, что я о тебе помню…
— Не стоит, — перебила его она. — Я верю. Я тоже многое помню. Но делиться воспоминаниями не хочу.
— Что же ты хочешь?
— Чтобы ты прямо сейчас уехал. Больше ничего.
Варшевицкий какое-то время сосредоточенно молчал.
— А еще было бы лучше, если бы я вообще не приезжал. Ты это хочешь сказать?
— Полагаю, что да, — согласилась Мазуревичуте.
— Но я уже приехал, назад это не отмотаешь. Что же нам делать?
— Не знаю, Кшиштоф. Ты столько лет жил без Каманина, зачем он понадобился тебе теперь?
— В том-то дело, что не жил. Ты права в том, что рядом его не было. Зато внутри меня он пребывал постоянно. Я все время вел с ним долгие и длинные диалоги. И хотя я оказывался в них победителем, я не верил в эти победы. Это было не более чем способ самозащиты. И когда я узнал, что он в Польше, я ни секунды не раздумывал, сел в машину и помчался. Я никогда так быстро не ездил по нашим дорогам.
— Вот ты приехал и что изменилось?
— Да, ничего не изменилось. Что может измениться за несколько часов.
— Тогда ты можешь безболезненно исчезнуть. Как будто бы тебя тут и не было.
— Прости, но не могу.
— Почему?
— Мы еще не договорили с ним.
— Да, о чем вам говорить, Кшиштоф! — воскликнула Мазуревичуте. — Посмотри правде в глаза. Кто ты и кто он? Ты еще не понял, что вам никогда не понять друг друга, у вас разные уровни мышления. Ты весь переполнен стандартными представлениями. Я тебе не хотела об этом говорить, но именно это и стало причиной моего от тебя ухода. Ты никогда не понимал его. И никогда не поймешь. С этим ничего не поделаешь, это твой удел.
— Вот значит, почему ты ушла. Получается, из-за него.
— Получается, Кшиштоф. Но не об этом речь.
— И о чем же?
— Ты не представляешь, какую кашу заварил. — Мазуревичуте невольно обхватила лицо ладонями.
— И что же такого ужасного случилось?
— Ты разрушил его брак.
— С этой Марией?
— Да.
— Я-то тут причем, — удивился Варшевицкий. — Я на нее не покушался. Хотя женщина, надо признать, очень даже симпатичная. Или тут что-то еще? — подозрительно посмотрел он на Мазуревичуте.
Но она молчала. Возможно, Варшевицкий прав, и ему уже нет смысла уезжать. Все, что могло, уже случилось. И его отъезд ничего ровным счетом не изменит.
— Знаешь, Кшиштоф, у тебя все равно ничего не получится, — сказала она.
— О чем ты?
— Ты хочешь доказать ему, что вы можете быть на равных. Это требует от тебя уязвленное тщеславие и не удовлетворенное честолюбие. В свое время мною тоже владели сходные чувства, но я сумела их перебороть. По крайней мере, мне так тогда казалось. Но это позволило мне провести довольно много спокойных лет. А у тебя, я вижу, не вышло. Но ты здесь лишь сильней разбередишь свою рану. Подумай, зачем это тебе? Тебе будет только хуже. Пока не поздно, уезжай.
— А ты оставаться не боишься?
— Я женщина, и это помогает мне хотя бы частично ослаблять эти чувства. Я все же не так остро реагирую на чужое превосходство. Впрочем, я не уверенна, что от этого можно спастись. Мне только что один человек сказал: прошлое не умирает ни при каких обстоятельствах, мы носим его с собой, как старый чемодан. Вот ты с ним сюда и примчался, чтобы его распаковать. Только сомневаюсь, что это принесет тебе удовлетворение.
Мазуревичуте встала и направилась в замок.
121
Каманин постучался в дверь Лагунова, но никто ему не ответил. Он направился к Майе. Она была в номере. Появление отца ее сильно удивило.
— Папа, что ты здесь делаешь? — воскликнула она.
— Я не могу зайти к своей дочери?
— Зайти-то можешь, вот только зачем?
— Ты меня удивляешь своим вопросом, — произнес Каманин.
— Разве? Ты никогда особенно мною не интересовался. Вот Колей интересовался.
Каманин мысленно признал правоту дочери. Почему-то она всегда была ему не очень интересна. Когда она еще была девочкой, он пытался найти в ней проявления незаурядности. И быстро понял, что их у нее нет. И как-то отдалился от Майи. За это его сильно критиковала Оксана, и, словно бы восполняя нехватку любви к ней со сторону отца, полюбила ее еще сильней. И не удивительно, что ее смерть стала для Майи сильнейшим потрясением. А он даже не знал, как ее утешать. Он признанный мастер использования слов, не находил их для нее.
— Я знаю, Майя, это моя вина.
— Да брось ты, какая сейчас разница. Вот когда была маленькой, то сильно переживала по этой причине. И ненавидела брата за то, что ты уделяешь ему гораздо больше внимания. А сейчас мне уже все равно. Я давно отделила себя от тебя. Мы чужие. Давно хотела тебе сказать, да то обстановка была неподходящей, то не решалась.
— Почему же сейчас решилась?
Майя на несколько секунд задумалась.
— Сама не знаю. Но зачем ты все же пришел?
— Я ищу Лагунова. Мне надо с ним поговорить. А вы все время были вместе. Не знаешь, где он.
— Понятие не имею. Он теперь меня стороной обходит?
— Это еще почему?
— А мы все время спали вместе. Я ему и сказала, что есть большая вероятность, что забеременею от него. Он по мужскому обыкновению сразу в кусты.
Какое-то время Каманин молчал.
— Если у тебя будет ребенок, я готов помогать тебе всем, чем смогу, Майя. Это мой внук.
— Спасибо, папа, но я уж как-нибудь сама. Да и зачем тебя обременять. У тебя новая молодая жена, вы тоже можете сотворить ребеночка. Сейчас женщины рожают поздно. Ну а ты еще для этого вполне пригоден. Или я не права? — Майя с любопытством посмотрела на отца.
— Мы подумаем над твоим предложением, Майя, — ответил Каманин. — Так, где Лагунов, ты не знаешь?
Майя отрицательно покачала головой.
Журналиста Каманин отыскал на скамейке возле фонтана. Он держал в руке бутылку пива, еще одна, но уже пустая валялась рядом на земле.
Каманин сел рядом, пытаясь определить, насколько пьян его сосед по скамейке.
— Вы ко мне? — спросил Лагунов вполне трезвым голосом.
