Кандида немного знала о той престарелой паре, которая предоставила убежище ее любовнику. Непонятно было, почему старики выгоняли своего постояльца на целый день, позволяя ему проводить в их доме только ночь. Свидания с ней стали единственным делом бывшего партизана и офицера британской армии, и, хотя одинокие прогулки тоже были сопряжены с опасностью, безделье все-таки разрушительно действовало на личность Дэвида.
Во всяком случае, он уже не хотел рассказывать о герцогине Симпсон, о своей жизни в Англии. Постепенно Дэвида стало раздражать и общество Кандиды, особенно после акта любви. Он все больше и больше походил на загнанного зверя. Вечно небритый, он пах потом и грязью.
— Ты была очень холодна и безразлична сегодня. Это, наверное, из-за тех средств, которыми ты пользуешься, чтобы предохраняться.
— Каких средств?
Дэвид обомлел.
— Как, каких средств? А разве все эти недели, что мы с тобой, ты даже не предохранялась?
— Но я и не знала, что надо что-то делать, — сказала Кандида упавшим голосом.
— О Господи, а мать разве тебе ничего не рассказывала?
Кандида уставилась куда-то в сторону.
— Моя мать думает, что я до сих пор девственница.
— Ну ты бы хоть тщательно подмывалась, что ли.
— Хорошо. Впредь я так и буду делать, Дэвид, — тихо произнесла Кандида, почувствовав, что в их отношениях появилась какая-то новая трещина.
— Эх, не надо было мне здесь оставаться, а сразу бы двинуться в горы вместе с другими.
Так он говорил уже не раз, и всегда эта фраза пронзала сердце Кандиды, словно раскаленная игла:
— Не говори так, любовь моя.
— Я должен был двинуться в Швейцарию или куда-нибудь на юг до того, как установились холода и непогода. А то я здесь как в ловушке. — Дэвид кивнул головой в сторону Сало. — Хуже места просто не найти для укрытия — всего двадцать миль от самого Муссолини.
Кандида протянула руку, чтобы успокоить любимого:
— Военные сводки такие хорошие, Дэвид. Союзники должны скоро взять Рим. Это не может продолжаться долго.
— Не может? Это похоже на ад, Кандида. Одни и те же горы и лица. Мы все время прячемся, как мыши от кота, не зная, кто предаст нас завтра или разбудит ударом сапога в голову. Господи, и от этой пищи меня уже тошнит.
Кандида прикусила губу от волнения. Сама мысль о возможном расставании казалась просто невыносимой. Большие сильные руки Дэвида дрожали, когда он пытался достать сигарету. Девушка прижалась щекой к его щеке, а губами к его губам и потянула мужчину на себя, пытаясь хоть таким образом отодвинуть от себя страх. Казалось, только совокупление как-то еще связывало их — и больше ничего.
Два дня спустя, когда Кандида с матерью занимались приготовлением обеда для Винченцо и Тео. которые вот-вот должны были вернуться с работы, во дворе послышался звук мотора, и тяжелые сапоги застучали по земле. А затем раздались резкие команды.
Женщины молча посмотрели друг другу в глаза и застыли на месте.
На этот раз это были итальянцы, служившие в фашистской милиции. Они вошли на кухню, и сапоги гулко застучали по каменным плитам пола. Одетые в черную форму, фашисты держали наготове автоматы.
Командир вошел в дом последним, выбросил руку в фашистском приветствии. Кандида знала этого человека: местный пьяница с садистскими наклонностями по имени Гвистерини. В душе Кандиды царил не только страх, но и жгучая ненависть.
— Что вам надо? — требовательно спросила Роза. Гвистерини принялся внимательно изучать женщину.
— Мне нужен полный перечень тех, кто живет в этом доме.
— Мой муж, двое наших детей и я.
Один из людей Гвистерини аккуратно записал все в свой блокнот.
— Где мужчины?
— В поле.
— Вернутся с минуты на минуту, — не удержалась и добавила Кандида.
Гвистерини медленно обошел женщин, внимательно изучая их:
— Вы ведь из Вальтеллины, не так ли? И это ваша милая дочка?
Мужчины окружили женщин плотным кольцом. Кандида почувствовала настоящий приступ страха. Она поняла, что эти звери способны изнасиловать их прямо здесь, на кухне. Тогда Кандида повернулась, открыла ящик и достала оттуда острый как бритва огромный нож, которым зарезали не так давно свинью. Два парня инстинктивно отступили назад, с уважением посмотрев на оружие.
Но Гвистерини даже не шевельнулся.
— Нам надо обыскать дом.
— Подождите хотя бы возвращения мужа, — попросила Роза.
— У нас нет времени рассиживаться здесь. Начинайте! — приказал Гвистерини.
Солдаты тут же бросились по разным местам. Кандида услышала грохот сапог по всему дому, звук падающей мебели. Заливаясь слезами, Роза бросилась из кухни. Кандида хотела остановить мать, потому что безопасней было оставаться вместе, но решила не показывать своего страха перед Гвистерини, который продолжал стоять в кухне.
Сейчас он вплотную придвинулся к Кандиде, и в нос ей ударил запах алкоголя:
— А где сейчас твой белобрысый дружок?
Кандиде показалось, будто ее сильно пнули ногой в живот. Какое-то время он не могла даже вздохнуть. Наконец она справилась с собой и сказала:
— Не понимаю, о чем вы говорите.
Фашист широко улыбнулся, показывая сломанный зуб.
— Тот самый, с кем ты трахалась в сарае на холме. Блондин, помнишь? О нем-то я и говорю.
Рукоятка кухонного ножа в руке у Кандиды стала скользкой от пота. Кто-то все-таки их выследил.
— Вранье!
— Осторожней с подобными обвинениями. Говорили, что он иностранец. Пленный? Один из тех партизан, что взорвали грузовик с немцами? Отвечай.
— Ты с ума сошел, — неожиданно для себя выпалила Кандида. — У нас ничего не может быть общего с подобными людьми. Мы слишком высоко ценим собственные жизни.
— Тогда кто же он?
— Здесь хватает всякого пришлого люда — сезонных рабочих. В прошлом месяце это был глухой югослав. Все они приходят и уходят.
— И со всеми ты спала?
Кандида прикусила губу.
— Никакого блондина я не знаю.
— Но если тебе так нравится трахаться, то почему бы тебе не заняться этим и со мною, — сказал фашист, расстегивая ремень. — По крайней мере, я итальянец.
Кандида отшатнулась.
— Не смей приближаться ко мне.
— Я не собираюсь тебя ни с кем делить, девочка, хотя могли бы и все по очереди. И тебя, и твою мать. Никто нас не остановит.
Кандида еще крепче сжала рукоять кухонного ножа.
— Не приближайся ко мне, — твердо и спокойно произнесла она.
Фашист снял ремень и обмотал им кулак, продолжая улыбаться.
— Что ж, если хочешь, чтобы я применил силу, то давай. Мне будет приятно выпороть такую шлюху, как ты.
— Я тебя убью, — дрожащим голосом произнесла Кандида.
Фашист остановился, глядя на острое лезвие.
Кандида молчала, испытывая страшное напряжение, подобно натянутой до предела струне. Отчаяние и страх придали ей больше сил. Стоило Гвистерини сделать хотя бы один шаг, и нож тут же оказался бы у него в животе. Фашист понял это по взгляду Кандиды.
Еще несколько мгновений прошли в полном молчании. Затем Гвистерини отвел взгляд и начал вновь перепоясываться ремнем.
— Ненавижу предателей. Повесил бы их всех. Если бы ты, шлюха, попалась мне где-нибудь один на один, то я вспорол бы тебе брюхо, а у твоего дружка отрезал яйца и затолкал тебе в рот.
Звуки разбитого стекла донеслись откуда-то сверху и стало слышно, как мать с кем-то отчаянно боролась.
— Мама! — закричала Кандида, не отводя взгляда от Гвистерини.
Один из фашистов быстро сбежал вниз по лестнице. В руках у него были какие-то тряпки, а щека оказалась расцарапанной.
— Я ударил старую суку. Но мы ничего не нашли. Надо убираться отсюда.
— Вы самые настоящие преступники и ничего больше. Вы недостойны того, чтобы быть итальянцами.
— Да пошла ты! — взревел Гвистерини, собираясь нанести ей удар. Но тут же осекся, увидев, что прямо на него направлено лезвие ножа. Фашисты, как тараканы из щелей, выбегали отовсюду, таща с собой награбленную добычу.
Один из них неожиданно просунул голову в дверной проем и крикнул.
— Капо! Сматываемся!
Гвистерини осмотрел кухню, увидел стоящую в углу бутыль с вином, с трудом поднял ее с пола и тяжело заковылял к выходу. Слегка повернувшись, он бросил через плечо:
— Помни, о чем я тебе говорил.
И вышел. Грузовик затарахтел во дворе. Кандида бросилась по лестнице к матери.
Роза сидела на ступеньках и плакала навзрыд. Кандида кинулась обнимать бедную женщину.
— Мама! Что с тобой? Мама! Что они сделали?
Мать с трудом подняла заплаканное лицо. На ее губе выступила кровь.
— Ничего. Но вот дом…
Кандида огляделась вокруг. И застыла на месте. Утащили все, что смогли унести, не забыли ничего, что могло представлять хоть какую-то ценность. Фашисты, как саранча, напали на дом и разрушили то, что не смогли забрать с собой.
