они будут присматривать за фейри, так что нацелят свои взгляды за пределы этих стен, а не сюда. Но если окажется, что я ошибаюсь, то я более чем способен отвлечь их внимание.
Лесник повернулся к Церере.
– А теперь тебе пора спать, – сказал он. – Спать и видеть сны.
LIV
HEL (древнескандинавск.)
Богиня смерти
Церера, уже задремывая на одной из кроватей, мысленно пожелала себе найти Калио и пропавших детей. Она вызвала в памяти коридоры, по которым они недавно проходили, и интерьеры комнат, видневшиеся сквозь открытые двери, мысленно составляя план замка. Но когда наконец начала видеть сны, привидевшееся привело ее не в эти каменные коридоры или подземные туннели, а в спальню в «Фонарном доме», занавеска на окне которой была задернута, прикрывая ее от угасающего света дня. Феба лежала совершенно неподвижно, лишь грудь ее едва заметно поднималась и опадала. У кровати горела лампа, та самая, которую Церера использовала для чтения дочери на ночь. Это был единственный источник света в комнате, в остальном погруженной в полумрак.
И в этом полумраке крадучись двигалась какая-то фигура: женская, различимая лишь как смутный силуэт, – тень, состоящая из других теней, клочков тьмы, призванных придать материальность тому, что к материальному не принадлежало. Верхняя часть головы у этой женщины выглядела так, словно из нее торчали деревянные щепки или осколки стекла. Церера не сразу поняла, что это зазубренная корона, растущая прямо из кости.
– Знаешь меня? – спросила женщина, и в комнате вдруг резко похолодало. – Потому что я знаю тебя и это дитя. Ты не единственная, кто может перемещаться между мирами.
– Держись от нее подальше! – резко приказала ей Церера. Как и в случае с женщиной, в комнате присутствовала и некая призрачная часть ее самой, словно дух того, кто еще только находится при смерти, так что Церера знала, что у нее есть свобода выбора. К несчастью, равно как и эта хищная самка.
– Почему? – спросила женщина. – Она скорее мертва, чем жива, а следовательно, больше моя, чем твоя: она так близко от меня, что разделяет нас едва ли один шаг – или вдох. В ней осталось так мало жизни, что даже вряд ли стоит прилагать какие-то усилия, чтобы забрать ее.
– Тогда оставь ее в покое.
– Ты умоляешь меня?
– Нет, я тебе приказываю. Держись от нее подальше.
Смех женщины прозвучал словно трескающийся лед.
– И что ты будешь делать? Что ты можешь сделать там, где бесчисленное множество других пытались и потерпели неудачу? Имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, сколько людей умоляли или грозили, когда конец был близок – когда появлялась я? По крайней мере, твоя дочь испустит свой последний вздох в тишине.
– Я буду бороться за нее.
– Но это ведь ты сама вызвала меня! Это ты пожелала, чтобы я оказалась здесь. Ты желала ей смерти – и себе тоже. Ты отчаялась, а я – неизбежный финальный аккорд этой пьесы.
– Это не так! Я просто хотела, чтобы весь этот тоскливый кошмар наконец прекратился, и это было в момент слабости, когда я думала, что не смогу и дальше так жить.
– Экая казуистика… Тем не менее я услышала и откликнулась. А теперь произнеси мое имя. Признай меня!
– Я не стану.
– Потому что ты боишься того, что может случиться, если ты произнесешь его вслух?
– Да.
– А зря. Она почувствует лишь укол, как и ты, а то, что последует, будет милосердием для вас обоих. Я всегда милосердна, пусть даже и в самый последний момент.
– Я не вижу в тебе никакого милосердия, – сказала Церера. – Только голод.
– Твой страх ослепляет тебя в отношении первого и переоценивает второе. Но не стану отрицать, что мой аппетит – это моя беда. Его никогда не насытить, да я и не хотела бы этого. Я – это то, что приходит ко всем живым тварям, потому что неизбежно должно прийти. Я нахожусь в них и принадлежу им с самого момента их рождения. Я иду бок о бок с ними всю их жизнь, и мое лицо – это последнее, что они видят.
– Ты наслаждаешься смертью.
– Нет, я и есть Смерть.
Женщина выступила вперед, рассеивая тьму, – чернота опадала с нее, словно обугленные листья, когда она приближалась к кровати: Бледная Дама Смерть, открывшаяся во всей своей красе. Губы у нее приоткрылись, когда она наклонилась, чтобы поцеловать Фебу.
– Нет! – выкрикнула Церера. – Я этого не допущу!
И бросилась навстречу Смерти.
* * *
Церера, раскинувшаяся на соломенной кровати под бдительными взорами Лесника и Дэвида, мучительно вскрикнула. Дэвид склонился над ней, словно чтобы разбудить ее, но Лесник остановил его.
– Не надо, – сказал он.
– Но ей же больно!
– Ей было больно и когда она появилась здесь, и задолго до этого – точно так же, как и тебе, когда ты попал сюда в первый раз. Ты был ребенком, который искал свою потерянную мать. А она – мать, которая ищет своего потерянного ребенка.
Дэвид неохотно отступил назад. Зубы Цереры были стиснуты, сухожилия на шее напряглись, а все тело выгнулось от мучительной боли, которую она испытывала. Место укуса Калио на ее обнаженной левой руке вновь покраснело и воспалилось. Опухоль увеличивалась прямо у них на глазах, и на ней вылезла белая головка гнойника.
– Но она ведь может умереть! – встревоженно произнес Дэвид.
– Было время, когда она, может, была бы только рада умереть, – сказал Лесник. – Но теперь, я думаю, она хочет жить, какие бы страдания это ни принесло.
Он положил ей руку на лоб, и Церера издала крик, который был одновременно агонией и освобождением, как финальное усилие при родах – последний отчаянный толчок, который привел ее дочь в этот мир. Набухшая плоть у нее на руке лопнула, источая запах, похожий на кислое молоко, и выбросив поток гноя, за которым последовала струйка ярко-красной крови. Тело Цереры расслабилось, и она испустила единственный тихий вздох. Прошла минута, и затем Церера заговорила.
– Балвейн, – произнесла она.
* * *
Церера вновь стояла перед портретом хозяина замка, упрятанным от посторонних глаз за кухней. Она почти ничего не помнила о том, что произошло после того, как она встала между Фебой и Бледной Дамой, но сразу же перестала тревожиться за свою дочь. Смерть удалось удержать на расстоянии, пусть даже ненадолго.
Услышав у себя над головой какое-то движение, Церера подняла взгляд и увидела Калио, прилепившуюся к потолку – внимание дриады было сосредоточено на проходе впереди и
