– Доктор Фальк, – начал я.
– Доктор Маккормик.
– Все кончено. Вам лучше знать об этом. Вернее, вы должны об этом знать, прежде чем наша встреча зайдет слишком далеко. Отчеты о биопсии вашего сына находятся в полиции. Из Балтимора сюда идут по почте и другие доказательства.
– Нет, доктор Маккормик, ничего не кончено.
Элен продолжала упорно сверлить взглядом жениха, тот всеми силами избегал глаз возлюбленной.
– Доктор Чен создала нам некоторые трудности, но она же обеспечила и спасение. – Он посмотрел на Учителя. – И хочу добавить, что и спасение тысяч чрезвычайно нуждающихся в пересадке органов людей.
Я закатил глаза. Фальк заметил мою реакцию, и она явно вызвала у него раздражение. Поняв, что песенка моя спета, я решил еще немного углубить собственную могилу.
– Избавьте, ради Бога.
– Избавить от чего, доктор?
Я лишь покачал головой.
Фальк посмотрел на Элен.
– Дело обстоит так, что именно доктор Чен оказалась посредником получения тех отчетов о биопсии, которые вы видели. Вся почта приходила на ее имя.
К сожалению, это было правдой. Других имен, кроме этого, я на отчетах и не видел.
– Она также сотрудничала с доктором Тобел в работе над вакциной, каким бы безумием вы это ни называли.
Не случайно все называли меня умным парнем: я мгновенно понял опасность ситуации. То есть, конечно, в тот самый день я уже однажды готовился умереть, но подумать об этом просто не было времени. А сейчас этот негодяй и садист специально тянул время, чтобы у меня появился шанс поразмышлять о смерти. Мои ладони – вернее, ладонь, потому что изуродованная рука ничего не ощущала – вспотели.
Я посмотрел на Элен, все еще не отводившую глаз от Яна. Надо отдать должное этой женщине: выдержка у нее поистине железная. Ее обвиняли во всем случившемся; как и я, она смотрела в глаза собственной смерти. И в эту самую минуту она способна изучать физиономию жениха-негодяя, который, судя по всему, давно ее предал и продал. Поистине ярости в аду не существует.
– Причиной всех неприятностей оказались именно доктор Тобел и доктор Чен.
Фальк неопределенно помахал рукой.
Итак, судя по всему, Фальк рассказал Кэррингтону о вакцине против ВИЧ. Она могла стать причиной вспыхнувшей в Балтиморе болезни, однако к другим, насильственным, смертям никакого отношения не имела. Элен можно было обвинять лишь в какой-то части происшедшего, но только в части. Интересно, кто же это все так ловко придумал – свалить вину на доктора Чен и профессора Тобел?
Наконец Кэррингтон соблаговолил поднять глаза на будущую супругу и произнес:
– Прости.
Сам не знаю почему, но в тот момент я понял, что венчурный капиталист действительно решил продать свою девушку. Вот так. А Элен-то, бедняга, думала, что он любит ее, несмотря ни на что. Мне снова стало до боли жаль ее. Вернее, жаль нас обоих.
– Доктор Чен, – негромко проговорил Фальк. Она не пошевелилась. – Элен. – Взгляд наконец-то переключился. – По-другому просто нельзя.
Девушка снова взглянула на жениха, и в этот миг ее словно захлестнула волна – она внезапно изменилась, осознав все, что должно произойти.
– Ян? – прошептала она.
Кэррингтон пошевелил губами, однако звука не последовало. Лишь по губам можно было догадаться снова о словах: «Прости».
Сцена начинала действовать мне на нервы, а многочисленные извинения откровенно надоели. Похоже, и Элен уже устала. Ее крик, сначала негромкий, постепенно перешел в настоящий вой. Впервые в жизни мне довелось услышать столь острое выражение боли и ярости одновременно. Человек не способен издавать подобные звуки.
Сбив стул, Элен в беспомощном гневе бросилась на жениха, словно два крошечных камешка сжав кулачки. Фальк в ужасе отшатнулся, Кэррингтон попытался увернуться. Уверен, единственное, что ей требовалось в данную минуту, – это задушить его собственными руками, разорвать на мелкие куски.
Элен не успела.
Раздался глухой щелчок, и голова ее откинулась назад. Пулей Элен Чен отбросило в сторону, она стукнулась о край стола, потом налетела на стулья и в конце концов приземлилась у моих ног.
Затылок отсутствовал – вместо него образовалась страшная кровавая каша из мозгов, волос, кожи, осколков черепа. Губы, которые я так страстно целовал тысячу раз, беспорядочно, рефлекторно двигались. Пуля попала в лицо, под глазом. Входная рана оказалась маленькой, очень аккуратной. По щеке тонкой струйкой текла кровь.
Учитель стоял, крепко сжимая в руке пистолет с глушителем и заливаясь слезами. И хотя я прекрасно понимал обманчивость впечатления, казалось, будто он оплакивает лежащую у моих ног убитую женщину.
– О Господи!.. – запричитал Кэррингтон. – О Боже, Боже, Боже!
Слова слетали с его губ словно в приступе рвоты. И это действительно случилось – его вырвало прямо на полку с медицинским журналами. А в промежутках между конвульсиями он продолжал причитать.
Фальк, казалось, растерялся и не знал, что делать. Он смотрел не на тело, а на собственную рубашку, зачем-то ее отряхивая, потом на забрызганную кровью и мозгом стену, потом снова на рубашку. Его одежда не запачкалась, но, по-моему, негодяй уже никогда не смог бы отмыться от того, что сделал. Он так и стоял, пытаясь отряхнуть с рубашки невидимую грязь.
Некоторое время в комнате стояла полная тишина, нарушаемая лишь звуками рвотных позывов Кэррингтона и его жалким бормотанием.
Фальк взглянул на Учителя и произнес:
– Пора завершать, так ведь?
Мне кажется, никому не дано знать, как суждено вести себя перед лицом неминуемой смерти. Кто-то замкнется, кто-то придет в ужас, кто-то рассердится. Я ощутил сразу и второе, и третье. От страха мочевой пузырь сразу сдался, но я не допустил позорной слабости в присутствии врагов. Меня полностью захватила ярость.
Обернувшись к Учителю, я обнаружил дуло пистолета всего лишь в четырех футах от собственной груди. И на сей раз не было ни бутылки с азотной кислотой, ни двери машины, которой можно оттолкнуть противника, помешав ему прицелиться. Финал. Слезы струились по лицу Учителя так обильно и натурально, что действительно можно было решить, что он оплакивает жертвы – и меня, и Элен. Но конечно, я заблуждался. Просто очень хотелось, чтобы это было именно так. Хотелось, чтобы кто-то нас пожалел, кто-то раскаялся в содеянном. Реакция Яна была не жалостью к нам, а жалостью к самому себе. Ведь это он оказался убийцей – в той же мере, как если бы сам нажал на курок и сам на мелкие кусочки разбил затылок собственной невесты.
И все же, может быть, хоть одна слезинка из пролитого Учителем потока оказалась искренней…
В моей голове роились тысячи фраз, и выбрать единственно верную оказалось непросто. Ведь это мои последние слова на земле. Так я ничего и не сказал. Ограничился универсальным жестом – поднял правую руку и выставил средний палец. К чему слова?
За этим неминуемо должна была последовать вспышка, а затем вечность или ничто – не знаю. Говорят, звука обычно не воспринимаешь, хотя откуда это известно, понять трудно. Но я услышал выстрел – даже, если быть точным, сразу два выстрела.
Не изменив выражения лица, Учитель передвинул пистолет чуть влево и выстрелил. Раздалось какое-то ворчание; насколько можно было понять, его издал Кэррингтон. Потом пистолет передвинулся еще на несколько градусов. Зашуршали бумаги, раздался звук падающего тела. Кэррингтон осел на пол.
– Что… – проговорил позади меня Фальк.
Снова выстрел.
Вряд ли такое возможно, но готов поклясться, что, стреляя, Учитель так и не отвел слезящегося взгляда от моего лица.
Наступила странная тишина. В комнате явно ощущался запах пороха.
Я медленно оглянулся. Отто Фалька отбросило на стул. Он сидел, раскинув руки, словно в позе распятия. Прямо посреди лба краснела дыра, а по белой доске за его спиной тоже текли алые струйки. Ян Кэррингтон лежал на полу. Рану его я не видел, однако нельзя было не заметить на журнальных полках свидетельств смерти, перемешанных с рвотной массой и четким шрифтом обложек.
Я снова повернулся к Учителю. Пистолет так и остался в его руке, но мне почему-то показалось, что он больше не выстрелит. Так и случилось. Оружие отправилось на место – в кобуру под левым плечом.
Снайпер внимательно оглядел царящий в комнате кошмар, и мне показалось, что и без того искаженное, мокрое лицо его омрачилось отвращением. Повернувшись ко мне, странный человек произнес:
– Некоторые полагают, что способны контролировать все на свете. Но это не так. Этого не может никто. Нельзя контролировать вирус, доктор Маккормик, и нельзя контролировать человека.
Замечание весьма философского свойства, особенно если оно звучит из уст убийцы. Впрочем, парень имел массу возможностей обдумать самые главные жизненные вопросы: власть, влияние, смерть.
