Он думал, что тетя, как и он, будет страдать, узнав о смерти Смоленски, но быстро понял, что ошибся. Едва войдя в дом, Титус почувствовал, что Анастасия испытывала скорее облегчение, чем скорбь.
— А вот и ты! — не скрывая насмешки, воскликнула она. — Я уже думала, ты окончательно испарился. Идем же!
Она провела Титуса в салон, чего никогда прежде не делала, и велела присесть. Титус повиновался. Он находился в таком состоянии, что готов был выполнить любой приказ.
— Вот и все, — сказала Анастасия, когда Титус выжидающе посмотрел на нее.
В этот момент с обеих сторон салона распахнулись двери и в комнату вошли четыре карабинера и один мужчина в цивильной одежде. Прежде чем Титус успел оглянуться, на его запястьях щелкнули наручники. Из кармана куртки Титуса комиссар вынул пистолет и положил его на стол: «Вальтер ППК».
— Пожалуй, на этом закончим, — сказал он, испытывая удовлетворение.
Титус даже не пытался сопротивляться. На него накатила апатия.
Комиссар продолжил:
— Вы — Теодор Брандштеттер, по прозвищу Титус?
Титус молча кивнул.
— На данный момент вы арестованы. Вам вменяется в вину покушение на жизнь в Мюнхене, соучастие в убийстве проститутки в Вене, распространение фальшивых денег в Риме и убийство графини Маффай в Неми. Следуйте за нами.
Когда двое полицейских выводили Титуса из салона, он услышал, как комиссар сказал Анастасии:
— Я благодарю вас, синьора Фазолино.
Титус бросил на Анастасию презрительный взгляд. Он всегда ненавидел эту женщину. Откашлявшись, он сплюнул на пол. Затем повернулся к выходу.
Бродка не сразу понял, как расценивать неожиданную смерть Смоленски. Однако тот факт, что папа пережил urbi et orbi, в то время как самого Смоленски постигла смерть, заставил его призадуматься. Для Бродки смерть Смоленски имела еще одно последствие: впервые за долгое время он не ощущал, что на него давят, что за ним наблюдают, и поэтому не побоялся снять для себя и Жюльетт номер в отеле «Эксельсиор».
На Жюльетт, напротив, Бродка не производил впечатления человека, испытывающего облегчение. Она относила это на счет своего собственного поведения, хотя и заявила Бродке, что с Клаудио покончено навсегда. Бродка, в свою очередь, рассказал ей о смерти графини и о том, что она погибла во взятом им напрокат автомобиле. Он не посчитал нужным скрывать от Жюльетт то, что произошло между ним и Мирандолиной. Время тайн и недомолвок должно было закончиться.
— Что же теперь с нами будет? — спросила Жюльетт, когда они заняли комфортабельный номер с видом на Виа Венето.
Бродка взял руки Жюльетт в свои и, заглянув ей в глаза, мягко произнес:
— Прежде всего не нужно делать взаимных упреков. На нас просто слишком много всего обрушилось.
Жюльетт покачала головой.
— Я вела себя как ребенок. Прости меня.
Бродка приложил указательный палец ей к губам, веля Жюльетт молчать:
— Хватит уже извиняться. Я сам должен попросить у тебя прощения. Может, мы нуждались в этом опыте. А с опытом, как известно, становишься умнее.
— Давай начнем с того места, где мы закончили, — предложила она. — Ты помнишь?
— Да, — ответил Бродка. — На день мы должны забыть обо всем на свете и жить так, как мы жили до того, как все это началось.
— Попробуем? — Жюльетт вызывающе посмотрела на него.
— Да, — ответил Бродка. — Ведь я по-прежнему тебя люблю.
Зазвонил телефон.
Бродка снял трубку. Звонил Зюдов.
— Я в холле отеля. Вы не могли бы спуститься? У меня для вас сюрприз.
Бродка бросил быстрый взгляд на Жюльетт.
— Идем со мной, — сказал он.
Зюдов ждал их не один. Рядом с ним стояла невысокая женщина с темными вьющимися волосами. Мария Бонетти. Она была именно такой, какой ее описал Зюдов.
Мария вынула из сумки фотографию и молча протянула ее Бродке. Тот мельком взглянул на нее, затем, ничего не понимая, передал Жюльетт.
— Это та самая фотография? — спросила она.
Бродка кивнул.
— Точно такая же фотография, как и та, что находится в сейфе моей матери, и точно такая же, какую я получил в Цюрихе от Келлера.
Повернувшись к Марии Бонетти, он спросил:
— Как к вам попала именно эта фотография? Ведь ваш отец делал тысячи снимков туристов.
Мария Бонетти смутилась.
— Однажды отец отдал ее мне, заметив, что когда-нибудь она может стоить денег.
Бродка удивленно поглядел на нее.
— Стоить денег?
— Да, — ответила молодая женщина. — Эта фотография — фурор.
— Не понимаю, — признался Бродка. — Что в этой фотографии такого особенного?
— Мужчина, который стоит рядом с вашей матерью, — ответила Мария Бонетти.
— Вы его знаете?
— Его знают все. Присмотритесь к фотографии более внимательно.
Жюльетт вернула фотографию Бродке.
— Не имею ни малейшего понятия, кто бы это мог быть.
— Это — Александр Маник. По крайней мере, его звали так, когда был сделан этот снимок. Сегодня он — Папа Римский.
Жюльетт схватила Бродку за руку. Тот стоял, словно окаменев. Он с трудом собрался с мыслями. Многое из того, что до сих пор казалось непонятным, теперь внезапно стало ясным как день. Одновременно с этим в голове мелькнула почти неуловимая догадка.
— Думаю, сейчас нам лучше оставить Бродку одного, — сказала Жюльетт, обращаясь к Зюдову и Марии Бонетти.
Оба охотно послушали ее, и Жюльетт проводила их к выходу.
Еще мгновение Бродка потерянно озирался в холле отеля, когда к нему вдруг подошел человек. На нем был простой темный костюм, и ничто не указывало на то, кем он был и откуда пришел.
— Синьор Бродка? Александр Бродка?
— Да, это я.
— У меня для вас послание.
Он протянул ему обычный белый конверт. Бродка удивленно повертел его в руках. Увидев бледный герб на обороте, он застыл.
В конверте был один-единственный сложенный листок тонкой бумаги ручной выделки. На нем слегка дрожащим почерком было написано: «Кампо Санто Тевтонико. К. Б. 18 часов».
Бродка поднял голову, но незнакомца уже и след простыл.
Он вышел из холла на улицу. На Виа Венето царило пятничное настроение. Кафе на улицах были полностью забиты. Загорались первые огни.
Словно в трансе он сел в такси.
— Citta del Vaticano, — сказал он.
Бродка вышел на дорогу, ведущую к Кампо Санто Тевтонико, где в этот час царила мирная тишина. То тут, то там по площади еще ходили пилигримы — по одному или в группах. Он не заметил ничего необычного, пока не добрался до входа на территорию Ватикана, находившегося слева от фасада собора Святого Петра.
Обычно здесь несли стражу двое солдат швейцарской гвардии, которые охотно пропускали любого, кто назывался немцем. Теперь же вход на кладбище был перекрыт кордоном стражников в синем и желтом. Бродка молча предъявил полученную записку. Точно так же молча его пропустили.
Идя от ворот на Кампо Санто Тевтонико, он сразу же заметил одетого в белое мужчину и ни на минуту не усомнился в том, что это был он. Тем не менее Александр уверенным шагом шел к своей цели. Дойдя до могилы, он стал рядом со стариком.
Они даже не взглянули друг на друга.
— Я — Александр Бродка, — сказал Бродка, не отводя от могилы взгляда.
— Я знаю. — Мужчина в белой рясе не двинулся с места.
Некоторое время оба молчали. Наконец жуткую тишину нарушил Бродка:
— Почему вы сделали это?
— Из любви к женщине.
— А почему с похоронами было столько церемоний?
— У меня не было другого выхода. Неужели все вокруг должны были знать, что я люблю Клер Бродку и после смерти?
— В таком случае цветы на пустой могиле в Мюнхене были от вас?
— Конечно.
— А какую роль во всем этом деле играл кардинал Смоленски? — поинтересовался Бродка.
Его собеседник по-прежнему не отводил взгляда от могилы.
— Он заботился о твоей матери. Однако поставил условие, чтобы тебя отослали в интернат при монастыре и чтобы она держалась от тебя подальше. За стенами интерната он хотел держать тебя под контролем — и тем самым меня, разумеется.
Мужчина в пурпурном! Внезапно к Бродке вернулось воспоминание: мужчина невысокого роста, казавшийся девятилетнему мальчику великаном. Он перенес свою ненависть на пурпурный цвет. Смоленски, кардинал дьявола.
В Бродке закипал гнев, тот необъяснимый гнев, который так часто обуревал его и теперь нашел выход.
— И вы все это знали и ничего не сделали?
Мужчина в белом снова повернулся к могиле. Он беспомощно пожал плечами.
— А что я должен был делать? Я — папа. Что случилось бы с Церковью, если бы стало известно, что я тоже всего лишь мужчина, со своими слабостями — как и множество других, обычных людей?
Бродка повернулся к старику спиной, но успел услышать, как тот сказал:
— И еще кое-что. Мы никогда не встречались, сын мой.
