Валентина Ососкова - Лесь с Ильинки-улицы

– Ой, Катенька, это ваш карапуз? Какой милый ребёнок!

«Милый ребёнок» Мишка в свои почти-пять-лет себя карапузом никак не считал, но от взрослых слышал это слово постоянно. Хотелось бы, конечно, им возразить – всем сразу, но Мишка был мальчик воспитанный и понимал, что спорить со взрослыми нехорошо. Поэтому он промолчал и только сильнее налёг на мелок. Лимонно-желтый, новенький, тот рисовал жирно, ярко и слегка крошился.

– Анют, какая встреча! Мой, мой он, Михаил, поздоровайся с тётей Аней!

Мишка неохотно встал, сжимая мелок в кулаке, вежливо сказал: «Здавствуйте, тёть-Аня», – и снова вернулся к рисованию. Он был очень занят, и как мама этого не видела? Он рисовал солнце. Большое, жёлтое (ах, как прекрасен этот новенький мелок!) и круглое. Правда, круглым оно не очень получалось и больше смахивало, даже на взгляд Мишки – а тот был «весьма самокритичным», как говорил папа, художником, – на лимон.

Мама с тётей Аней оживлённо заговорили на Свои Взрослые Темы, и Мишка с радостью понял, что из парка он уйдёт ещё не скоро – успеет не только солнце нарисовать, но и самолёт, ради которого всё и затевалось. Может, тогда мама поймёт, чего же Мишка так хочет на день рожденья.

А Мишка хотел совсем немного – всего-навсего тот набор лего с самолётом, из магазина игрушек. В наборе был сам самолёт – прекрасный, белый, с настоящими шасси, приборами в кабине и открывающимся люком, пилот и два парашютиста с ранцами и всамделишними парашютами. Коробка была совсем небольшая, если сравнить с соседними – космическими кораблями и подводными лодками… Но в глазах Мишки самолёт с парашютистами был в десять тысяч раз прекраснее любых других игрушек.

А пока коробка лежала в магазине, мама разговаривала с тётей Аней, Мишка старательно красил солнце своим новеньким мелком.

… Тут в поле зрения Мишки возник упавший на асфальт потрёпанный рюкзак, потом – растоптанные кеды с чёрным верхом и драные джинсы. Кеды переступили, один из них почесал голень другой ноги, а потом их обладатель наклонился к Мишке и сказал:

– Привет, человек!

Мишка поднял голову, и к рюкзаку, кедам и джинсам прибавилась серая футболка с усато-кошачьей мордой и какой-то надписью, а ещё выше – улыбающееся лицо под тёмно-русой, зачёсанной набок чёлкой.

– Пьивет, – ответил Мишка, потому что промолчать, разумеется, было невежливо.

Обладатель кед и чёлки упирался руками в колени и глядел на Мишку сверху вниз.

– У тебя классное солнце, человек, – заметил он. Мишка так обрадовался, что у него даже получилось выговорить букву «р»:

– Правда?

– Честно-честно! – вопрос даже возмутил таинственного незнакомца. – С чего мне врать?

Мишка глубоко, по-взрослому пожал плечами, докрасил, встал и отступил на шаг. Да, солнце и вправду удалось. Оно было жёлтое-жёлтое, как лимон.

– А теперь что будешь рисовать? – спросил тем временем незнакомец.

– Мама говоила, что с незанкомыми юдьми на улице лазговаивать незя, – наставительно сообщил Мишка.

– Ну, человек, ты даёшь! Я что, незнакомый, что ли? Я – Лесь, – незнакомец протянул Мишке руку, по-уличному грязную, как у всех Больших Мальчишек – тех, которые уже в школу ходят и гоняют в футбол во дворе.

Мишка на секундочку задумался, разрешает ли мама знакомиться с незнакомыми людьми на улице, но потом постарался покрепче руку пожать.

– А я – Миша, – представился он.

– Ну чего рисовать будешь дальше, Миш?

Миша оглянулся на маму, но та увлечённо говорила с тетей Аней – значит, время ещё есть.

– Самоёт, – Мишка потянулся к пакету с остальными мелками. Белый кусочек – старый, маленький, но на самолёт его должно было хватить.

Так… Сначала словно бы белый огурец – это будет сам самолёт. Потом хвост и синие окошки… А потом можно и крылья… Но только Мишка примерился рисовать первое крыло, как Лесь схватил его за руку:

– Ты что, кто ж так крылья рисует?! Надо вот так… – он пальцем обвёл контур будущих крыльев – не «врастопырку», а словно бы под углом. – Дай мелок, покажу.

Мишка пошарил в пакете и нашёл ещё один белый мелок. Дал его Лесю, поглядел, как тот ловко нарисовал первое крыло, и признал, что у него самого так бы не вышло.

– Тада я касить буду, – решил Мишка. Лесь кивнул, мол, ага – а сам увлечённо, осторожно начал рисовать второе крыло, изредка привставая, чтобы проверить, как оно со стороны смотрится.

Самолёт с такими крыльями получался лёгким, изящным и стремительным, чуть развернувшимся ве́рхом к зрителям, словно поворачивал в воздухе.

Мишка рядом с Лесем сопел, старательно раскрашивая белым – сам самолёт, а голубым – иллюминаторы.

На некоторое время царило молчание.

– А тебе скока лет? – спросил вдруг Мишка, косясь на Леся.

– Тринадцать. А тебе?

– Почти-пять!

– А почему самолёт? – Лесь кончил рисовать крылья и, чуть отойдя в сторону – по-обезьяньи, на четвереньках – принялся рисовать первого парашютиста.

– На денёжденье хочу. Лего.

– А… видел. А у меня папа десантником был.

– А щас?

Лесь задумчиво лизнул мелок и скривился – тот был несъедобен и совсем невкусен.

– Не знаю. Он говорит, бывших де́сантов не бывает… А вообще он, наверное, как обычно – важный дядька в дальней командировке… Ладно, Мих, закрыли тему.

– А её как закыть?

– Это вот так: парашют раскрасишь?

– Ага!

Много ли нужно человеку для счастья…

И тут, как назло, Мишина мама закончила разговаривать с тётей Аней, поглядела на часы и ахнула: пора домой, ребёнок уже по уши в мелках изгваздался, да ещё и познакомился с каким-то невнятным пацаном лет четырнадцати, чумазым и в тёмно-серой, местами в пятнах грязи, футболке.

– Михаил, всё, пошли! Покажи руки?.. Ну вот, все серые просто! Невозможный ребёнок!.. Давай домой, Михаил. И без разговоров.

– Ма-а! Дай дор-рисовать! – прорезалась у Мишки неожиданно упрямая и непослушная буква «р». Да и руки у него никак не серые были! А жёлтые – в новом мелке…

– Миш, папа ждёт. Мы обещали в пять вернуться.

Мишка понурился. С этим не поспоришь. Да и спорить с мамой – это совсем неправильно. Но парашютист так и остался недокрашен…

Зато его может докрасить Лесь! Мишка с надеждой взглянул на него, и новый товарищ кивнул, прикрыв глаза и загадочно улыбаясь.

– Михаил! – строго окликнула мама.

– Иду! – Мишка торопливо сунул руку в пакет с мелками и схватил первый попавшийся. Взглянул… это был тот самый, прекрасный, новенький жёлтый мелок.

Тяжело вздохнув, Мишка велел себе быть мужчиной, как говорит папа, и быстро, пока не успел передумать, протянул мелок Лесю:

– Дорисуй! – выпалил Мишка умоляюще. Лесь взял мелок и снова молчаливо кивнул. Но этот кивок получился торжественным, как клятва. Успокоенный Мишка, только самую капельку жалея, что у него больше нет такого замечательного новенького мелка, пошёл домой, а Лесь остался сидеть на асфальте, сжимая в руке неожиданный ярко-жёлтый «подарок».

Потом он огляделся, посмотрел Мишке вслед, опустил взгляд на рисунок и, вздохнув, принялся докрашивать парашют, который получился двухцветным – бело-жёлтым.

А после парашюта Лесь отошёл на пару метров и нарисовал ещё одно солнце – небольшое, но улыбчивое, как смайлик. Просто так, ничего другого в голову не пришло.

Он уже заканчивал последний луч, как почувствовал толчок в спину и полетел вперёд, успев выставить руку, чтобы не пропахать асфальт носом.

– Ой, прости! – рядом приземлилась на зад девушка лет шестнадцати – на три, максимум четыре года старше самого Леся. И тут же вскочила, отряхнула джинсы и спросила: – Ты цел?

– Цел, – Лесь взглянул на ладони и убедился, что крови нет. – А ты чего носишься?

– Мяч ловила, мы в вышибалы играем, – просто отозвалась девушка, откидывая за спину косичку. – Вон он, – она наклонилась и подняла потрёпанный, бывалый волейбольный мяч, который как раз не успел далеко укатиться. – Выпускной у нас, типа, в воскреске. Правда, никто никуда не выпускается, разве что в преподаватели…