Леонид Прокша
Выстрелы над яром
Они шли яром. Тропинка петляла среди высоких ольх. Листрат, долговязый паренек лет четырнадцати, с перекинутым через плечо сыромятным пуговьем шагал впереди. За ним неохотно плелся младший года на два Лешка. Возле босых ног его, словно уж, ползло пуговье с узлом на конце.
Лешку так и подмывало ступить на этот узелок, но он боялся. Листрат шуток не понимал — мог стегануть по голым ногам.
Дать ему сдачи Лешка еще не осмеливался: Листрат был сильнее. Жаловаться на него тоже не хотелось. Сделал такую глупость однажды, когда был немного поменьше. И что же? Здоровенный, с рыжей бородой Никита Дудин, отец Листрата, ухмыльнулся:
— Ляструша, а ну подкинь ему, сынок, ящо. А то он жаловаться пришел. Ты ему чего-то недодал. Гы-гы…
Своим родителям тоже не пожалуешься. У них и без того забот хватает. Где им разбираться в обидах семерых детей!
— Не подставляй лоб, чтоб по нему не били… — махнет рукой отец. Хоть ему и жаль сына, но с соседями ссориться не станет.
К этому Лешка привык давно. Оставалось терпеть и делать то, что вдруг приходило в голову Листрату.
А в его голову приходило разное… О, если б у Лешки был настоящий друг! Но где его найдешь?
В школу Леша ходил нерегулярно. С весны до поздней осени пас корову в яру, а зимой чаще сидел на печи. Где же на такую прорву наберешься обуви…
Жили они на окраине большого промышленного города. Дом, в котором рос Лешка, был последним на улице Задулинской. За ним начинался Смоленский яр, который становился все шире и постепенно соединялся с Гапеевским. Дальше до самой Витьбы тянулся Духовской яр. Красивые это были места. Над ярами, почти на всю их длину, стояли сады, весной — в цвету, а летом и осенью сверкали наливные краснобокие яблоки. В кустах черемухи заливались соловьи, а на дне яра неумолкаемо журчал ручей. На восточной стороне, за садами, начинались крестьянские поля, за ними виднелись хутора и деревни.
Над самым яром, под высокими вербами, что склонились к ручью, и стоял родной дом Лешки. От ворот двора начиналась немощеная улица, что вела в город, с глубокой колеей от колес.
Самым близким соседом был Лачинский. Он работал контролером в городском театре. Был у него сын Вася. С Васей можно было подружить, да мать очень опекала мальчика и не отпускала его от себя ни на шаг. Разве могла она позволить играть ему с соседскими детьми! Немного дальше жил Листрат.
Коровы щипали в кустарнике траву. Стеречь их надоело. Можно было спуститься к ручью, половить пескарей, но Листрата потянуло на луг. Лешка вынужден был подчиниться.
Яр, по которому они шли, отделял город от деревни. На его западной стороне кончался город, на восточной — начиналось село.
Они поднялись наверх. Ольшаник кончился. Тропинка вела на лужок, за которым начиналось ровное поле, и терялась где-то во ржи.
Сюда на лужок иногда приходили городские дети. Они ловили бабочек, собирали жуков, кузнечиков, качались по траве. И надо же было случиться, чтоб прибежали они и в этот день!
Листрат первый заметил городских с красными галстуками и неприязненно посмотрел на них. Его неприязнь к пионерам не была случайной: родители Листрата верят в бога и считают «пильенеров» и «кансамольцев» антихристами.
— На, — протянул Листрат кнут Лешке, — гони их отсюда. Ну, быстрей! Испужалси, что ли? — и толкнул его в спину.
Лешка щелкнул пуговьем и, разозлившись на Листрата, ринулся в атаку. Как бешеный хлестал он городских кнутом.
— Бей их, пильенеров! — нагонял своим криком страх на детей Листрат. — Стегай!..
Мальчики разбежались. Лешка погнался за самым старшим.
— Бей! — не унимался Листрат.
На белой рубашке мальчика, за которым гнался Лешка, появилась длинная темная полоса. Вдруг раздался чей-то грозный окрик:
— Что ты делаешь, негодяй?!
Лешка оглянулся. К нему бежал хорошо одетый мужчина со сложенным зонтиком в руке. Женщина, стоявшая возле ржи с букетом васильков, что-то кричала ему вдогонку.
Лешка не стал дожидаться, когда зонтик обрушится на его голову, и бросился в ольшаник. На беду, впереди был обрыв. Не успев остановиться, Лешка сорвался и полетел вниз. Мужчина чуть было не полетел вслед за ним, но успел удержаться за ольховую ветку. Тяжело дыша, он с минуту стоял над обрывом, потом махнул рукой и вернулся к женщине.
— Удрал, негодяй. Его счастье…
— Зачем ты погнался за мальчонкой? — упрекнула женщина, подавая мужчине платок, чтобы тот вытер пот, выступивший на его лице. — Спугнул драчуна и довольно.
— Ненавижу эту рвань.
Красивое лицо женщины выразило недоумение:
— Ты имеешь в виду пастушка?
— Его и всех оборванцев.
— Ах, вот оно что, — улыбнулась женщина. — А я думала, ты из благородных побуждений вступился за городских мальчишек. Тогда, мой друг, ты не за тем погнался. Мальчик в красном галстуке более опасный твой враг…
— Разве на нем был красный галстук? Не заметил… Они пошли вдоль поля.
— Ты никак не можешь смириться с тем, что на завод пришел другой хозяин… — вновь заговорила женщина.
— Лапоть, рвань немытая, а не хозяин. А я — инженер…
— И поэтому ты решил вылить злобу на пастушке?
— Оставь, Лида. Ты же прекрасно понимаешь: никто не знает, при каких обстоятельствах может обида вырваться наружу…
— Глупо, очень глупо, Серж…
— Конечно. Евгений Петрович Сачельников не стал бы гоняться за мальчишкой… Он сражается.
— Не в его ли банду ты хочешь войти?
— Зачем так, Лида… Он офицер. Я гражданский человек. К тому же не знаю, где он скрывается. Он благородный… Да, благородный.
— О, да! Сам он рук не марает. Кадет!
— Говорят, граф Григорий с ним вместе.
— Вот уж в это я не поверю. А впрочем…
Она поднялась на зеленый пригорок и остановилась.
— Боже! Как красиво… — всматриваясь в противоположный берег яра, воскликнула она. — А эта беседка над кручей… Великолепно! Чье это имение? — спросила женщина, показав на большой дом с черепичной крышей в глубине ухоженного сада за беседкой.
— Доктора Леванцевича.
— Тебе приходилось бывать в его доме?
— Приходилось, — без особого энтузиазма ответил мужчина. — Вместе с Грюнбергом, когда тот у него лечился.
— Грюнберг теперь за границей и лечится у других докторов.
— Не думаю, что там он только лечится…
— Ты еще веришь, что он вернется на свой завод?
— Не потерял такую надежду.
Мужчина достал из кармана театральный бинокль и навел его на сад.
— Значит, не теряешь надежду, — задумчиво произнесла его спутница. — А вот Заблоцкий ее потерял.
— Какой Заблоцкий?
— Твой однофамилец. Купил мыло по дешевой цене, погрузил на плот и отчалил, надеясь в другом месте продать его с выгодой. Но в пути плот залило водой и мыло растворилось. Вот и говорят теперь: заработал, как Заблоцкий на мыле…
— Есть вещи, которые не растворяются в воде, — загадочно ответил мужчина и спрятал бинокль в карман.
В беседку вбежала девочка с книгой в руке. Бросив книгу на столик, она энергично замахала руками: очевидно, делала спортивную зарядку.
— Это дочь Леванцевича?
— Возможно. Я ее впервые вижу. Ведь столько времени прошло… — не сразу и как-то нехотя отозвался мужчина.
— Шустрая девочка…
На дорожке от дома появилась высокая женщина. Она шла спокойно, осматривая сад. Остановилась у клумбы, что-то поправила, понюхала цветок и пошла дальше. Войдя в беседку, она повернулась лицом в сторону пригорка.
— Пойдем, милая, на нас уже обращают внимание… — Это жена Леванцевича?
— Не похоже — Анна ниже ростом и полнее. Я ее и видел-то один раз, когда они вернулись из-за границы. Скорее, это его сестра. Но пойдем отсюда. Она заметила нас…
— А почему нам не зайти в их сад? Посмотри, сколько там цветов. А, Сережа?
— Что ты! — почему-то испугался муж. — Целую вечность не был и вдруг… Нет, нет, это невозможно. — И он, взяв жену под руку, увлек ее к тропинке, которая вела к городу.
Лешка лежал на дне яра, едва дыша. Лицо его было в крови и сильно болел бок: мальчик ударился об острый ольховый пень. Попробовал пошевельнуться, но не смог.
— Листрат, — простонал Лешка.
Но тот не отозвался. Отыскав в чаще свою корову, он погнал ее подальше от этого места.
— Воды… — снова простонал Лешка.
Вода была близко. Совсем рядом журчал ручей.
Надо было как-то доползти до него. Лешка приподнялся на руках, но, ощутив сильную боль в боку, только ойкнул.
Послышались шаги. «Кто это? А вдруг тот дядька с зонтом?» Лешка притих. «Кто же это?»
