Борис Бондаренко - Потерянное мной

Ольга шла по вагону, протискиваясь между вещами и людьми, сквозь разноголосый говор и запахи, – и тяжело, и страшно вдруг стало ей, и каждый шаг, каждый метр грязного вагонного пола увеличивали ее страх, приближали к одиночеству и воспоминаниям. До сих пор Ольга старалась не думать о том, что предстоит ей, и это удавалось – может быть, потому, что она знала, как много времени у нее будет для раздумий. И вот это время уже начиналось. Это время медленно шло вместе с ней по вагону, потом покатилось по рельсам, все быстрее и быстрее.

Ольга ехала в свою деревню Лухмановку, где родилась и выросла, где не была уже девять лет, а сейчас там умирала ее мать – об этом написал ей Коля, ее брат, которого она почти не помнила.

Ольге было страшно – и не только потому, что умирала мать. Пожалуй, еще больше пугало ее это реальное возвращение в прошлое, в родную деревню, чужую и давно и надежно забытую. И Ольга знала, что придется вспоминать все то, что она забывала с таким трудом и что так мешало ей жить когда-то, и это будут не какие-то неясные воспоминания, которые можно выбирать по своей воле... Придется пережить все, что было пережито когда-то, и ушедшая боль вернется опять, и эта боль, может быть, станет еще острее – ведь не всегда время лечит душевные раны, оно может и растравлять их... И опять придется давать оценку своим поступкам и давно ушедшим мыслям, мучиться непониманием и угрызениями совести, страдать от своей и чужой жестокости, и – может быть – снова придется быть жестокой и опять многого не понимать. И опять надо будет обвинять себя и других... себя – в первую очередь... И – как это всегда случалось с ней – воспоминания вызовут мысли о настоящем, и это будут трудные и невеселые мысли, и все нерешенное снова напомнит о себе, и опять придется что-то решать, в чем-то сомневаться, и что-то менять в уже принятых решениях, и что-то опять откладывать и забывать. А потом придется забывать все – и воспоминания, и эту поездку, и старую и новую боль, потому что опять все это будет мешать жить, и забвение, конечно, придет, но так же трудно, как когда-то, и опять для этого будет только одно, старое испытанное средство – работа. Только работа – с полным напряжением сил, с усталостью и опустошенностью, с неудачами и редкими успехами – вернее, полу-успеха ми, она еще не знала, что такое настоящая удача, – и вечной тревогой – да то ли делаю, так ли делаю, и всегда в первую очередь придется искать ошибки, ошибки, ошибки... И ошибки, конечно, найдутся. Ошибки в работе, ошибки в людях... Ошибки в любви. В жизни, наконец. Не слишком ли много ошибок?

Ольга была физиком, она блестяще закончила университет, и все пророчили ей хорошее будущее, но вот прошло уже два года – и что же? Ничего. Или – почти ничего. Бесконечные эксперименты, беспомощные попытки сделать какие-то обобщения и опять эксперименты... И никакой уверенности в том, что идешь по правильному пути. И сколько это еще будет продолжаться? Кто знает, сколько лет пройдет, прежде чем она получит хоть какие-нибудь результаты...

Ольга не обольщалась на этот счет. Она знала, что ее работа – это всего лишь крошечное звено в сложной и запутанной цепи тех исследований, которые ведутся в институте, и ничего страшного не будет, если работа провалится – кто-нибудь другой сделает ее, если это будет необходимо, а в случае удачи никто не придаст большого значения – работа как работа, ничего особенного.

Да разве только в работе дело? В чем еще? В любви? А что еще есть у нее и что еще нужно? Во имя чего она начинала тогда все это, одиннадцать лет назад, когда уходила, – а вернее, бежала, – из своей деревни, из родного дома, от матери? Тогда Ольга очень неясно представляла себе эту цель, она только знала, что эта цель должна быть, и цель большая, может быть, даже великая... А что еще могла знать об этой великой цели четырнадцатилетняя девчонка, начитавшаяся прекрасных и умных книг, которые она даже не понимала как следует? Да и знала ли она вообще об этой цели тогда, или выдумала все потом, чтобы оправдать свое бегство?

В тот год Ольга окончила семь классов. Ближайшая десятилетка находилась в шестидесяти километрах от них, в Селиванове – маленьком районном городишке.

И однажды вечером Ольга сказала матери, что хочет поехать туда учиться. Сказала робким и тихим голосом, не поднимая глаз, и сердце билось от страха и ожидания неминуемого отказа.

– Это еще что такое? – сурово спросила мать. – И думать не смей...

Ольга помолчала и тихо сказала:

– Но я хочу учиться.

И наконец-то подняла на мать глаза.

– Ну, еще бы ты гулять там захотела, – отрезала мать и отвернулась от нее, считая, видимо, что разговор окончен.

Ольга так же тихо, но настойчиво повторила:

– Я хочу учиться дальше, мама.

Мать повернулась к ней, сразу вскипела, повысила голос:

– Да ты что городишь, девка? Учиться хочешь? А жрать тоже небось хочешь? За какие шиши ты поедешь учиться? Где я тебе денег возьму – об этом ты подумала? Аль сама не видишь, что еле концы с концами сводим? А за этими сопляками кто смотреть будет? – она кивнула на младших – восьмилетнего Колю и двухлетнюю Верочку. – Или мне разорваться с ними? Я и так с темна до темна в поле, на вас же работаю, из сил выбиваюсь... Ты сама-то соображаешь своей дурацкой башкой, что говоришь?

На том и закончился разговор. Ольга ушла спать на сеновал, и тихонько проплакала всю короткую июньскую ночь, и почти смирилась с тем, что придется остаться, и всхлипывала, в который раз вспоминая отца: «Если бы он был жив!»

Отца Ольга не помнила. Говорили ей, что был он высокий, красивый, и веселый, и очень умный, хотя и проучился всего четыре года. Больше всего на свете любил читать книги и доставал их, где только мог, хотя и мало времени у него было для чтения. Весной тридцать девятого года отец переправлялся через Ишим и вместе с лошадью и санями провалился под лед да так и не сумел выбраться – был в тяжелом полушубке и валенках...

В сорок первом, перед самой войной, мать второй раз вышла замуж. Отчима Ольга тоже не помнила – он погиб в начале войны.

В третий раз мать вышла замуж в сорок седьмом – и неудачно. Новый отчим, явившийся в их село откуда-то издалека, с одной котомкой, сначала был тихим и покладистым, потом все больше наглел, покрикивал на мать, все чаще выпивал – и пьяный был омерзителен и страшен. Кончилось это быстро, и года не прошло – шел он из соседнего села сильно навеселе, попал в буран, сбился с дороги и замерз.

С этими тремя мужьями мать прожила в общей сложности чуть больше пяти лет и, оставшись одна, сильно озлобилась, кляла свою неудавшуюся жизнь и весь белый свет, сначала плакала по ночам, а потом и плакать разучилась – была угрюма, неласкова даже с детьми, хотя и виделась-то с ними не часто, особенно летом – работала с утра до ночи. Однажды она сильно простудилась и с тех пор часто болела, и быстро начала стареть... На Ольгу легли почти все домашние заботы, и если первое время мать чуть не плакала, глядя на ее усталость, и принималась обнимать и ласкать ее, то потом уже почти не обращала на это внимания – сама уставала так, что на жалость не оставалось сил.

И Ольга хорошо представляла, как тяжело будет матери без нее, но еще лучше знала она, что если не уедет сейчас, то вряд ли вообще когда-нибудь уедет – ведь ничего не изменится в их семье, и не ждать же ей, когда подрастут младшие... И она во второй раз заговорила об этом с матерью, и потом этих разговоров было еще немало – тяжелых, обидных, со взаимными упреками, криком и слезами. Мать не знала, как вести себя, и действовала то лаской, то хитростью, то пыталась разжалобить ее, то запугивала Ольгу тем, как трудно ей будет жить одной, а под конец всегда срывалась на крик, угрозы. Может быть, в конце концов Ольга и смирилась бы, да мать сама испортила все. Однажды Ольга с отчаянием крикнула ей:

– Да пойми ты, не могу я так жить!

Мать покраснела от гнева, бросила ухват и вплотную приблизилась к ней.

– Не мо-о-жешь? – медленно протянула она. – А какая же тебе жизнь нужна? А ты подумала о том, какую жизнь я прожила? – Мать протянула к Ольге свои большие, почерневшие от работы руки со вздувшимися венами, потрясла перед ее лицом. – Что я видела, кроме работы? Чем же ты-то лучше меня? Да и чем тебе эта жизнь плоха? Ты, соплячка, еще и горя-то не видела, слава богу, ешь-пьешь досыта, плохо-бедно, а голодная не сидишь, раздетая не ходишь. Да ты в ноги мне поклониться должна, что я одна вас троих вырастила, воспитала, выкормила. Всю жизнь как проклятая ишачила, в войну куска сытого во рту не держала, все вам несла, лишь бы вас поддержать... Другие с голоду пухли, а я от всех болезней уберегла вас, выходила... А сейчас с утра до ночи спину гну – для кого? Да ты что задумала, девка? Совесть-то твоя где?

– А ты совесть мою не трогай! – вскинула голову Ольга. – Я не воровать иду, а учиться!