Вот-вот. Не нарочно. И в прошлое Луша нырять не собиралась. Всё произошло случайно, и она ничуть не виновата…
«Сильные неконтролируемые переживания — главная причина всех нырков, — постоянно твердил им Георгий Александрович. — Вы должны научиться сдерживать эмоции».
Ага, только вот если летишь в пропасть, почему-то трудно сдерживать эмоции. Почему бы это?
Луша поёжилась, завернулась в одеяло и какое-то время сидела, нахохлившись, с тоской перебирая в памяти события последнего школьного лета.
* * *
Последние полторы недели этих, таких неожиданно коротких каникул, она провела без Руси. Первый раз в жизни они с братом отдыхали порознь. Луша вспомнила, как уезжала в Зюкайку, как они долго стояли на перроне в ожидании посадки.
— Лошадки-лошадки… — повторял брат огорчённо. — Оставайся! Сколько можно туда гонять! Там даже рысью ездить не разрешают. Верховая прогулка — шагом… Скукотища! На черепахах и то, наверное, интереснее, — тараторил он, поминутно оглядываясь на пришедшего проводить Лушу Макара, словно призывая его в союзники. Макар только улыбался.
— О галопе я и не говорю. Они слова-то такого не знают, — всё больше распалялся Руська, не замечая, как розовеют Лушины щёки.
— Да ты ведь сам говохил, что всё хавно быстхо ездил, — влез в разговор младший брат Федька. Руся отвёл в сторону плутовато замаслившиеся глаза, закивал смущённо, согласился, понизив голос:
— Я, Федя, нарочно отставал от всех, а потом — догонял. Рысью. Шагом же не догонишь…
Вокруг засуетились. Началась посадка.
Внезапно став серьёзным, Руся повернулся к сестре:
— Лу, ты там поосторожнее. Шагом езди. И к лошади сзади не подходи.
— А то я не знаю! — возмутилась Луша, поцеловала брата и полезла в вагон.
Поезд тронулся. Мокрый после вечернего дождя перрон медленно поехал назад. И все они — Руська с Макаром, и мама с папой, и маленький Федюня — разом замахали руками, запрыгали, закричали что-то на прощание…
* * *
Луша тряхнула головой, отгоняя непрошеные слёзы. Может, Руська дома? Портрет — единственное серьёзное доказательство его пребывания в прошлом. Как портрет попал к Лангсдорфу — загадка. А может, рисунок этот ещё с 1812 года, со времени их первого погружения в прошлое, по истории болтается? Вполне мог сохраниться, всего-то пять лет прошло. Руся ничего такого не рассказывал, но мало ли…
Если так, всё довольно глупо получается.
Луша нахмурилась. Потом, кое-что сообразив, иронически постучала себя согнутым пальцем по бритому виску. Чего это я, в 1812 году у Руси волосы гораздо длиннее были.
Вдруг её осенило. Она вспомнила, как ещё весной, во время очередного визита Г.А, они сидели дома в гостиной и Г. А. рассказывал им о разных важных вещах. В конце разговора они уже немного устали. Руська то и дело подскакивал, с рассеянным выражением лица бродил по комнате, выглядывал в окно. Чувствовалось, что ему не терпится на улицу. Там, судя по всему, между ребятами затевался какой-то очередной фехтовальный турнир.
А Георгий Александрович рассказывал об «эффекте близнецов». «Между близнецами очень сильная связь, — объяснял хронодайвер. — Если нырнёт в прошлое один, то следом может „улететь“ и другой». С его слов выходило вот что. Бодрого человека в здравом уме и твёрдой памяти в прошлое, конечно, не утащит. А вот если заснёшь, вслед за братом или сестрой унесёт обязательно — люди во сне теряют над собой контроль.
«Эффект близнецов», точно! Допрыгалась с раннего утра по лесным тропинкам… Руська-то наверняка в такую рань ещё спал. Всё сходится. И портрет его.
— Я Руську за собой «утащила», — вслух сказала Луша, горестно качая головой, — я, стало быть, и должна его найти. Он-то ведь не знает, почему он здесь. И что я поблизости, не догадывается…
* * *
Честно говоря, почему она — здесь, Луша тоже не догадывалась.
Она как-то спрашивала у Георгия Александровича, как хронодайверы определяют, куда ребёнок нырнул. Он ответил — есть специалисты…
— А вы — специалист? — не отставала Луша.
— Ну, отчасти, — уклончиво ответил он. — Видишь ли, бывают простые случаи. Известно, например, про человека десяти лет, что он перед тем как исчезнуть, кино про Спартака три раза за последнюю неделю посмотрел. И дома у него на стенке щит римского легионера прибит, человек его сам из картона смастерил и раскрасил. А ещё у него есть меч-гладиус[17], тоже, правда, деревянный — это уж они вместе с папой выточили. И как ты думаешь, где этого человека искать?
— Ну, точно не в 1812 году, — улыбнулась Луша. — А он и пропал вместе со своим папой? — уточнила она озабоченно.
— Если бы! — Георгий Александрович вздохнул, потёр ладонью лоб, потом уточнил кратко: — Его папа — хронодайвер.
— А его нашли?
— Ищем.
Луша сделала большие глаза. Страшное дело! Куда мир катится, как сказала бы бабушка. Если уж хронодайверские дети пропадают, то что про обычных нырков говорить…
В целом, если следовать логике Георгия Александровича, получалось как-то странно. На что ей, Луше, этот 1819-й год сдался? Она вообще про Беллинсгаузена и Крузенштерна знать ничего не знала до этой весны.
А весной Руськиному дружку Макару попалась какая-то книжка про морские путешествия. «Водители фрегатов» называлась. И он увлёкся вдруг парусами и дальними плаваниями, стал и другие книжки о путешествиях читать, карта мира у него над кроватью появилась.
С этой картой вообще смешная история вышла. Она до того, как её торжественно на стенку водрузили, у Макара полгода за шкафом простояла. Дело так было.
Однажды на уроке Макар нулевой меридиан пытался отыскать. Долго искал. На карте России искал. И никак не мог взять в толк, отчего он не находится. Учительница тоже удивлялась. Она думала, уж Лазарев-то знает, к которой карте подойти, чтобы этот самый меридиан обнаружить.
Словом, к окончанию прошлого учебного года Лазарев карту мира в подарок получил. Лично от географички. Он взял, покраснел, поблагодарил вежливо. И долго эта карта у него дома трубочкой в углу стояла. А весной переворот случился. Макар сам карту достал, развернул и на стенку повесил. Какие-то стрелки на ней начертил, кораблики нарисовал. Увлёкся человек, что тут скажешь.
Словом, если кому и нырять ко всяким Крузенштернам и Беллинсгаузенам, так только Макару. Руська тоже, конечно, заинтересовался всем этим — с Макаром за компанию, — но настоящим фанатом, был конечно Лазарев.
Да, и Макар ещё страшно гордился, что он однофамилец адмирала Лазарева.
Ну, Михаил Петрович Лазарев пока ещё не адмирал. Но он — капитан шлюпа «Мирный», который плывёт в паре «Востоком». Луша улыбнулась. Вот наш Лазарев обзавидуется, когда узнает…
Ой, как это мне сразу в голову не пришло. Ведь в составе российской антарктической экспедиции два судна. Может Руся — на «Мирном»? Ладно, поживём — увидим.
Глава 14. Неожиданная встреча
Шли дни. Давно уже на корабле «Восток» отслужили обычный перед дальним плаванием молебен, для чего Беллинсгаузен вызывал с «Мирного» батюшку Дионисия. Вместе со священником на ялике[18] приезжали сам капитан Лазарев и другие офицеры — лейтенант Анненков, мичман Новосильский. Беллинсгаузен передал капитану «Мирного» жалованье для команды на двадцать месяцев вперёд и предписание на случай разлуки: хоть шлюпы по возможности и должны были держаться вместе, но в непогоду могло случиться всякое. «Потеряв друг друга из виду — искать три дня на том самом месте и производить пальбу из пушек, — велела инструкция, — а по истечении оных независимо от результатов поиска следует продолжить плавание».
И только Луша, которой точно не помешало бы какое-нибудь умное предписание, (потому что сама она понятия не имела что теперь делать и как быть дальше), никаких инструкций, ясное дело, ни от кого получить не могла.
Она лишь окончательно убедилась, что кроме неё на шлюпах экспедиции нет ни одного «зайца». Призрачные надежды на то, что Руся поблизости, улетучились, а впереди её ожидали месяцы плавания в холодных и неприветливых антарктических водах.
* * *
«Восток» уходил всё дальше и дальше к югу. Тропическая жара сначала сменилась прохладой, а затем наступили настоящие холода с густыми, непроглядными туманами. Казалось, надвигается ненастная поздняя осень. На самом деле близился декабрь — первый месяц Антарктического лета.
Всё чаще они встречали китов — то и дело над поверхностью океана вскипали фонтаны. Луша с удивлением убедилась, что фонтаны эти были вовсе не струёй воды, как она привыкла видеть на картинках в детских книжках. Киты выдыхали белые столбы пара, который с шумом взлетал кверху, словно из носика гигантского чайника. Выпустив пар, всплывали на поверхность массивные китовые туши, и на них тут же опускались уставшие птицы.
