Ознакомительная версия.
«Пусть он лучше не приезжает. Никогда!» — я подумала об этом и чуть не заплакала. И что-то со мной такое случилось, что-то горячее разлилось в груди, и я подбежала к ничейной бабушке, ткнула пальцем в Хозяйку Медной горы и закричала:
— Какая прелесть! Это настоящее произведение искусства! Это же конец девятнадцатого века! — Так всегда кричит один папин друг, который собирает старинные вещи.
Ничейная бабушка вздрогнула и распахнула глаза, словно только что проснулась. Ранние покупатели с интересом посмотрели на нас.
— Умоляю вас, продайте мне эту прелесть, это произведение, этот конец девятнадцатого века, — в отчаянии забормотала я и, схватив её руку, вложила все скрученные бумажные деньги и пакетик монеток.
Ничейная бабушка внимательно посмотрела на меня. Глаза у неё были светлые, выцветшие и грустные, совсем без солнца, как небо в октябре. Она смотрела на меня долго, будто видела во мне что-то такое, чего не видит никто. И вдруг погладила меня по голове своей маленькой усталой рукой. Потом молча собрала весь свой мелочный товар вместе с Хозяйкой в две тряпичные сумки и подала мне. И я поняла, что мне нельзя отказываться, а надо взять всё это по молчаливому уговору, о котором знали только мы вдвоём.
Люди отвернулись от нас и занялись своими делами. Ничего интересного не произошло: просто странная девочка купила хлам у ненормальной старушки. А я взяла сумки, повернулась и, не оглядываясь, пошла домой.
— Откуда ты взяла этот мусор? — удивилась мама, когда я высыпала на пол товар ничейной бабушки.
Я промолчала. Мне не хотелось врать, а сказать правду я почему-то не могла. В тот день я не пошла гулять. Мы долго сидели с мамой вечером на веранде и пели грустные песни, а небо плакало редкими каплями дождя.
Я больше не пойду с почтальоном дядей Циркулем помогать разносить почту. Мне разонравилось это делать. Я объясню ребятам, на что потратила наши деньги. Думаю, они меня поймут. А на корабли мы ещё заработаем — какие наши годы!
Ночью в мое окно светила круглая луна. Я села на подоконник и увидела, что весь палисадник покрыт лунными блёстками, как мамино вечернее синее платье. Завтра я проснусь и поздороваюсь с ничейной бабушкой. Весёлый крокодил подмигнёт мне штукатурным глазком, а потолочная птичка запоёт свою утреннюю песню. И я знаю, как это звучит: она не чирикает и не заливается соловьём, а радуется и плачет тонко и нежно, как маленькая серебряная скрипка.
Я люблю деревню: тут гораздо больше лета, солнца и травы, чем в городе. Есть речка и озеро, в которых можно купаться. И тут самые лучшие в мире друзья. Да что говорить, в деревне всё в сто раз лучше!
Мне только совсем не нравится, когда вдруг прикатывают наша городская соседка Анастасия Павловна и её племянница Натуся. Они приезжают не к бабушке, а к маме. Анастасия Павловна привозит Натусю поправляться на свежем деревенском воздухе и парном молоке. А сама говорит, что лишь здесь ей удаётся прилично отдохнуть, хотя она вообще нигде не работает. Анастасия Павловна жирная, как гусеница, а Натуся, наоборот, очень тощая. Глаза у неё серенькие, как у мышки, а нос длинный и унылый. Бабушка, когда в первый раз её увидела, сказала:
— Какая ты худенькая, деточка! Мы тебя подкормим, на пирогах да на сливках быстренько станешь пышечкой, а то вон один только нос и остался.
Будто у людей должен быть не один нос, а два!
Мне всё время ставят в пример эту хилую Натусю. Она совсем не вылезает со двора и целыми днями загорает в шезлонге у беседки. Я показала ей свою коллекцию разноцветных речных камешков и даже «куриного бога» — плоский камень с дырочкой посередине, которую за тысячи лет проделали волны. Может быть, когда-то мой куриный бог принадлежал Синдбáду-мореходу и видел долину рубинов и громадную птицу Рух, которая питается слонами и носорогами. Но Натусе это почему-то было совсем неинтересно.
Я честно старалась с ней подружиться, но она ябеда. Когда я всего лишь чуть-чуть её стукнула, она тут же наябедничала, и дядя Сеня сказал: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».
Мне от Натуси не стало дома никакого житья. Гости отравили мне всю радость от каникул. Папе они тоже не нравились, я это сразу заметила. Однажды мне удалось подслушать, как он сказал маме про Анастасию Павловну:
— Почему она ни разу не помогла тебе посуду помыть? Ты что, её домработница?
— Анастасия Павловна — моя гостья, — голос у мамы был жёстким, как картон.
— Или хлеба бы разок на свои деньги купила, — не унимался папа.
Совершенно правильно: за хлебом хожу только я одна, Анастасия Павловна и Натуся могли бы помочь, ведь они ничего не делают.
— Я надеюсь, ты не начнёшь упрекать меня и в том, что купил маме телевизор? — резко спросила мама, и папа замолчал.
Конечно, тащить телевизор гораздо тяжелее, чем хлеб. Но всё-таки мне не совсем ясно, какое отношение имеет бабушкин телевизор к Анастасии Павловне. В обед я спросила об этом дядю Сеню. Он всегда меня понимает, только называет любопытной Варварой, которой на базаре чуть нос не оторвали.
— Видишь ли, — сказал дядя Сеня, — как бы тебе это объяснить… Все мы — ты, мама, папа и я — родные бабушкины люди. А Анастасия Павловна как бы чужая, сбоку припёка. Тут твой папа, безусловно, прав. С другой стороны, настоящие северяне в старину могли жить друг у друга продолжительное время, а к гостю, даже не очень приятному, относились лучше, чем к родне. Так было раньше, и здесь права твоя мама. Но хорошо это или плохо, у цивилизованных людей теперь немножко другие понятия и приличия. Анастасия Павловна — человек богатый, у её мужа свой магазин. Могла бы хоть чуточку помочь, не в санаторий же приехала. Так что я больше поддерживаю твоего папу.
Я всё равно ничего не поняла про телевизор, но не успела расспросить дядю Сеню до конца, потому что бабушка позвала его надёргать укропа для обеда.
При гостях мне приходится вести себя за столом ужасно культурно. Из-за этого всё становится невкусным, даже спагетти, а тем более морковный салат, который я и так не люблю. Мама говорит, что в моркови много витаминов, и я всегда удивляюсь, почему витаминам вздумалось вырасти в таких противных вещах. А спагетти мне нравится есть, когда вдуваешь в себя по одной эти длинные белые верёвочки, так гораздо интереснее. А с вилки, культурно наматывая, есть неинтересно. К тому же они соскальзывают. Я закрыла глаза, чтобы не видеть морковку, представила, что это неизвестная науке инопланетная еда, и поэтому очень быстро всё съела, а не стала, как обычно, спорить и отказываться.
Натуся тоже съела свою порцию, даже попросила добавки, и Анастасия Павловна радостно защебетала:
— Вот молодец, Натусенька, вот умница! Не отстаёт от Валентинки!
Папа тихо пробормотал в сторону, но я услышала:
— Аппетит приходит во время чужой еды.
Мама как-то странно на него поглядела, и её брови сошлись в тонкую суровую ниточку. И вдруг папа округлил глаза и громко закричал: «О-о-о!» Все всполошились. Дядя Сеня предложил вызвать скорую помощь, а я тоже очень испугалась: мне показалось, что папу ужалила змея, которую я тайно принесла в банке из леса.
— Ничего страшного, — отдышавшись, успокоил всех папа, — это был просто сердечный мини-приступ.
— Впредь попрошу не пугать детей своими приступами, — проворчала Анастасия Павловна.
Когда все пообедали и вышли из-за стола, папа вполголоса сказал маме:
— Если тебе снова вздумается наступать мне на ногу, то, пожалуйста, не каблуком.
Я теперь всё время вынуждена есть морковку — мне нужны витамины. От них человек делается сильнее. Мне необходимо быть сильной, иначе я не смогу пройти геройские испытания, которые придумал Павлик, и не стану героем. В школе нас этому не учат, хотя в жизни быть отважными и неустрашимыми важнее всего. Даже если ты отличник, то вряд ли тебе помогут математика или английский язык, когда ты попадёшь в кораблекрушение и палуба даст течь. И по-английски, и по-русски люди тонут совершенно одинаково, это уже доказано в фильмах о пиратах.
Началось всё с пещеры, которую мы вырыли в обрыве у озера. На неё ушло почти три дня. Зато теперь она довольно большая. По крайней мере, вмещает четырёх человек: Ваську, Павлика, Сардану и меня, если сесть в ней тесно и на корточках. После того как мы вырыли пещеру, Павлик дал нам раскурить трубку мира. Её до сих пор курят все индейцы. Трубку он на время взял у своего дедушки и набил заваркой. Мы курили и кашляли, а Павлик над нами всячески насмехался, ну прямо покатывался. Но когда пришла его очередь, он кашлял ещё дольше и смешнее нас, а потом сказал, что, в сущности, трубку мира курят лишь раз в году. И ещё он сказал, что первобытные люди раньше жили в пещерах. Это время называли «каменный век», потому что охотники добывали диких зверей, бросая в них камнями. Люди, конечно, были героями все до одного. Зимой они ходили без сапог и пальто. Но потом наступила цивилизация, и древние люди разнежились.
Ознакомительная версия.
