Ознакомительная версия.
Пока ясно было одно – Женя, Том и главное – Слава-байкер, а также все желающие ехали дальше в Курган, на суд. Славу просто не могла найти на дорогах России судебная повестка о вызове его в качестве свидетеля. Но он был на связи со Сретенским и знал, что повестка эта послана. Ну а где Слава – там, само собой, должен был быть и Скин.
Конечно, Скин хотел бы увидеть Олега Сумарокова, который с таким доверием отнесся к нему, когда многие в Братстве его не очень-то привечали. Но вообще-то ему больше всего хотелось полюбоваться на Мобуту на скамье подсудимых за железными прутьями. Скроить ему какую-нибудь рожу – чтоб вспомнил их встречу и примененный тогда им, Скином, приемчик... Но никто не знал точно, какую процедуру выберет судья и появятся ли эти люди на предстоящем судебном заседании.
Петр Волховецкий тоже хотел бы взглянуть в гнусную рожу Харона, но он как раз понимал, что вряд ли ему это сейчас удастся.
Леша радостно отрапортовал генерал-лейтенанту Шусту по телефону, что девочка в целости и сохранности, а ее преследователи – обезврежены и находятся под арестом. Хотя во время рапорта сосало у него под ложечкой. Леша не мог себе простить, что в самый момент покушения на Женю они с Саней не оказались рядом с ней. Хотя в то же время он не мог не отдавать себе отчета в том, что они-то, пожалуй, скорее понадеялись бы на силовой вариант, чем на тот хитроумный, который пришел в голову подростку и оказался беспроигрышным. И еще неизвестно, был ли бы столь же безопасным для Жени их способ ее защиты... Угрызаясь, Леша и не вспомнил о том, что всю дорогу до Алтая они служили для Жени щитом.
Женя, думая про будто бы ожидавшее ее наследство (размеров которого отец ее, конечно, совершенно не знал и даже не брался гадать), из-за которого и разгорелся весь сыр-бор, в реальность его, прямо скажем, пока нисколько не верила – так, что-то вроде сказки про то, как шли-шли и нашли в пещере клад. И мысли про эти нереальные деньги почему-то все время вытеснялись в ее голове картинами, напротив, совершенно реальными. Дети в доме Зубавиных на матрасах без простыней, за столом, где вареная картошка – с солью, но без масла... Большая территория дошкольного отделения туберкулезного санатория в Эликманаре – маленькие дети, двухлетние, трехлетние. Им нужны велосипеды, одежда и обувь, игрушки... Всего этого очень не хватает.
Но мало того – в последние дни прошел по поселку довольно упорный слух, что отделение для самых маленьких – как раз для тех, у кого кривая туберкулеза неуклонно растет, – местный министр здравоохранения решил закрыть, а территорию – продать какому-то московскому начальству. Не очень высокому, но очень любящему охоту в горах и вообще культурный отдых... Вот что делать с этим – Женя совсем не знала.
Зато в который раз представилось ей до мельчайших деталей виденное в Доме ребенка. Там, где были они с Олегом прошлым летом.
Она вспоминала странный взгляд, который был у всех этих детей. Непонятно было, куда они смотрят. Их глаза будто плавали, а не глядели на тебя в упор.
Женя не знала, что эти дети смотрят туда, где их дом.
У них никогда его не было. Матери родили их и оставили в роддоме, а сами ушли. С самых первых дней жизни их никто никогда не прижимал к груди, приговаривая: «Ты моя ласточка! Ты моя красавица! Ты мой самый пушистый котеночек!»
Но каждый из этих детей, даже совсем маленьких, смутно чувствовал и верил, что где-то в мире должен быть его дом – с его кроваткой, столиком и стульчиком, его куклой или машинкой, которой можно играть сколько хочешь, и никто у тебя ее не отнимет и не стукнет еще этой машинкой по голове....
...А еще, когда заговорили с отцом про циников, – по ассоциации с близким, по мнению Жени, словом цинковый, вспомнила она, как в одном селе под Новосибирском, где Саня с Лешей останавливались часа на два, чтобы поколдовать с «Волгой», успела разговориться и почти подружиться с молодой матерью четверых детей. Той было всего двадцать шесть. Она говорила с Женей доверительно:
– Я никогда не хочу заранее знать, девочка или мальчик! Даже УЗИ делают, я врачей прошу – не говорите! Зачем?! Знаешь, это так интересно...
Увлекшись, Марина заговорила с Женей совсем как со взрослой женщиной, явно позабыв, что она еще девочка:
– Акушерка кричит: «Давай-давай, старайся, – уже головка показалась!» А еще неизвестно – кто там на свет просится, представляешь? И только когда уже все, выскочит, – слышишь ее голос: «Мальчик!» Или – «Девочка!» И потом тебе в тазу таком цинковом его показывают: «Смотрите, мамаша!»
– Почему цинковом? – удивилась Женя. Она таких тазов в Москве вообще не видела – только на даче.
– Да вот в нашем роддоме почему-то все цинковые. Бабка моя говорит – раньше такие шайки в банях выдавали для мытья. Да не все равно, в каком! Он же там на пеленке чистенькой лежит, кулачки сжимает... Радуется, наверно, что белый свет видит. И вот – представляешь? – я смотрю первый раз на его личико... Не было, понимаешь, не было его на свете! Еще пять минут назад не было! И вот – появился! Мой! Собственный! Без меня – сразу пропадет!
А когда Женя рассказала ей в ярких красках про Дома младенца – она твердо решила усыновить одного. А может, и двух. И ее муж – веселый парень – сразу сказал:
– А чего там! Возьмем двух! Четыре или шесть – лично я особой разницы не вижу! Прокормим!
Женя в последний год стала собирать вырезки – необычные истории про матерей и детей. Бабушка с удовольствием отдала ей свои – очень давние. Был, например, такой случай в Америке. У одной матери сын находился в коме полгода. Врачи точно сказали ей, что мозг его уже не работает. Искусственно поддерживать жизнь дальше аппаратами – бессмысленно. Ее сын, можно сказать, уже мертв. Мать, все понимая, согласилась. Отключили всю аппаратуру. Мать упала на грудь сына, рыдая, – прощалась с ним. Он открыл глаза – впервые за полгода – и сказал: «Мама»... После этого пошел на поправку. Любовь матери оказалась сильнее всех объективных медицинских данных. Вот после этого и решайте научно – умер мозг или не умер!..
Еще были два листочка из «Огонька» – советского времени, уже про нас, а не про американцев. Там были фотографии – лежит на больничной кушетке молодая женщина, а метрах в полутора от нее – высокий операционный стол. На нем – девочка лет двенадцати. Девочке должны были делать операцию, во время которой ей необходимо переливать кровь – брать у матери. А у той – склонность к повышенному давлению. А от волнения давление просто неизбежно подскакивает. И вот мать предупредили – ни в коем случае нельзя, чтобы во время операции у нее повысилось давление: это будет для дочери губительно. Представляете? И вот мать неизвестно какими силами на протяжении двухчасовой операции делает так, что давление у нее не поднимается... Ради жизни дочери совершает то, что по всем биологическим законам вроде бы и невозможно. Женина бабушка, когда передавала Жене вырезки и рассказывала эту историю, не выдержала и прослезилась. Хотя совсем-совсем не была к такому склонна.
Глава 56 В чувствах своих мы не вольны
Примерно за полчаса до отъезда Женя пошла прощаться со Степой.
Ей предстояло довольно трудное прощание.
Дело в том, что в эти дни незаметно для самой Жени что-то произошло в ее душе. Она почувствовала, что ей очень трудно будет расстаться с этим серьезным, полностью погруженным в свое дело мальчиком.
В те несколько дней, которые Женя провела в Эликманаре, ей постепенно стало нравиться в нем все – например, коротко стриженные волосы, которых давным-давно она не наблюдала у своих приятелей в Москве: у всех было что-то вроде локонов или уже гривы – прямой, распущенной по плечам либо собранной резиночкой. Вот интересно – в Москве ей Степина стрижка показалась бы старомодной. А здесь – она только видела с удовольствием, что это очень напоминает стрижку ее папы.
Жене нравилось его слушать. Многим ее знакомым девочкам Степина речь показалась бы книжной и даже не очень понятной. Но Женя, слушая его, только теперь понимала, что в Москве почти все ее знакомые говорят одними и теми же словами и почти что одно и то же. Нет, у Димы, конечно, словарь был побогаче других. Но Дима был молчун. Так что богатства его словаря обнаружить было трудно.
Женя шла быстро-быстро в сторону Степиного дома и чувствовала, помимо острой печали, еще и угрызения совести. Что ни говори, а эти ее переживания были изменой Диме. Да, именно изменой! Диме, который готов был для нее, она всегда это знала, луну с неба достать!
Она почти бежала по пыльной дорожке, посматривая на непомерно широкие листья подорожника по сторонам, и где-то вычитанные слова звучали на все лады в ее голове: «В чувствах своих мы не вольны... В чувствах своих мы не вольны...»
...А Степа стоял на крыльце своего дома. Он не признался Жене, что собирался идти ее разыскивать. Но она сразу увидела, как он обрадовался, увидев ее. И сразу так легко стало у нее на душе! Печально – и радостно. Одновременно.
Ознакомительная версия.
