Но еще раз пришлось ей сильно испугаться, когда самолет пошел на посадку и задрожал, затрясся на ему одному видимых ухабах. А когда увидела она, как неотвратимо несется навстречу земля с острыми зубцами елок на ней, – откинула голову на спинку кресла и обреченно подумала: «Пришла моя смертынька...» Неожиданно стукнуло что-то под полом, жутко загремело, толкнуло Дарью Андреевну вперед, она закрыла глаза: «Все...» Но гремело все меньше, ремень на ее животе ослаб, и наконец поехали совсем тихо, плавно, и Дарья Андреевна открыла глаза, не веря тому, что жива и снова уже на земле. Но так было – виднелись за окном не облака, а лес и маленькие серые дома. Окончательно пришла она в себя, когда ступила на твердую бетонную землю аэродрома и увидела вдали город и невысокие горы за ним. И, пошатываясь на ненадежных ногах, засеменила прочь от этого белого чудища с чумазыми жерлами двигателей и прямыми железными крестами спокойных винтов, уставших от долгого бешеного вращения.
Когда ехала в город, вспоминала она слова Геннадия об этом острове: «Красивая земля, мать...» И подумала, глядя на сопки: «И правда, красивая...»
И за всеми этими хлопотами, впечатлениями, переживаниями уже не вспоминала она о том, что приехала на Сахалин умирать.
Спустя два часа она уже ехала в поезде, смотрела в окно, видела, как разверзаются под колесами глубокие пропасти, но страшно ей было только чуть-чуть, – кругом сидели спокойные, добрые люди, и она уже понимала, что ничего не может случиться с ней, пока они сидят рядом, разговаривают, читают газеты и книги. На вокзале в Южно-Сахалинске поднесли ее чемодан, на расспросы отвечали сразу несколько человек, подробно объяснили, как доехать, и кто-то купил ей билет и посадил на поезд. Не беспокоилась она даже о том, как бы не проехать свою станцию, потому что человек, посадивший ее в поезд, сказал сидящим рядом, чтобы они подсказали ей, где сойти.
А потом она увидела море. Дарья Андреевна не сразу поняла, что это такое, потому что море, убившее ее сыновей, не могло быть таким синим, гладким и ласковым, и она решила, что это какая-то другая вода, а море будет потом. Но поезд долго стучал по узким рельсам, а эта синяя вода все еще нескончаемо была кругом, и Дарья Андреевна спросила соседку:
– Дочка, это что, море?
Соседка оторвалась от газеты, глянула в окно и чуть-чуть удивленно сказала:
– Ну конечно, море.
Дарья Андреевна молча перевела взгляд на окно, на море, все еще не понимая, как оно, такое тихое и доброе, могло убить ее сыновей.
Над гладкой поверхностью моря висело большое красное солнце, и Дарья Андреевна подумала, что там, в родных местах, оставленных ею, солнце никогда не бывает таким большим и красным. И на минуту стало ей страшно, когда она поняла, что теперь надо будет начинать новую жизнь в этих краях, где даже солнце другое. И все-таки даже в голову ей не пришло, что можно хоть сейчас вернуться назад и тихо умереть в своем доме. Да и по-прежнему не помнила она о том, что ехала сюда умирать, и минута страха прошла и сменилась нетерпеливым ожиданием – ведь скоро увидит она дом, в котором жили ее сыновья, и, может быть, уже сегодня встретит людей, знавших их. И она продолжала с любопытством смотреть в окно, поражаясь огромности придорожных лопухов, – некоторые, как и рассказывал когда-то Геннадий, были выше человеческого роста, – необыкновенному запаху воздуха, врывавшегося в открытое окно, и вообще всему, что видела.
И наконец сказали ей, что сейчас выходить, проводили до двери и вынесли ее чемодан.
И увидела Дарья Андреевна этот город. Был он невелик, узко тянулся вдоль моря, плавно изгибаясь широкой дугой, состоял из обширной территории порта и, по существу, одной только улицы, длинно и криво бегущей между сопками и морем. К этой улице примыкали с обеих сторон коротенькие переулки, тупички, путаные закоулки, но все это разглядела Дарья Андреевна уже потом, когда узнала здесь все. А сейчас стояла она, озираясь кругом, пока не подошел к ней крепенький скуластый морячок в форменке с двумя острыми желтыми нашивками на рукаве.
– Бабушка, вам помочь?
– Помоги, дитятко, помоги, – обрадовалась Дарья Андреевна.
Морячок подхватил ее чемодан и спросил:
– Куда нести, на автобус?
– А не знаю, сынок. Вот сюда мне надо.
И она показала бумажку с адресом.
– Ну, это близко. Можно и на автобусе, одну остановку всего, а если хотите, пойдем пешком.
– Ну, пойдем пешком, – решила Дарья Андреевна.
Морячок споро зашагал впереди, Дарья Андреевна едва успевала за ним, и морячок останавливался, поджидая ее, но тут же снова убегал вперед, – видно, он просто не умел ходить медленно. Заметив наконец тяжелое дыхание Дарьи Андреевны, – а она не посмела просить его идти потише, решила, что он торопится куда-то, – морячок смутился, спросил:
– Устали, бабушка? – И бодро добавил: – Ничего, совсем немного осталось, вон это общежитие, – показал он на здание за железной дорогой.
– Где? – спросила Дарья Андреевна, посмотрела туда, куда показывал он рукой, и остановилась. – Погоди-ка, сынок, – попросила она. Морячок поставил чемодан, и Дарья Андреевна опустилась на него.
Наконец-то она увидела этот дом, – белый, каменный, четырехэтажный, – и поняла, что здесь жили ее сыновья, отсюда они приезжали к ней и уезжали сюда снова и ушли совсем, чтобы не вернуться, – и глядела на него, не отрываясь, а потом опустила голову на руки и заплакала – впервые с тех пор, как узнала о смерти детей.
– Что с вами, бабушка? – встревожился морячок. – Плохо вам?
Дарья Андреевна не отвечала и продолжала плакать. Шли мимо люди, замедляли шаги, видя старуху с белой трясущейся головой, согнувшуюся в тихом плаче, и растерянного морячка с темным юным пушком на верхней губе рядом с ней, и кто-то подошел и спросил его, почему она плачет, и морячок пожал плечами и сказал, что не знает. Это услышала Дарья Андреевна, подняла голову и вытерла глаза, но слезы все катились по ее лицу, она не успевала вытирать их и сказала:
– Пойдем, сынок, это ничего...
Так, плача, вошла Дарья Андреевна в дом ее сыновей, которому отныне суждено было стать и ее домом, и когда обступили ее три женщины, вышедшие из загородки слева, она с трудом выговорила, кто она такая, и подала им все то же письмо, посланное отсюда полгода назад, и женщины, тихо посовещавшись о чем-то, отвели ее в небольшую комнатку на третьем этаже, усадили на чисто застеленную постель и спросили, не нужно ли ей чего-нибудь. Дарья Андреевна мотнула головой, и женщины ушли, скоро одна из них принесла какую-то еду, тихо сказала что-то, но Дарья Андреевна не поняла ее и ничего не ответила, и женщина ушла. Дарья Андреевна, не раздеваясь, легла на кровать, почувствовала все свое старое тело и заболевшее вдруг сердце и продолжала плакать и всхлипывать, не зная, как остановить этот поток слез, хлынувших из нее после долгих месяцев тупого равнодушного страдания. Так и уснула она одетая, со следами слез на глазах, и во сне лицо ее разгладилось, стало спокойным и ясным, и дышала она ровно и тихо, и спала до утра, не просыпаясь.
Проснувшись, она увидела в окне, за крышами портовых складов, спокойное синее море, освещенное солнцем, и глубоко вздохнула, радуясь концу долгого пути. По тихим спящим коридорам вышла на улицу, направилась к берегу. Идти ей пришлось долго, вдоль длинных глухих заборов, мимо высоких железных ворот, охраняемых строгими людьми в форме и с оружием, и наконец узкий проулочек вывел ее на широкий яркий простор, уходящий в далекую бесконечность неба. Тихим, почти неслышным шагом подошла Дарья Андреевна к морю, осторожно нагнулась и тронула рукой чистую холодную воду. Дотом развязала принесенный с собой мешочек, отделила половину мягкой, рассыпавшейся в пыль за время дороги земли, что везла она на свою могилу, и бережно высыпала в светлую прозрачную воду. Маленькая волна ласково подкатилась к ее ногам и унесла с собой мутный темный клубок. Дарья Андреевна села на гладкий холодный камень и, сощурив глаза, уставшие от синего блеска, тихо заплакала, отдаваясь светлой спокойной печали в своей душе.
Потом она медленно и долго шла по городу, вглядываясь в дома, в людей, среди которых ей предстояло теперь жить, думала о том, позволят ли ей остаться в доме, где были ее сыновья, или придется искать себе какое-нибудь пристанище. Высоко на горе заметила она что-то непонятное, обнесенное белой сплошной оградой, – как будто кто-то стоял, протягивая одной рукой что-то к небу, а другой поддерживая склонившуюся у его ног, падающую куда-то человеческую фигуру. Она спросила у высокого молодого моряка:
– Сынок, что это там такое?
Тот посмотрел вверх и ответил:
– Памятник, мамаша.
– Кому?
– Тем, кто в море погиб.
Дарья Андреевна подумала немного и с надеждой спросила:
– Всем?
– Ну как, всем? – Моряк внимательно посмотрел на нее. – Тем, кто в море погиб, я же сказал.
