На первый взгляд большой квадратный разлохмаченный предмет казался сочетанием всего, чего не хватало Бодлерам. Он был похож на библиотеку, поскольку выглядел как стопки и стопки книг, лежащих друг на друге, составляя громадный куб. Но он также походил на какое-то изобретение, поскольку куб из книг был обвязан наподобие пакета, только не шпагатом, а толстыми, с виду резиновыми ремнями разного оттенка зелёного, а с одного боку была прикреплена истёртая деревянная доска. Предмет был также похож и на фонтан, поскольку со всех сторон по нему струилась вода; она вытекала из распухших страниц и падала на песок прибрежной отмели. Но хотя зрелище было весьма необычное, дети уставились не на сам куб, а на нечто на самой верхушке этого странного сооружения. Они смотрели на голую ногу, которая свешивалась вдоль стенки куба, как будто кто-то спал на его вершине, и Бодлерам бросилась в глаза татуировка в виде глаза на щиколотке.
— Олаф? — спросила Солнышко, но сестра и брат покачали головами. Они видали ногу Графа Олафа столько раз, что и считать не хотелось, а эта нога была гораздо меньше и чище, чем у негодяя.
— Лезь ко мне на спину, — сказала Вайолет брату. — Может, удастся подсадить Солнышко наверх.
Клаус кивнул, осторожно взобрался на спину сестре, а потом очень медленно встал ей на плечи. Трое Бодлеров постояли так, словно покачивающаяся башня, а потом Солнышко вытянула вверх ручонки и подтянулась, как не очень давно подтянулась, вылезая из шахты лифта в доме 667 на Мрачном Проспекте, и увидела женщину, лежащую без сознания на кипах книг. На женщине было темно-красное бархатное платье, мокрое и измятое, спутанные волосы её разметались вокруг головы широким веером. Нога, свисавшая вниз, была как-то странно вывернута, но в остальном женщина казалась невредимой. Глаза у неё были закрыты, рот страдальчески изогнут, но живот, полный и круглый, как у всех беременных, поднимался и опадал с каждым ровным глубоким вдохом, а руки в длинных белых перчатках тихо лежали на нем, как будто она успокаивала то ли себя, то ли своего ребёнка.
— Кит Сникет. — Голос у Солнышка звучал приглушённо от удивления.
— Да? — отозвался чей-то визгливый и скрипучий голос, иначе говоря, «раздражающий и печально знакомый».
Из-за книжного куба выступила фигура, башня из Бодлеров повернулась к ней лицом, и Солнышко, глядя на неё сверху, нахмурилась. Личность, стоявшая перед ними, тоже носила длинное, достигавшее щиколоток платье, промокшее и измятое, но не красное, а оранжевое и одновременно жёлтое, и краски эти переливались по мере того, как фигура подходила все ближе и ближе. На ней не было перчаток, но сооружённая на голове причёска из водорослей напоминала длинные волосы, они спадали безобразным образом на спину, и хотя живот у этой личности был толстый и круглый, толщина и круглость казались странными и неубедительными. Да и было бы совершенно ненормальным, если бы живот был настоящий, так как, судя по лицу, это была не женщина, а среди мужчин крайне редко случается беременность. Хотя, например, морской конёк время от времени рождает себе подобных.
Но эта личность, подступавшая все ближе и ближе к высящейся башне из Бодлеров и бросавшая злобные взгляды вверх на Солнышко, разумеется, не была морским коньком. Если странный книжный куб сулил беду, то появившийся человек олицетворял собой коварство, а коварство, как это уже часто случалось, носило имя Граф Олаф. Вайолет с Клаусом во все глаза глядели на негодяя, Солнышко же глядела во все глаза на Кит, а потом все трое детей уставились вдаль и увидели островитян, которые тоже заметили странный предмет и теперь направлялись в их сторону. И наконец бодлеровские сироты поглядели друг на друга и задали себе вопрос: так ли уж далёк от них раскол и не проделали ли они столь ДЛИННЫЙ путь ЛИШЬ ДЛЯ того, чтобы опять столкнуться лицом к лицу с бедами и людским коварством?
На этом этапе вы, наверное, уже научились узнавать горестное клеймо горестной истории бодлеровских сирот. Под словом «клеймо» подразумеваются некие отличительные приметы, как, например, пышная пена и громкое хлюпанье — характерные признаки корнеплодного пива, а закапанные слезами фотографии и громкое хлюпанье — характерные признаки разбитого сердца. Бодлеры, которые, насколько мне известно, не читали своей горестной истории, хотя и были непосредственными ею участниками, ощутили некоторое подташнивание, когда увидели толпу островитян, которые приближались к ним с разнообразными предметами в руках, найденными во время поисков штормовой добычи. Получалось, что, едва дети оказались в новом для них непривычном доме, Граф Олаф готов был снова одурачить всех очередным маскарадом и Бодлерам опять грозила серьёзная опасность. Даже то, что длинное одеяние не доходило до щиколотки и не прикрывало татуировки в виде глаза, нимало его не заботило, поскольку островитяне, отрезанные от мира, ничего не ведали об этой общеизвестной отметине и одурачить их было легче лёгкого. Однако, когда поселенцы подошли ещё ближе к книжному кубу, на котором лежала без сознания Кит Сникет, история Бодлеров стала вдруг развиваться вопреки ожиданиям, и выражение это здесь означает: «девочка, которая им встретилась первой на прибрежной отмели, мгновенно узнала Графа Олафа».
— Это Олаф! — крикнула Пятница, обвиняюще указывая пальцем на негодяя. — С чего это он одет как беременная женщина?
— Я одет как беременная женщина, потому что я и есть беременная женщина, — пропищал Граф Олаф изменённым голосом. — Меня зовут Кит Сникет, и я без конца разыскивала этих детей.
— Вы не Кит Сникет! — закричала миссис Калибан.
— Кит Сникет вон там наверху, на книгах, — негодующим тоном возразила Вайолет, снимая Солнышко с верхушки куба. — Она — наш друг, она то ли больна, то ли ранена. А это — Граф Олаф, и он вовсе не наш друг.
— И не наш, — заявила Пятница, и среди колонистов послышался одобрительный гул голосов. — Если даже вы подложили что-то под платье и сделали нашлёпку из водорослей на голову, это не значит, что вас нельзя узнать. — Она села на деревянный ящик, который принесла с собой. — Надеюсь, он вас не растревожил. Я недвусмысленно дала ему понять, чтобы он убирался отсюда.
Граф Олаф бросил злобный взгляд на Пятницу, но тут же отвернулся и попробовал воздействовать на других островитян, применив свои коварные приёмы:
— Вы ведь не прогоните беременную женщину, примитивные люди, правда? Я пребываю в весьма деликатном положении.
— Ничего подобного, — отрезал Ларсен, — ваш маскарад шит белыми нитками. Раз Пятница говорит, что вы какой-то там Олаф, значит, так и есть, и вы нам здесь с вашей нелюбезностью не нужны.
— Да я никогда в жизни не был нелюбезным. — Олаф костлявой рукой пригладил водоросли на голове. — Я в общем-то беспорочная девица, и в животе у меня младенец. Это Бодлеры нелюбезные и вон та самозванка, что лежит на промокшей библиотеке.
— Библиотека? — ахнул Флетчер. — На острове никогда не было библиотеки.
— Ишмаэль говорил, что от библиотеки непременно жди неприятностей, — добавил Брустер. — Нам повезло — к нашим берегам ни одной книги ни разу не прибивало.
— Вот видите! — Жёлто-оранжевое платье на Олафе зашуршало на утреннем ветерке. — А вон та коварная женщина нарочно притащила книги в колонию, чтобы проявить нелюбезность по отношению к вам, бедным, примитивным людям. А Бодлеры с нею в дружбе! Это их вы должны оставить на отмели, а меня пригласить в Олафленд и поднести подарки.
— Остров не называется Олафленд! — возмутилась Пятница. — Это вас здесь уже оставили!
— Тут какая-то путаница! — воскликнул Омерос. — Без Ишмаэля нам не разобраться.
— Омерос прав, — присоединился к нему Калипсо. — Мы не должны ничего решать, пока не поговорим с Ишмаэлем. Пойдём отнесём все находки к нему в палатку.
Поселенцы закивали головами, а несколько островитян подошли к книжному кубу и принялись толкать его вдоль отмели. Это было нелегко, куб раскачивался на неровной поверхности. Бодлеры заметили, что нога у Кит резко дёрнулась вверх-вниз, и испугались, как бы их приятельница не свалилась.
— Стойте! — остановил колонистов Клаус. — Передвигать человека, который может быть серьёзно ранен, опасно, особенно если это женщина, да ещё беременная.
— Клаус прав, — подтвердил доктор Курц. — Я помню это с тех пор, как учился в ветеринарной школе.
— Если Магомет не идёт к горе, — проговорил Рабби Блай, и все островитяне сразу поняли, что он имеет в виду, — значит, гора придёт к Магомету.
— Но каким образом Ишмаэль доберётся сюда — ему же не дойти на больных ногах, — возразила Едгин.
