— Кормить, кормить ее не забывайте! — напоминал институтский механик Сережа. — А как ее прикажете кормить, коли все будет без веса? Воду в миску не нальешь — выкатится колобком. Колбасу положишь — уплывет. А попробуй поймай ее, когда лифчик держит — и ни с места.
Изобретали все: врачи, ученые, лаборанты. Кроили и шили костюмы. Считали, сколько съедают в день четвероногие испытатели, сколько сил тратят. Готовили обеды по разным рецептам и давали отведать их собакам. Составили такое меню: сухари, мясной порошок, говяжий жир, вода. А как все это связать, чтобы космический завтрак не разлетелся по кабине?
Кому-то пришла счастливая мысль: пастила! Вязкий продукт, который кладут в пастилу.
Он называется агар-агар и содержится в морских красных водорослях.
Порошок агар-агар — чудесная находка. Он склеил все продукты и воду в питательный студень. Положили клейкую массу в мисочку — не вываливается. И есть можно: вкусно и питательно.
На заводе для Лайки сделали цилиндрическую кабину с круглым окошком. В ней разместились приборы для наблюдения за собакой, автомат-кормушка с запасом вкусного студня, химические вещества, которые давали кислород и поглощали углекислый газ, и специальное кресло для пассажира. В этом кресле Лайка, одетая в легкий костюм, могла двигаться вперед и назад, сидеть, лежать, стоять. Получился небольшой, крепко запертый домик, похожий на бак с круглой крышкой. В нем Лайке была не страшна космическая пустота.
Она проводила в кабине день за днем. Автомат ее кормил, химические вещества питали кислородом, а металлические стены сохраняли полную тишину. Вот и все. Правда, в иллюминатор то и дело заглядывали врачи, но Лайка их не видела. Она привыкла быть одна и вела себя спокойно. Перед обедом она смотрела не отрываясь на пустую кормушку и облизывалась.
На земле все было хорошо. А в космосе?
Больше всего врачей беспокоила невесомость. После того как невидимая тяжесть намнет космонавту бока, он вдруг полностью потеряет вес, повиснет в воздухе. Как будет работать сердце? Как перенесет оно такие странные превращения?
Некоторые иностранные ученые делали мрачные предсказания: в невесомости жизнь будет продолжаться всего несколько минут. Кровь, говорили они, потеряет вес, не будет давить на стенки сосудов, и сердце остановится.
«Так ли это?» — волновались космические врачи всего мира. Плохо было то, что в лаборатории невесомость создать было невозможно. Есть на Земле только одно место, где тела не имеют веса: в центре земного шара. Там притяжение Земли действует одинаково во все стороны и взаимно уничтожается. Но разве заберешься так глубоко? Разве пророешь тоннель в шесть тысяч километров?
И вот в небо взмыли самолеты. Они набирали высоту и потом летели вниз, выписывая огромную кривую линию, совсем как брошенный вверх камень. Такой полет называется параболическим, и в верхней его части, когда самолет переваливает через невидимую воздушную горку, в кабине возникнет краткая невесомость. Две силы действуют одновременно на пилота: центробежная сила стремится удалить его от Земли, словно он пущенный из пращи снаряд, земное притяжение тянет вниз. Эти силы уравновешивают друг друга, и человек теряет свой вес. В течение нескольких секунд он мог сидеть в воздухе без всякой опоры.
Летчики рассказывали разное. У одних появлялась тошнота и головокружение, как при качке на море. Другие не могли справиться с собственными руками и ногами. Третьи представляли, что они лежат в гамаке; им было очень приятно, и они говорили, что невесомость — лучший санаторий для отдыха.
Но, может быть, последние ошибались, как и французские пилоты воздушного шара «Зенит»? Может, они просто не чувствовали опасности?
Улетели ввысь ракеты. Их пассажиры — черепахи, крысы, мыши, собаки, — как и летчики в параболическом полете, теряли на время вес. Но уже не на несколько секунд, а на несколько минут. Целые и невредимые животные спускались на парашюте.
Три, пять, десять минут были они в невесомом состоянии. Пока все было хорошо.
Ну, а часы? А дни?
Конечно, Дронов, профессор, Елкин и все другие, кто готовил Лайку к полету, надеялись, что сердце космонавта будет биться и часы и дни. Но тут же их тревожили новые опасения. Как Лайка поведет себя, потеряв опору под ногами? Ведь даже царь зверей — лев цепенеет, когда в цирке качается на качелях. Он может взмывать над головами зрителей, и это не опасно: лев так напуган, что не шелохнется. Известен и такой случай: один тигр, которого везли в зоопарк в самолете, облысел от нервного потрясения.
Не перепугается ли так сильно Лайка? Будет ли двигаться, есть? Все было загадкой для врачей.
Многоступенчатая ракета — целый ракетный поезд — умчала второй спутник с Лайкой.
Третьего ноября того же 1957 года люди узнали и полюбили смелую собаку. Они рассматривали ее портрет в газетах, и им было и радостно и грустно одновременно. Радостно потому, что видели первого космонавта, грустно потому, что знали: космонавт не вернется.
Лайка, милая верная Лайка, как ты обрадовала ученых всего мира! Слабый стук твоего сердца, который летел с тысячекилометровой высоты, заглушил для них все иные звуки.
И на бумажной ленте самописцы чертили рисунок, похожий на силуэт города с выступающими шпилями высотных зданий.
Билось, билось сердце космического пассажира!
В институте был праздник. Над Землей летало первое живое существо, о котором можно было сказать всё двумя старыми греческими словами: космос — Вселенная, наутика — плавать! Плывущий во Вселенной. Космонавт! Он вышел из этих стен.
Бумажная лента рассказала врачам, как взревели ракетные двигатели, и Лайку напугал страшный шум. (Да что Лайку! На ракетодроме от воя двигателей и бывалым летчикам становится иногда не по себе.) Некоторое время Лайка вертела головой, потом огромная тяжесть прижала ее к полу, и сердце ее забилось в три раза быстрее — ракетный поезд пробивался сквозь атмосферу, — как вдруг все сразу стихло, и собака от неожиданности вскинула голову, оказавшись в неподвижной пустоте.
Хорошо, что Дронов приучил ее переносить свинцовую тяжесть тела. Как и после катания на центрифуге, грудь Лайки расправилась, сердце постепенно успокаивалось. И хотя на земле Лайка никогда не была в таком странном состоянии легкости, она не испугалась. Отдохнув, осмотрелась. Потом лапы плавно оттолкнули тело от пола, и космонавт сделал первые шаги в невесомости.
Врачи окончательно решили спорный вопрос: невесомость не опасна для жизни! Конечно, человеку труднее, чем Лайке, привыкнуть к тому, что не будет ни верха, ни низа, ни опоры под ногами. Ведь кружится у многих голова у обрыва, кружится даже при одной мысли, что можно упасть. Но человек — хозяин своих чувств, ощущений привычек. Чудесно владеет своим телом балетный танцор, уверенно летит с трамплина лыжник, гонится за рыбой с ружьем в руках подводный охотник, не боится высоты летчик. Человек может научиться плавать в воздухе! Он привыкнет владеть своими руками и ногами, которые сразу станут необыкновенно сильными, научится пить из мягких пластмассовых бутылочек, выдавливая из них воду, и будет легко, как муха по потолку, ходить вниз головой в магнитных башмаках.
Можно было лететь на Луну. Можно было придумать космический санаторий для сердечнобольных. Можно было просто сидеть в воздухе. Все это разрешала своим открытием Лайка.
Семь дней жила она в спутнике. На восьмой кончился кислород…
А в институте осталась стоять пустая клетка. К ней прибили табличку: «Здесь жила Лайка». И никого в эту клетку не пускали.
Пустая клетка напоминала о том, что следующего космонавта надо вернуть на Землю.
Зима забаррикадировала Борькину улицу сугробами. И теперь, просыпаясь по утрам, он слышал, как состругивают снег с тротуаров лопаты дворников.
На пустыре за пограничным домом открыли каток, и в самом центре его, там, где когда-то двое смельчаков запускали ракету, домоуправ установил елку. Борька видел однажды собственными глазами, как вокруг нее катались, взявшись за руки, Гена и Любка. Гена, изогнувшись ласточкой, сделал на одном коньке восьмерку. И Любка, в красном свитере и такой же красной шапочке, тоже сделала восьмерку. Потом они стояли, разговаривали. Снег сверкал на Любкиной шапочке золотыми блестками. Любка улыбалась Генке так, словно она была не Любка, а фея.
Все были счастливы, даже домоуправ. Он совсем забыл про историю со взрывом. Но остались в доме молчаливые свидетели неприятного события, которые волновали Борьку больше упреков. Ему попадались на глаза то маленький пестрый матрац, на котором в углу за диваном спала Тяпа, то ее жестяная миска на кухне, в которую заботливая хозяйка еще недавно складывала кости. Хуже всего было тогда, когда начинались разговоры, какой, мол, ласковой и умной собакой была пропавшая. В такие минуты Борька не выдерживал, хватал шапку и, не говоря ни слова, исчезал из дому. Он носился по улицам, придумывая на ходу сотни вариантов спасения Тяпы. Обычно Борька так увлекался, что не замечал наступающей темноты и возвращался домой, когда дом уже сверкал огнями.
