Толстый растратчик государственных средств тихонько заплакал. Тонкий наступил каблуком на кусочек кокса и принялся сверлить им цементный пол.
– Идите! И прошу подождать меня возле учительской.
"Исследователи" бесшумно вышли из подвала. Николай Николаевич обратился к дворнику:
– Матвей Иванович, надо запереть эту дверку. Этак много любителей найдется.
– Да тут был замок... Не знаю, куда делся.
– Очень вас прошу: сейчас же найдите новый и повесьте. Мы с учителем остались одни. Николай Николаевич прошелся по котельной и улыбнулся, покачивая головой.
– Ужас, что за народ! – вздохнул он.
Он помолчал, оглядывая котельную, Причем бородка его резко дергалась во все стороны. Потом вздохнул и заговорил мягко, задумчиво:
– Да, милый вы мой! Удивительно все-таки жизнь устроена! Тридцать лет преподаю в этой школе, смотрю на эти отдушины с решетками и ни разу не подумал, что у меня под боком такой лабиринтище.
Он еще раз осмотрелся кругом, нагнулся и зачем-то заглянул под котлы.
– Вот вы живете в доме, живете десятки лет. Уж, казалось бы, вы должны знать его до последней балки. А вы и сотой части не знаете. А потом вот такой... как бы вам сказать... шпингалет открывает вам глаза. А? Милый мой, разве не удивительно?
Я кашлянул и сказал:
– Да... Конечно...
Николай Николаевич теперь прохаживался по котельной и размахивал в воздухе пенсне;
– В конце концов, настоящая любознательность, то есть чисто биологическая страсть к познаванию мира, живет в человеке очень недолго... Лет с пятнадцати-шестнадцати мы уже перестаем замечать весьма многие окружающие нас явления. Мы сосредоточиваем свое внимание на... как бы вам, милый мой, сказать... на весьма узкой сфере этих самых явлений... Мм-да!
Николай Николаевич остановился, надел пенсне и принялся разглядывать выступ в стене.
– По всей вероятности... – Он помолчал, соображая. – По всей вероятности, такая система вентиляции в современных домах не строится. Стены слишком тонкие. А это... вы посмотрите... это же целый лабиринт...
Он подошел ближе к выступу:
– Очевидно, это основной, центральный, так сказать, канал... Или шахта. Как вы думаете? А? От него идут ответвления...
Николай Николаевич открыл железную дверцу и нагнулся, заглядывая в нее:
– Ив этих ответвлениях... в этих ответвлениях создается своего рода сквозняк...
Голос Николая Николаевича стал еще глуше, потому что он совсем влез в отверстие и теперь стоял выпрямившись в шахте.
Мне стало скучно:
– Пора, Николай Николаевич. Может быть, пойдемте...
– А вот тут скобы есть, – донеслось из отверстия, – чтобы лазить... Удивительно, как все предусмотрено! Очевидно, для очистки. Мм-да... Гм! Гм!
Бормотание Николая Николаевича стало еще глуше и отдаленнее. Я сунул голову в отверстие:
– Пойдемте, Николай Николаевич. Уже, наверно, из школы все ушли.
Откуда-то сверху из темноты донесся голос:
– Гм! Вы только посмотрите: эта шахта... Идите-ка сюда. Да нет, вы идите сюда... Вот здесь, на стене, металлические скобы, так вы по ним... Вы обратите внимание, как здесь все предусмотрено... Да вы лезьте сюда. Вот здесь, около меня, уже боковой ход...
Я подумал, что старик обидится, если я его не послушаюсь, и, нащупав скобы, полез во тьму... Вскоре я коснулся головой ботинка Николая Николаевича.
– Виноват, – сказал он.
В это время внизу, в котельной, послышались шаги.
– Николай Николаевич, идет кто-то, неудобно.
– Тш-ш! – прошипел Николай Николаевич.
Мы притихли. Шаги приблизились. Глухо хлопнула металлическая дверца, что-то лязгнуло, потом щелкнуло. Шаги, на этот раз чуть слышные, удалились.
Если раньше можно было видеть слабо освещенное дно шахты, то теперь наступила абсолютная, кромешная темнота.
– Милый вы мой, – забормотал над моей головой Николай Николаевич, – мы, кажется, большую оплошность допустили.
– А именно?..
– Несомненно, это дворник приходил. ~ И он запер нас?
– Да, голубчик, по всей вероятности.
– Гм!
– Да-а!
Мы помолчали. Николай Николаевич завозился наверху:
– Вы разрешите мне спуститься. Все-таки, знаете ли, седьмой десяток.
Я сполз по скобам вниз, за мной – педагог. В узкой шахте мы стояли вплотную друг к другу. Я потрогал дверцу:
– Заперта, Николай Николаевич. Он вздохнул:
– Милый вы мой! Как это все нехорошо получается! Опять помолчали. Потом я предложил:
– Кричать надо.
– Кричать? Гм! Да... Кричать... Но, знаете, уж больно это будет... как бы вам сказать... странно. Вы же сами понимаете, занятия кончились, но много детей еще осталось: кто в кружках, кто в читальне, а мы будем кричать, и в каждой комнате услышат... "Что такое?" – скажут. "А это Николай Николаевич в трубу забрался и голос подает". Неловко.
– Так что же делать?
– Честное слово, ничего не могу придумать, милый вы мой. Поверите ли... со мной никогда подобных приключений не случалось...
Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться. Николай Николаевич дотронулся до моего плеча:
– Знаете что, голубчик? Вы человек молодой, ловкий... Может быть, вы слазите в какой-нибудь боковой канал и тихонько, не поднимая шума, скажете кому-нибудь: так, мол, и так, случилось такое досадное происшествие... А? Я вам буду очень признателен за это.
Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потемках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то вообразил, что вишу над бездонной пропастью. Хорошо, что Николай Николаевич стал тихонько напевать от скуки.
Боковой канал был четырехгранной трубой длиной метров шесть. В конце его сквозь решетку проходил свет. Я лег на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками известки и кирпича. Когда я добрался наконец до решетки и стал смотреть через нее, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Все оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу мусора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлялся, зачихал, потом бодро спросил:
– Ну, каковы результаты?
– Раздевалка, Николай Николаевич.
– Жаль, жаль!
Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта. И каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора – высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть еще один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решетки, заглянул сквозь нее и сразу дернулся назад.
Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два "исследователя", из-за которых мы попали в эту историю.
Совершенно измученный, я спустился на дно шахты:
– Плохо, Николай Николаевич!
– Никого не нашли?
– Нашел. В учительской заседание педсовета.
– Ох! А я, выходит, не явился.
– А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.
Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:
– Все еще меня ждут. Мы помолчали с минуту.
– Итак, милый мой, что же вы предложите?
– Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.
– Ох, милый мой, что вы!.. – взволнованно зашептал Николай Николаевич. – Вы все-таки войдите в мое положение... Директор наш и все педагоги – милейшие люди, но... как бы вам сказать... едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика...
– Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины!
– Мм-да... Конечно, но... Нет, я против этого. Категорически против.
– Ну так что же... Этим вашим мальчишкам говорить? Николай Николаевич ответил не сразу:
– Видите ли, голубчик... При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход... Они очень хорошо относятся ко мне, по в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми... Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут... И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую...
– Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.
– Нет, почему же "бросьте"... Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним...
– К кому?
– К ребятам, разумеется... И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как... ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство...
