Любоваться находкой не было времени. До наступления темноты осталось немного, нужно спешить в лагерь. Ржавый ствол Братов сунул в рюкзак. На досуге будет время рассмотреть лучше.
«Не могла ли эта винтовка принадлежать кому-нибудь из экспедиции Рудакова? — размышлял Братов, идя по лесу, и сам себе отвечал: — Вряд ли. Рудаковское золото на Большой тропе, а тропа в долине Каменной. Все это верно, — думал он, — но нет ли какой-нибудь ошибки в легенде? И золотая жила Рудакова может быть, вовсе не на тропе?»
Первое время он шел осторожно, с опаской поглядывая в стороны: не притаился ли где зверь. Случайно геолог вышел на хорошо проторенную звериную тропку. Она вела в нужном направлении. В тенистых местах на утоптанной земле сохранялся тонкий слой снега, первого в этом году. Как ни быстро шагал Братов, но от его внимания не ускользнул свежий отпечаток крупной лапы. Мимоходом геолог наклонился, чтобы лучше рассмотреть форму медвежьей ступни.
Но его ждала новая загадка — след был не медвежий. На подтаявшем снегу четко обозначился оттиск ичига, даже под пяткой выделялась дратвенная строчка. «Сегодня день сюрпризов», — подумал Братов Он долго сидел на корточках, рассматривая след с таким удивлением, словно видел не след обыкновенного человека, а отпечаток ступни живого динозавра.
Напрашивалась мысль: не этот ли человек подходил к месту, где Братов нашел винтовочный ствол?
С утра Гриша был невесел. Проснулся рано и долго лежал в спальном мешке, слушая шум речки, треск костра, чьи-то шаги на таборе, и все глядел на два осиновых листа, упавших на просвечивающий верх палатки. Он никак не мог понять, почему вдруг стало тоскливо, о чем напомнили эти два желтых листочка? «Да, осень», — догадался он. Осень, осень, — говорили желтые листочки, — скоро первое сентября! Так вот почему тоска защемила сердце. Никогда раньше не поверил бы Гриша, что простое воспоминание о школе и товарищах может вызвать такую радостную и тревожную грусть. Как далека от него школа, друзья, учителя. И отсюда, из далекого геологического лагеря, обыденная школьная жизнь со своими нехитрыми радостями и печалями манит еще сильнее, неудержимее. Вспомнилась семья, младшие братья и сестренка. «Надо будет им всем подарки привезти», — подумал Гриша. Он не может понять, отчего ему грустно: оттого ли, что родные и друзья далеко, или, напротив, оттого, что через несколько дней придется расставаться с отрядом, с таежной жизнью, с маршрутами по ручьям… Наверно, и Наташа скоро уедет в город, если уже не уехала.
И после, когда они с Виктором шли к началу маршрута, Гриша думал все о том же. Красные листья осин трепещутся на легком ветру, срываются и падают под ноги… а ему кажется, будто осенний ветерок шумит в ветвях тополей перед окнами школы, пыльным столбом кружится по асфальту, шурша опавшей листвой и аккуратно укладывая ее вдоль кромки тротуара. Шагает Гриша следом за Виктором, прыгает по валунам, а мысли уносят его далеко-далеко.
Первую пробу взяли в устье речки. Здесь кое-как удалось найти немного намытого у берега песку и гальки. Речка с шумом бурно вытекала из лабиринта скал, которые спускались почти к самому устью. Отсюда, снизу, долина ее не видна, и, если бы не карта, поток воды можно было бы принять за протоку Каменной. Гриша по опыту знал, что в таких случаях речка вытекает из узкой и глубокой расщелины-каньона. Вода, вихрастая, вспененная, катится прямо по каменному ложу. Шлих здесь не намоешь: не только песчинки — камни уносятся течением. Но пройдешь дальше, выберешься из теснины, и речка снова станет обычной, прозрачной, торопливой, как все горные реки с песчаным и галечниковым руслом. Вода в реке светлая-светлая: видна каждая песчинка, и от того, какие породы размывает поток, зависит цвет воды. Дно русла то устлано розовой и красноватой галькой гранитов, то зелеными и черными сланцами, то пестрыми сиреневыми, желтыми и коричневыми эффузивами или розово-белыми и голубыми мраморами.
Пока Гриша неторопливо промывал шлих, Виктор на камнях разжег костер. Гриша слил темно-серую массу шлиха в мешочек и обмыл лоток. Коллектор сидел подле огня, ловил крупных муравьев, хвоинками протыкал им черные глянцевитые брюшки и отпускал на волю, наблюдая, как они неловко корячатся, волоча по траве хвою.
— Ну, пошли, что ли, — нетерпеливо сказал Гриша.
Коллектор поднял голову с таким видом, словно только что заметил промывальщика, и улыбнулся знакомой льстивой улыбкой.
— Ты иди, Гриша, один. Я над дневником посижу, у меня тут малость подзапущено.
Он, как обычно, протянул Грише выкопировку с топокарты и компас, а сам с деловым видом начал что-то исправлять в дневнике. Эта комедия Грише уже не в диковинку. Он прекрасно знал, что работы над коллекторским дневником не ахти как много, чтобы и впрямь сидеть по целым дням. На этот раз ему совсем не хотелось идти в маршрут одному. Но возражать он не стал.
Едва мальчик отошел от костра, как речка привела его ко входу в сырое ущелье. Поток, стремительный, вспененный, вырывался на простор, захлестывая лежащие в русле валуны. Некоторое время Гриша пробирался вдоль одной из стенок каньона, но скоро вынужден был отступить — путь преграждал отвесный уступ. Тяжелая струя воды падала с него, забрызгивая все вокруг мельчайшей водяной пылью. Стоял непрерывный грохот; было сыро и полутемно; над головой виднелась только неширокая полоска неба.
По стенкам ущелья рос цепкий кустарник и лепились одиночные деревца лиственниц. Обжигая ладони о колючие заросли, Гриша выбрался наверх. С двадцатиметровой высоты смотреть на белесую ленту металлически гремящей воды куда интереснее. Некоторое время Гриша сидел у края обрыва, бросал вниз камни, потом поднялся и пошел вверх по долине, высматривая впереди место, где должен кончиться каньон. На пути мальчику встретилась полянка, густо заросшая брусничником. Ягода уже была крупная и кое-где спелая. Отбросив лоток, Гриша опустился на колени и начал выискивать самую спелую и рясную ягоду. Ползая по земле, он потерял место, где оставил лоток, а когда хватился, долго пришлось шарить глазами между заросшими брусничником глыбами камня, редкими кустиками, сухими пнями и корягами. Позади треснула ветка. Этот звук заставил Гришу вздрогнуть. Оглянувшись, он успел заметить полосатую шубку бурундука, мигом взбежавшего на ближнее дерево. Только сейчас Гриша как следует огляделся кругом. Мрачная теснота скалистых бортов долины вдруг тягостно поразила его. Сознание полного одиночества неприятно действовало на воображение. Стараясь отогнать гнетущее чувство, Гриша поднялся на ноги и подошел к лотку — наконец он заметил его. Поблизости затрещала беспокойная кедровка.
Дальше на пути встретились густые заросли ольховника с редкими осинками. Листва уже поблекла и поредела, а в гуще кустов пахло сыростью и прелью. Со дна ущелья слышался шум речки, в него вплетались лесные шорохи, трепетно шелестели листья осин, отбрасывая на землю подвижную тень; свежий ветерок мягко раздувал пожелтевшую хвою лиственниц; где-то неподалеку тревожно и жалобно поскрипывало сухое дерево.
Смутное предчувствие недоброго властно охватило Гришу. Это был страх, страх неожиданный, безотчетный, почти панический. Серые каменные скалы и темные тени леса угнетали своей безжизненностью. Гриша не вынес растущей в нем жути и повернул назад. Хватит Виктору отсиживаться, пусть идет вместе с ним!
Но как только мальчик спустился вниз и завидел жидкий сизый дымок костра, у которого остался Прагин, — все страхи словно рукой сняло. Гриша остановился и присел на ствол огромной поваленной сосны. Виктор наверняка высмеет его.
«Эх ты, а еще парень, бурундуков испугался», — скажет он.
Но и поворачивать обратно одному не хотелось. К тому же Гриша не был уверен, что страх не возвратится к нему вновь, как только он окажется в зловещей долине. А день между тем клонился к обеду…
И Гриша нашел иной выход. Как-то Виктор рассказал ему про коллектора и промывальщика из другой партии, которые на самом деле не ходили по-ручьям и речкам, а намывали шлих где-нибудь в одном месте и раскладывали в разные мешочки.
— Нужно только, чтобы оба не выдавали друг друга, — добавил Виктор в заключение. — Тогда порядок.
Грише вспомнилась эта история. А что, если и ему так же поступить?
Рядом с ним на месте вывороченного из земли корневища сосны голубела лужица мерзлотной воды. В нее опрокинулось небо, пронзенное острыми вершинами лиственниц. Гриша спрыгнул с дерева и наклонился над лужей. Вода в ямке небесно-прозрачная, на дне сплошным слоем лежит хвоя, сучья и прошлогодние листья. Из мягкого ложа со дна лужицы на Гришу пристально смотрели глубоко запавшие глаза. Должно быть, оттого, что лицо попадало в тень, выражение его было грустным и даже нависшие над глазами пряди темно-русых волос не оживляли его. Гриша заставил себя улыбнуться. В воду упал листок, подняв мелкую волнистую зыбь, — и отражение расплылось в тысячезубой усмешке.
