— Дядя Сережа, подойдите совсем-совсем близко, — послышался в рубке голос Альки.
— Молчок, Люрик, а то на остров высажу, — отозвался Ваганов, высовываясь из двери рубки. — Не видишь: зыбь? Подхватит да ка-ак хряснет о каменюгу... Сень, эй, Сенька, повнимательнее будь, к кекуру подгребаем!
Вдруг как из пушки бухнуло — у основания кекура взорвался столб воды. Поднявшись в половину высоты скалы, он как бы замер, стоя на своем белом основании, а потом рухнул. Отхлынув, вода снова налетела, и опять с раскатистым гулом, будто где-то вдалеке проносился по мосту железнодорожный состав, белые каскады взметнулись на десяток метров вверх. Наверно, эти удары воды о камень и улавливало чуткое ухо Ваганова, подумал Волков и в тот же момент увидел на одной из площадок кекура несколько толстых рыжих мешков. Один из них шевельнулся, и обнаружилась усатая, с маленькими глазками тупорылая башка зверя. «Уу-у-уооо-оо», — потек над водой глухой недовольный рев.
— Ну же, поближе! Ну что вы так далеко?
— Я сказал: молчок. Зыбь же. Хошь верь, хошь нет...
— Верю же я, верю, но еще чуть-чуть!.. Вы же не трус?
Заворочавшись в рубке, Ваганов повел сейнер к скале. Пожалуй, достаточно, подумал и Волков, метров тридцать всего до кекура... Звери просыпались, потягивались, зевали. Вот один поднялся на ласты, встряхнулся, и по его шкуре будто рыжая волна прокатилась. Ну и здоров, дядя! На тонну, может, потянет. Хорошо было видно, как трепетали черные влажные ноздри животного и вздрагивали длинные жесткие усы. Почувствовав неприятный запах железа, солярки и людей, морской лев вздыбил бурую шерсть на загривке, встревоженно, будто давая сигнал, прорычал, и остальные четверо зверей тоже поднялись на ласты и столпились на краю площадки. «Ишь, верхолазы, — подумал Волков, — до воды-то метров шесть».
— Львы-ы-ы! Я дочь племени унангуно-ов из рода морских льво-ов! — закричала Алька, выскочив из рубки и встав на кнехт.
Волков подошел сзади, взял ее за свитер. Девочка сердито оттолкнула руку, мотнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам, и опять закричала призывно и властно:
— Здравствуйте, львы-ы-ы!
— Уу-у-уу-ооо! — отозвался девочке самый большой лев.
Озорно взглянув на Волкова, девочка сунула два пальца в рот и засвистела. Лев покрутил головой, прислушался и, оттолкнувшись от скалы ластами, бросился в океан. Подавшись вперед, все же незаметно ухватив Альку за свитер, Волков увидел, как тело животного вытянулось в струнку, а ласты плотно прижались к бокам. В следующее мгновение всплеснулась вода, лев нырнул, запенилась там воронка; зыбь подхватила пену, ударилась с ходу о скалу и скрыла на мгновение от глаз людей остальную четверку зверей.
Лишь только вода спала, львы, а вернее, по определению Волкова, львица и трое молодых совершили коллективный прыжок. В отличие от главы семейства они не прижимали ластов, похожих теперь на острые рыжие крылья, а, наоборот, широко раскинули их. Ух-ух! Ух! У-ууу!.. Вода вскипела. Один из молодых львов упал в океан брюхом, как неопытный ныряльщик. Волков поежился, представив себе, как трахнулся о воду этот лев-парнишка. Тотчас вынырнув, животное ошалело закрутило головой и направилось назад к скале, будто желая доказать, что прыгать умеет, что такое проделывало тысячу и один раз...
— Как и мне хочется прыгнуть в воду с той скалы, — вздохнув, сказала девочка. — Ну прямо ужас как хочется!
Двигатель вдруг смолк. Громыхнула о скалу зыбь.
— Сеня! — заорал в машинное отделение Ваганов. — Сенька, кашалот тебя проглоти: мы ж у кекура!
— Сей секунд! — крикнул Сеня из машины.
Волков бросился к люку, скользнув в чадное машинное отделение. В синеватом сумраке испуганный, растерянный Сеня, мальчишка лет восемнадцати, метался у двигателя. Волков оттолкнул его. Итак, в чем тут дело?..
— Сеня. Быстрее, родимый, — прохрипела труба.
— Сей секунд... — пролепетал Сеня, чуть не плача.
— Ничего, сейчас все будет... оки-доки, — успокоил его Волков.
П-чхи! Чхи! Сжатый бы воздух не стравить, вот тогда уж действительно не прочихаешься. Ну-ка топлива побольше... Бум-бум-бум — мерным рокотом отозвался оживший двигатель. Волков прибавил оборотов, поискал глазами. Что-то шепча, шмыгая носом, Сеня подал ему ком чистой ветоши. Вытирая руки, Волков подумал, что машинку надо ой как отрегулировать. Все эти клапанишки, форсунки, зазорчики. Нельзя с таким движком мотаться по океану.
ЛЕГЕНДЫ О ПЛЕМЕНИ МОРСКИХ ОХОТНИКОВ
— А вы вот что скажите: любопытство — это хорошо или плохо?
— Любопытство? Ну-ка пододвигайся ближе... Держи шубу. Так о чем ты?
— Понимаете, мы с этим самым Толиком, он тогда еще в школе учился, ну в прошлом году, взяли и убежали из поселка на другую сторону острова, на могилу Беринга. Ну нам потом и влетело! — Алька засмеялась, стрельнув глазами снизу вверх на Волкова, потом, поправляя шубу на своих плечах, продолжила: — А Толик и говорит: мы просто любопытные. А директор говорит: любопытство — это отвратительный порок. Так как же? Я все же больше Толику верю, а?
— Да ты настоящая путешественница, — сказал Волков. — Любопытство?
Он посмотрел в океан. Знобкий ветерок прокатился над водой. Солнечно, но так прохладно!.. Синее все. Только возле борта судна волна вдруг наливалась густым зеленым цветом, но это длилось совсем недолго, какое-то мгновение. «Если бы я не был любопытным, — подумал Волков, — я бы никогда не очутился на шхуне «Актиния», не стал бы моряком; я бы не узнал, как прекрасна земля и сколько на ней живет интереснейших людей. Я бы не увидел летучих рыб, выпархивающих из-под форштевня судна, как стайки пестрых стрекоз, и не был свидетелем схватки старого одинокого марлина с акулой мако; мне бы никогда не довелось понырять у коралловых рифов». Сиди он дома, на суше, не стань моряком, разве побывал бы он на клипере охотников за меч-рыбой? Уж так случилось, что он оказался на борту стремительного суденышка и даже сам загарпунил одну меч-рыбу, швырнув в нее с длинного бушприта клипера легкий гибкий гарпун... Любопытство, вернее, любознательность — это хорошо. Это нужно человеку. Еще до войны из-за этого чувства он убегал из дому и, как маленький первооткрыватель, с волнением, радостью и страхом углублялся в шумные улицы своего громадного таинственного города. Как это было здорово: идти одному и видеть массу удивительных вещей! Гранитные получеловеки-полузвери глядели на него своими большими каменными глазами; белели статуи обнаженных мужчин и женщин в усыпанном шуршащей желтой листвой парке, как мачты диковинного корабля возвышались Ростральные колонны.
Молчаливый и сосредоточенный, он возвращался домой и тихо, покорно выслушивал выговоры родителей и их угрозы, что в следующий раз он уж обязательно получит ужасную трепку. Он-то верил, что трепки не будет, и, отправляясь спать, знал, что опять удерет из дому и опять узнает что-то необычное, новое, и, утомленный, с радостным чувством открытий, которые уже были и которые его еще ждут, закрывал глаза...
Волков потрепал голову лежащего возле их ног Бича. С кормы слышались голоса Анны Петровны и Филинова: «...и не рассчитывай, что я отступлюсь от Урильей», — донесся голос женщины. «Анечка, на меня ведь жмут сверху», — басил Филинов. «Мир чертовски занятен, — подумал Волков, — и чем раньше человек поймет это, чем раньше он оглянется вокруг удивленным и радостным взором с жаждой узнать, увидеть больше, чем он знал до этого, тем богаче и насыщеннее станет его жизнь, тем меньше коросты безразличия и скуки нарастет на нем, а душа долгие-долгие годы будет оставаться светлой, восторженной и отзывчивой».
— Любознательность, Алька, — одно из самых прекрасных человеческих качеств, — сказал он. — Так вот: пока ноги ходят, пока глаза глядят — вперед, за кромку горизонта! Ну а как ты считаешь?
— Я? Я тоже: вперед, за горизонт! Ох, как мы тогда с Толиком напутешествовались. А как мы там с ним в песке, где землянка Беринга была, рылись. И могилку Беринга мы подправили, вот.
— Наколотил меня тогда батя за то путешествие, — сказал вдруг Толик за их спинами. С книгой под мышкой он все время крутился возле них. То спасательный круг с деловым видом осматривал, то якорную лебедку, хмурясь, пинал. А сам все прислушивался. — Ремнюкой он мне вжарил.
— Толик, сядь. Толик, а помнишь, как мы на животах к озеру подкрадывались, а на нем ути какие-то красные плавали, помнишь?
— Некогда рассиживаться, — вздохнув, промолвил Толик. — Работы, сами видите, по ноздри, почитать даже некогда.
— Да сядь ты, Толик, да успеешь ты все свое сделать. А вот бы нам побывать в лесу! — мечтательно сказала Алька. — И еще, знаете, может, глупо, но мне очень-очень хочется побывать в детском игрушечном магазине. Я, правда, уже в куклы не играю, но все же... Вот сон мне приснился. Толик, садись рядом... Ну вот, будто в нашу бухту пароход входит. Бо-оль-шой-большой. Я поднимаюсь на него, а это и не пароход вовсе, а большой-пребольшой игрушечный магазин. И чего-чего только в нем нет! И куклы разные, и платьица, и штанишки кружевные. — Она замолкла, вздохнула, а потом, смущенно засмеявшись, сменила тему: — Глядите-ка, Жорка отстал в тумане, а теперь догнал нас. Ну теперь он поплывет с нами до самого лежбища. Ужас какой любопытный китишка.
