Шубин привычно поднырнул под сеть, растянутую на кольях. С силой толкнул толстую дверь и, очутившись в блиндаже, увидел бывшую свою пассажирку.
Впервые по-настоящему он увидел ее — без плащ-накидки и надвинутого на лоб капюшона. Будто упал к ее ногам этот нелепый пятнистый, с плотными, затвердевшими складками балахон, и она предстала во весь рост перед изумленным Шубиным! Статная, высокая. С гордо поставленной головой. В щегольски пригнанной черной шинели, туго перетянутой ремнем. В чуть сдвинутом набок берете, из-под которого выбивались крутые завитки темных волос.
Вокруг нее теснились летчики. Она смеялась.
«Конечно, окружена, — подумал с неудовольствием Шубин. — Такая девушка всегда окружена».
Он козырнул и прошел к столу адъютанта.
— Зачем вызывали?
— Со шхерами что-то опять. Десант отменили, ты же знаешь.
Шубин не утерпел и оглянулся. Мезенцева задумчиво смотрела на него. В руке белел номер флотской газеты. Ага! Прочла, стало быть, о пробоинах.
Летчиков позвали к адмиралу. Шубин подошел к Мезенцевой.
— Здравия желаю, товарищ старший техник-лейтенант, — бодро сказал он. — Разрешите поздравить с благополучным возвращением.
— И вас разрешите — с потопленным транспортом!
— Это товарища моего надо поздравлять. Он потопил.
— Не скромничайте. Без вас бы не потопил. Вот — пишут в газете!
Они сели рядом.
— Поднапутали малость сгоряча, — сказал Шубин. — Глядите-ка: «Струи воды хлестали из пробоин во все стороны, напоминая фонтаны статуи Самсона в Петергофе». Не струи. Одна струя. И не во все стороны, а вверх. И еще: «Чем стремительнее мчался героический катер, тем выше задирался его нос, в котором зияли отверстия от пуль, и тем меньше их заливало водой». Уловка моя была не в этом. И назад я шел не на редане.
— Ничего не поделаешь. Вокруг вас творится легенда.
— Ну что ж, — охотно согласился Шубин, — творится так творится!.. Но вы еще больше молодец. Я бы, знаете, не смог, как вы. В одиночку! Спешенным! Без торпед и пулемета!
— Надо было бы, смогли. Человек не подозревает и сотой доли заложенных в нем возможностей… Даже такой лихой моряк, как вы. — Мезенцева посмотрела на него искоса, с лукавым вызовом.
Совсем по-другому держалась сейчас: непринужденно и весело, охотно показывая в улыбке ровные, очень красивые зубы (рот был тоже красивый, твердых, четких очертаний).
Разговаривать, однако, приходилось с паузами, часто переспрашивая друг друга. В приемной было тесно, шумно. Мимо сновали офицеры, то и дело окликая и приветствуя Шубина или Мезенцеву.
— Нет, думаю, не смог бы, — возразил Шубин. — Я знаю себя. Вот вырвался вчера на оперативный простор, отвел душу. А то на шхерных фарватерах этих — как акробат на проволоке. Сами видели.
Она засмеялась.
Разговор вернулся к тем же семидесяти трем пробоинам.
— В рискованном положении, — сказал Шубин, — опаснее всего усомниться в своих силах. Ну, с чем бы это сравнить? Хотя бы с восхождением на крутую гору. Нельзя оглядываться, смотреть под ноги — надо только вверх и вверх!..
Он перевел дух — почему-то очень волновался.
— Есть военный термин, — продолжал он, — наращивать успех, приучать себя к мысли, что неудачи не будет, не может быть!
Мезенцева подсказала:
— Создавать инерцию удачи?
— Как вы понимаете всё! — благодарно сказал он. — Это удивительно! С полуслова. Именно — инерцию!.. Я, например, стараюсь вспомнить перед боем о чем-то очень хорошем. Не только о боях, кончившихся хорошо, но о самых разнообразных своих удачах. О тех личных удачах, которыми я больше всего дорожу. Такие воспоминания, как талисман… — Он вопросительно посмотрел на нее: — Может, смешно говорю?
— Нет, отчего же? Очень верно, по-моему. Успех родит успех. Создается приподнятое настроение, в котором все легче удается, чем обычно.
Не отрываясь Шубин смотрел на нее.
— Вы умная, — прошептал он. — Вы очень умная. Я даже не ожидал.
Мезенцева опять засмеялась, немного нервно. В разговоре об удаче все настойчивее пробивалась иная тема, какой-то новый, опасный подтекст.
— Нас позовут сейчас к адмиралу, — Она сделала движение, собираясь встать.
Но Шубин удержал ее:
— Хотите, скажу, о чем, вернее, о ком я думал во вчерашнем бою?
Интонации его голоса заставили Мезенцеву внутренне подобраться, как для самозащиты.
— Хотите? — настойчиво повторил он, еще ближе придвигаясь к ней.
Мимо прошли два офицера. Один из них негромко сказал другому:
— Смотри-ка, Шубин атакует!
— Уж Боря-то не промахнется, будь здоров!
Они засмеялись.
Шубин не услышал этого, а если бы и услышал, наверно, не понял — так поглощен был тем, что звучало сейчас в нем самом. Но Мезенцева, к сожалению, услышала.
— Я думал о вас, — негромко продолжал он. — Нет, не отодвигайтесь. Я просто думал, какая вы. И еще о том, что мы встретимся. Мы не могли не встретиться, понимаете? Иначе, какой бы я был Везучий? Это прозвище мне дали — Везучий!..
Он улыбнулся своей открытой, мальчишеской, немного смущенной улыбкой.
Но Мезенцева не смотрела на него и не увидела улыбки. Она чувствовала, что от этого объяснения в любви — и где? на КП! — у нее пылают щеки.
Красивой девушке, которая находится среди молодых, легко влюбляющихся мужчин, надо быть всегда настороже. В любой момент может потребоваться деликатный или даже неделикатный отпор. Но никто еще не ставил Мезенцеву в такое нелепое положение. Стало быть, все видят, что Шубин «атакует»? И как там дальше? «Боря не промахнется, будь здоров!..» Это прозвучало нестерпимо пошло.
Она встала.
— Я убедилась, товарищ старший лейтенант, — надменно сказала она. — У вас действительно военный характер. Вы нигде и никогда не теряете времени даром.
Двери кабинета распахнулись, и начальник штаба, стоя на пороге, назвал нескольких офицеров, в том числе Шубина и Мезенцеву. На минуту она задержалась. Женщины, даже самые лучшие из них, уколов, не преминут еще повернуть нож или булавку в ране. Сделала это и Мезенцева.
— В начале нашего с вами вынужденного знакомства, — сказала она, стоя вполоборота, — я решила, что вы развязный Дон-Жуан, из тех, кто ни одной юбки не пропустит. Потом я переменила это мнение. Но, видно, правду говорят, что первое впечатление — самое верное!
И, не оглянувшись, она проследовала в кабинет, а Шубин остался неподвижно сидеть на скамье.
— Шубин! — сердито позвал начальник штаба. — Не слышал, что ли? Тебя отдельно приглашать?
У стола адмирала сидели представитель штаба флота, командир бригады торпедных катеров, летчик и Мезенцева. Вслед за начальником штаба вошел и Шубин.
— Прибыл по вашему приказанию, товарищ адмирал!
— Садись, садись!.. Итак, командующий флотом отменил десант. Потери были бы слишком велики, успех сомнителен. Мы должны предложить другой вариант. Прошу, товарищ Мезенцева.
Щеки девушки приобрели уже нормальную окраску. Держалась она чрезвычайно прямо, глуховатый голос был негромок и ровен, как всегда.
— Мое сообщение будет кратко, — сказала она, подходя к карте шхер. — Пролив в этом месте защищен от ветров. Накат невелик, хотя в двадцати метрах от воды намыт бар. Участок берега, где предполагалось высадить десант, оплетен тремя рядами проволочных заграждений. В сопках я насчитала две зенитные батареи, одну береговую, две прожекторные установки и семь дотов. Возможно, что дотов больше. Они хорошо замаскированы.
— Семь дотов, береговая и две зенитные! Ого! — Представитель штаба удивленно покачал головой. — И это в глубине шхер, на таком маленьком участке?
— Так точно. Насыщенность огнем, по моим наблюдениям, возрастает по мере приближения к эпицентру тайны.
Она так и сказала: эпицентр тайны! Шубин вскинул на нее глаза, но промолчал.
— Подтверждается, что там тайна? — Комбриг повернулся к адмиралу. — И тайна важная, если ее так берегут. Как же без десанта?
— Ну, ломиться в дверь за семью запорами!.. Была бы хоть маленькая щель.
Командир базы взглянул на Шубина. Тот встал.
— Разрешите? «Языка» бы нам, товарищ адмирал! Выманить фашистов из шхер, захватить «языка». А я бы задирой от нас пошел.
— Как это — задирой?
— Ну, ходили когда-то стенка на стенку, дрались для развлечения на льду. А мальчишки, которые побойчей, выскакивали наперед, чтобы раззадорить бойцов. Я потихоньку — в шхеры, обнаружил бы себя и с шумом назад! За мной вдогонку «шюцкоры», а тут вы со сторожевиками и «морскими охотниками». Поджидали бы в засаде у опушки шхер. И сразу — цоп его, фашиста!
Он быстро сомкнул ладони.
Адмирал засмеялся — Шубин был его любимцем.
