Торопов открыл дверь и швырнул тючок вниз. Кувыркаясь, он полетел прямо на бочку. Сейчас взрыв… Но тючок ударился о землю возле бочки, подпрыгнул, и к нему бросились темные фигурки. Внизу снова забелели льды.
— Все снял! — Эдька, самодовольно улыбаясь, перезаряжал «Ладу».
— Когда тючок разорвут, радости будет на весь остров, — сказал Торопов.
— А что там, в тючке?
— Почта. Письма, газеты, журналы. С месяц, наверное, не получали их полярники.
Так вот, значит, как здесь доставляют письма и газеты! Никаких почтальонов, а прилетает самолет и прямо вам на голову сбрасывает почту.
Миша заглянул в иллюминатор.
— Мыс Шелагский!
Слева ползли угрюмые черные скалы. Видно было только узловатое подножье мыса, верхушка ушла в туман и облака.
— Хватит кататься, — улыбнулся Торопов. — Мы дома.
Самолет тянул на посадку. Василек не успел даже побледнеть — так быстро она произошла. Перед самой землей мелькнули у фюзеляжа одна за другой три чайки. Одна чуть не попала под винт.
— Отчаянные!
Татакнул напоследок мотор, и вскоре дверь распахнулась. Над взлетной полосой висела тягучая туманная тишина. Пилоты устало надевали кожаные регланы, капитан Елисеев собирал карты.
— Штурман, справку, — негромко сказал Цуцаев.
— Полет длился десять часов двадцать пять минут, а пролетели мы за это время три тысячи триста километров!
— Добро.
Вслед за Ксанычем ребята спустились по трапу и оглянулись на самолет. В сумеречном свете стальная птица, выкрашенная светящейся алой краской, казалась раскаленной. Можно было подумать, что туман охлаждал ее большое натруженное тело, но ребята знали: самолет в полете не нагревается.
— Вон там, на развилке, наверное, вы и разминулись со своими хлопчиками, — сказал звеньевой Якименко.
Гусятников кивнул.
— Да, помнится, мимо промелькнул голубой бензовоз.
— А как же вы не заметили их в кабинке?
— Вьюжило сильно… Еле дорогу видел.
Они сидели в жарко натопленной избушке старателей. Дрововоз медленно оттаивал. Плотно поев, он сонно мигал глазками и только переводил их с одного говорившего на другого, ничего не понимая. Лейтенант Гусятников представился работником райкома комсомола, которому поручили разыскать ребят. Старатели отдыхали. Бульдозеры не скребли ножами замерзший грунт. Все с интересом прислушивались к разговору.
— Жаль, жаль, — протянул Гусятников.
— И я говорю: жаль, — подхватил звеньевой. — Хотя с какой стороны жаль. Они в теплой кабине, доберутся до места. А на вашем драндулете еще простудились бы хлопчики. Вот тогда бы их было жаль. Проворные, шустрые такие ребята.
Гусятников поинтересовался:
— А вы, товарищи, кто откуда?
Звеньевой принялся словоохотливо рассказывать:
— Семашков из Магадана, Щербаков из Владивостока, Гена Лысенко тоже оттуда, Егоров родился в Ленинграде, Билоненко и Алаторцев из Сумской области, я и Жмакин из Днепропетровска, земляки, значит… А где Жмакин, хлопчата?
— Видали у колоды — шланг чинил.
— Ну, ладно… Петя Комаровский — хлопец здешний.
— Погодите, — перебил его Гусятников. — Жмакин… Знакомая фамилия. Кажется, я знаю его.
— Вполне может быть, — развел руками звеньевой. — Встречались где?
— Да, встречались. Нельзя ли его повидать?
— Чего ж нельзя? Сашко! Мотанись за Жмакиным.
Бородатый старатель с ворчанием поднялся с нар.
— Хороший хлопец Сашко, — звеньевой погладил наголо бритую крепкую голову, и круглые голубые глаза его подобрели. — И работает здорово. Только ворчать любит.
Вскоре Сашко вернулся.
— Идет…
За разговорами прошло полчаса. Звеньевой забеспокоился.
— Сашко, где же он?
— А откуда я знаю? — огрызнулся тот. — У меня нет прямой телефонной связи с ним.
— Как он тебе сказал?
— Сказал, что щас придет.
— А ты что ему сказал?
— Сказал, что милиционер ждать не будет, пусть поторопится.
В избушке наступила тишина. Гусятников смотрел на старателя Сашко так, словно тот на его глазах превратился в орангутанга.
— Откуда… откуда вы взяли, что я милиционер? — наконец выдавил он.
А кто этого не знает? — Сашко равнодушно посмотрел в потолок.
— То неважно, что знает! — вмешался звеньевой Якименко. — Говорить не следовало. Может, гражданин милиционер интересуется Жмакиным не как милиционер. А ну, Серега, — обратился он к другому старателю — сухощавому, смуглому, — прыгни с нар, раздобудь нам Жмакина.
Когда второй старатель исчез за дверью, звеньевой повернулся к лейтенанту Гусятникову.
— А все ж, дорогой товарищ милиционер, не знаю, кто вы по званию и чину, может, съемщик наш и действительно провинился чем перед властью. Золото — дело серьезное, к нему и серьезных людей допускать надо.
Гусятников ударил по столу ладонью.
— Нет, вы прежде скажите, почему вы решили, что я милиционер?
Якименко засмеялся.
— У вас же мотоцикл…
— Что — мотоцикл?
— Ну, его все тут знают. Из райотдела милиции.
Гусятников медленно обвел старателей взглядом.
— Ну что ж, разговор пошел начистоту. Хотите знать, почему милиция интересуется Жмакиным?
Дверь распахнулась. Глаза старателя были как серебряные пластинки.
— Нету! — выкрикнул он. — Нигде нету… Убег!
— С кружкой убег? — Якименко сорвался с места.
— Нет, кружка вот она. Валялась возле колоды.
— Ну, до золота он без меня не доберется, — Якименко вытер внезапно выступивший пот. — И все ж таки убег…
— Теперь вам понятно, почему милиция интересуется Жмакиным? — сказал лейтенант Гусятников, играя желваками.
У столбика с цифрой «21» Шастун притормозил.
— Двадцать пять лет назад в осеннюю пургу здесь все и произошло, — сказал он задумчиво, с отрешенным видом. — Да, лютые пурги бывают у нас поздней осенью…
Ребята почувствовали в его голосе что-то необычное.
— Расскажите, пожалуйста! — в один голос попросили они.
— Мне было тогда двадцать лет, и работал я у одного знаменитого геолога… но вы, наверное, о нем не слышали.
Леньку словно током ударило.
— Пухова! — неожиданно выдохнул он.
Шастун удивленно посмотрел на него.
— А, значит, слыхали все же о нем? Или читали? Дотошные вы ребята, я вижу. Ну, ладно. Разведывали мы тогда олово, а нашли золото. Нас было мало…
— Пять человек! — на этот раз перебила Светка.
Шастун, сбив на затылок кепку, глянул на нее и покачал головой, но продолжал рассказ:
— Да, пять человек. Дмитрий Ананьевич, золотая головушка, над нами начальствовал. Да как начальствовал? Родной отец так не заботился бы о нас, как он. Последний кусок хлеба делили, последнюю заварку чаю. Спали в одной драной палатке. И вот объявил нам Дмитрий Ананьевич, что открыто перспективное месторождение. Это в тот день, когда самородок нашли…
— Собачью голову! — не вытерпел Ленька. Шастун даже машину остановил.
— Э-э, шустрые мальцы! А вы откуда все знаете? Ведь вас тогда и на свете белом не было!
— Нам Ник Палыч рассказал, — потупился Ленька.
— А-а. Он знает, — с уважением сказал Шастун. Машину он не трогал с места.
— Дмитрий Ананьевич решил продолжать поиски, а меня с документацией и образцами послать в город доложить, чтобы скорее начали разработку. Золото нужно было стране. Мимо проходил поезд — трактор и вездеход. Доставил он на прииск продовольствие, груз и теперь возвращался. Дмитрий Ананьевич и уговорил старшего, как сейчас помню, Вакульский его фамилия, чтобы взял он меня. Сложил я все документы, образцы в полевую сумку — большая такая сумка у меня была, а на самое дно сунул самородок. И вроде никто не видел, не знал, а все ж оказалось, что Вакульскому об этом стало известно. Может, с геологами поговорил, а те парни открытые, ничего не скрывали, может, случайно подслушал наш последний разговор с Дмитрием Ананьевичем, когда он напутствовал меня — палатка-то драная, все слышно. Это уж я потом все ворожил, доискивался, как оно так случилось.
Словом, выехали мы. Впереди на тракторе Вакульский — он сам его вел, а позади на вездеходе — несколько человек с прииска, вездеходчик и я. Едем, ни о чем таком не думаем, говорим о том о сем.
Холод стоял лютый в ту осень, и здесь, на двадцатом километре, как водится, началась пурга. Ударила, затянула все вокруг. Ну, вездеходчик опытный, ведет машину уже по чутью. Особенно не беспокоится, знает, что здесь теплушка должна стоять. В ней обычно пережидали пургу. Дошли до столбика «21», а теплушки нет! Что такое? Тут-то ошибочку и сделал вездеходчик — стал на месте крутиться, искать теплушку. Крутнулся раз, крутнулся другой — и себя потерял. Каждый лезет с советом — еще хуже. Словом, заблудились мы. А все потому, что Вакульский, проезжая мимо теплушки, зацепил ее тросом да и потянул за собой: она на полозьях была.
