Весь класс после пятого урока уходил на уборку школьного сада. Собрался и Егорка. Сложил книги в свой потертый клеенчатый портфель, привязал к нему сумочку с чернильницей и хотел было идти, как вдруг…
— Егор, одна минута. — Степан, сдвинув на макушку фуражку, вразвалку подошел и остановился против Синюхина.
— Какой был уговор? Забыл? Может, тебе напомнить?
— В сад хотелось пойти, — попробовал оправдаться Егорка и посмотрел на Тамару Березко. Тамара напустилась на Степана.
— Все идут и ты, Клочко, тоже должен пойти. И Егорка… И не вредничай.
Степан Клочко ничего не ответил, даже не взглянул на Тамару, только передернул плечом и медленно пошел к выходу. Шаг у него был твердый, а сам он, коренастый, с короткой крепкой шеей, внушал невольное опасение. У двери он задержался, не оборачиваясь, сказал:
— Егор, пошли! — И направился из класса, уверенный, что Синюхин пойдет за ним. И Егорка, ни на кого не глядя, словно стыдясь своей слабости, покорно поплелся за Клочко.
— Это что же такое? — не унималась Тамара Березко. — Как можно терпеть?
— Он сильный, — сказал Петя Вихряй, курчавый, черноглазый мальчуган, сын школьного сторожа. — Одной рукой восемь кило поднимает.
— Да-а, — неопределенно заметил Боря Синиченко. — Даст один раз — почувствуешь…
— Вы… вы настоящие тюлени! Тамара презрительно оглядела мальчишек. — А я как председатель совета не буду молчать! — Тряхнув рыжеватыми толстыми косичками, она выбежала из класса.
— Тюлени… Ты знаешь, что это такое? — спросил Боря. Петя ничего не ответил.
Под окном собрался почти весь класс. Вышел к ребятам классный руководитель Николай Иванович. Из окна Боря увидел, как учитель спросил что-то у Тамары Березко и, выслушав ее, нахмурился, но ничего, видно, не сказал. Борис догадывался, о ком шла речь, и невольно покраснел, вспомнив, как Тамара резко бросила ему и Пете прямо в лицо обидное слово «тюлени». Но что поделаешь? Не будешь же драться со Степаном. Борис только вздохнул и пошел к выходу, за ним — Петя Вихряй.
2
Тем временем Степан и Егорка подходили к большому одноэтажному дому на одной из тихих улиц, отдаленных от шумного центра города. У высокой железной калитки друзья остановились.
— Одна минута терпения, — сказал Степан и скрылся во дворе. Егорка присел на скамейку, рядом с собой положил портфель с чернильницей.
Узкая улица, с двух сторон густо обсаженная каштанами, напоминала тоннель. Из-за деревьев почти не видно домов. На улице тихо и пустынно. Ни пешеходов, ни машин. Егорка зевнул и от скуки начал выковыривать носком ботинка кирпич из тротуара.
Если бы он решился, то немедленно ушел бы домой — и наплевать на «одну минуту», как он про себя называл Степана Клочко. Может быть, в самом деле, взять и убежать? Но что потом будет? Например, завтра? Послезавтра? Степан не простит ему этого никогда в жизни. Тогда и в школу не показывайся. Клочко такой, что никого в школе не боится, а совета отряда вовсе не признает. Чуть что — сразу обещает рассказать отцу. А отец его, известное дело, начальник водной станции, хозяин всех лодок. Захочет — и не даст лодки. Эх, был бы у Егорки отец, была бы и лодка! У матери много дел и без лодки. С того времени, как принесли извещение из военкомата, она стала больше работать и очень устает. Егорке жаль ее, и разве осмелишься сказать о лодке? Может быть, она уже пришла домой и ждет его, чтобы вместе обедать.
Если бы не Степан, всё было бы по другому… Месяц тому назад Степана перевели к ним в школу, он сел рядом с Егоркой, а когда окончились уроки, домой пошли вместе. На второй день, когда был дождь и за Степаном приехала машина, Егорка поехал с ним. На третий день знакомства они пошли на речку, и Егорка показал Степану рыбные места. После этого, наверно, не нужно было больше ходить, ну, а Егорка пошел снова. У Степана своя лодка, есть у него несколько удилищ, блесна! Ну, как не пойти? Уроки, между тем, откладывались, и вместо обещанных матери четверок в Егоркином табеле появились тройки и даже двойки.
Что-то подсказывало ему: перестань ходить с «одной минутой». Он ненадежный товарищ. Но проходили дни, а Егорка не мог сказать Степану прямо в глаза: «Больше не пойду».
«Пока нет его, убегу», — решает вдруг Егорка, подымается со скамейки и прикрывает калитку. Но в это время появляется Степан. Он что-то дожевывает, губы его и подбородок лоснятся от жира. Степан не обращает никакого внимания на то, что Егорка чем-то расстроен и стоит почти на середине улицы. Степан бросает на скамейку удочки и блесну.
— Это берем с собой. Пошли!
Всю дорогу Егорка молчит. Говорить ему не хочется. И на рыбалке он тоже молча наживляет на рыболовные крючки кусочки вареного мяса, червей, накопанных накануне, подает удочки Степану и, отвернувшись, сидит на камне, почти безучастно следя за поплавком… Рыба сегодня не ловится, Степан сердится на Егорку, будто Егорка виноват в том, что нет никакого клева. Под вечер возвращаются домой. На середине реки Егорка вдруг бросает весла и хмуро с предательской дрожью в голосе говорит:
— Погреби-ка сам…
Лодка идет по течению. Ее легко несет всё дальше и дальше от берега. Степан сидит на передней скамейке и щелкает семечки.
— Шутишь?
— Греби сам.
— Как бы не так. Моя лодка, и я же греби!
— А я не просился с тобой ехать.
Степан бледнеет, нижняя толстая губа с беленькой кожурой от тыквенных семечек отвисает. Маленькие, плоские, как шляпки кнопок, глаза беспокойно бегают. Он опасливо хватается руками за борта.
— Егорка, греби скорей!.. Я же не умею.
Вот это да! Степан Клочко не умеет грести. А хвастается: «У меня лодка, когда захочу — покатаюсь». Ну и хвастун!
Егорка смотрит на Степана и думает: «Я, Егор Синюхин, не такой уже слабенький, вон какую лодку сам веду, и помощь мне не нужна».
Степан сидит молча, настороженно следя за каждым движением товарища. Изредка он вытирает рукавом вспотевший лоб. Уже у самого берега хватает Егорку за руку и больно тянет к себе.
— Ты, смотри у меня! Чтоб последний раз.
Егорка роняет весло, морщится от боли.
— Пусти.
— Для начала — отпущу… А в другой раз попробуешь — пожалеешь.
— Не пожалею! — вырывает руку Егорка и выскакивает из лодки. Размахивая портфелем, быстро шагает по тропке.
— Одна минута! — кричит Степан. — Не забудь, завтра в школе встретимся перед уроками.
Егорка, махнув рукой — ладно, мол, — идет дальше. Скорее бы домой! А завтра… Завтра он рано придет в школу, ему не жалко — пусть Степан списывает задачу…
3
Егорка Синюхин пришел в школу рано. До начала уроков оставалось еще полчаса. Степан Клочко был уже в классе. Спустя несколько минут пришли Тамара Березко и Боря Синиченко. У Бори круглые, красные, как редиски, щеки. Он оживленно рассказывал Тамаре, кто вчера лучше всех работал в школьном саду. Тамара перебила его: зачем рассказывать? Она сама всё знает. Пусть лучше Синиченко покажет, как он решил задачу. Боря ответил: он решил, но показывать не будет.
— Подумаешь, секрет… Я тоже решила, — сказала Тамара. — И ответ точь-в-точь, как в задачнике.
Егорка слушал их и жалел, что вчера не пошел в сад. Испугался Степана. Мог бы сказать ему, как там, на реке: прямо, в глаза. Однако Егорка чувствовал, что не может, не в силах побороть своей робости перед Степаном. Вот и сейчас, если Клочко потребует, Егорка подойдет и покорно отдаст свою тетрадь по арифметике: переписывай, пожалуйста. Хотя переписывать нечего: задачи, как ни бился, решить не мог. Радовался? Нет, радости было мало: ведь не выполнил задания…
Вот Тамара могла бы помочь. Но как подойти к ней, да еще на глазах Степана Клочко?.. Вообще-то он считал: Тамара Березко лучше всех девчонок в школе не потому, что она председатель совета отряда, а просто так. Правда, иногда и нападает за какой-нибудь пустяк, но это ничего. Егорке даже нравится, когда Тамара кричит. Вот хотя бы тогда, когда Егорка взобрался по водосточной трубе на второй этаж и прошел по карнизу от окна к окну. Тамара больше всех сердилась. Нравились Егорке и ее косички — рыжеватые, толстые, с синими лентами; и шапочку она носит красивее всех.
О том, что Тамарка лучше всех девочек в школе, конечно, никто в мире не должен знать. Это Егоркина тайна.
Неделю тому назад Егорка был дежурным. На перемене из класса все вышли, и он написал такую записку: «Тамара, у тебя есть друг, который для тебя всё сделает… Ты лучше всех девочек в нашем классе». Записку он завернул в промокашку и положил в Тамарину парту на «Кортик» Рыбакова.
На уроке физики Егорка не смел оглянуться, он был сам не свой. К счастью, к доске его не вызвали, он наверняка бы схватил двойку, хотя задание он выполнил, знал его, а ответить не сумел бы из-за какой-то непонятной робости.
Уже в конце урока украдкой посмотрел на Тамару. Егорке показалось, что девочка чем-то взволнована, смотрит на учителя и будто не видит его. Так думал Егорка, и сердце его тревожно билось. Наверно, Тамара угадывает, кто написал записку. Сам он никогда и ни за что не признается… Пусть Тамара только знает, что есть на свете такой человек, который… который… Синюхин не знал, что сделал бы для Тамары, но чувствовал — сделал бы много…
