— Ты что, Володя? — спросила мама, каким-то чужим, странно подурневшим голосом.
— Как это что? Разобьется ведь, — объяснил я.
— Вот-вот! — воскликнул Леопард Самсонович. — Все к одному. Вот и десятая! И — полненькая… Не нахожу слов, Алла Сергеевна!
Оглядев бутылку, директор развел руками:
— Все верно. Точно такая же… Одна партия… Балтабаев, ты что хотел с ней делать в школе?
Закопать, — вздохнул я. — В смысле — дома, а не в школе. На три года… А в школе — обсудить… Сообща…
Ясно…. Ясно, — ухмыльнулся Леопард Самсонович. — Решили и десятую… поставить на обсуждение? А девять предыдущих вы уже обсудили? И это — несмотря на мое субботнее предупреждение? И сколько же вас входит в этот ваш совет? Трое небось?
— Да о чем вы, Леопард Самсонович! — опомнилась мама. — Да чтобы Володя… Да эту гадость… Да никогда в жизни!.. У него и папа только по праздникам… Символически. Скажи, Володя?
Он уже свое слово сказал, — сухо возразил директор. — Вот его слово, — и Леопард Самсонович ткнул пальцем в злосчастную бутылку.
Недоразумение это! — в отчаянии вскричала мама! — Да у нас дома отродясь таких не было. Володя, скажи нам, кто это положил тебе в портфель?
— Сам положил.
Мое положение было отчаянным.
Мама вытирала платком глаза. Я подошел к ней, уронил виновато:
— Мам… Ты это… Правда… Я не виноват…
Иди домой, — всхлипнула мама. — Дома поговорим… Вечером.
Давно пора, — кивнула Наталья Умаровна. — Это у него еще в январе началось, с сосульки. Сосулька та мне в пять рублей обошлась. Простила я его тогда, поверила ему, и, видать, напрасно. Вот к чему приводит доверие, если его слишком много. Урок… Какой мне урок!.. Да и вам.
Спускаясь по лестнице, я увидел Катю Суровцеву. Не обманула ведь! Пришла-таки в школу в новой шубе. Правда, застегивать не стала — иначе от нее самой в жаркой топке шубы одна зола бы и осталась… Катя хотела прошмыгнуть мимо, но я схватил ее за могучий рукав.
— Слышь, Шуба, зачем футболку Ромке отдала?
— Попросил — и отдала. Тебе-то что? Денежки ведь получил…
Знаю, если спрашиваю. Гад он!
А ты-то… Ты-то сам?! — запричитала Кэт. — Ромка как увидел ее — сразу сказал, что это не фирма, а халтура. А папа сказал, что это называется ширпотреб и что мы с мамой просто выбросили деньги.
— Сама ты ширпотреб! — обиделся я. — Такая футболка — одна на всем свете. С нее только фотокопии есть, в Катта-Караване… — Я вовремя придержал язык, едва не назвав и имя Андрея Никитенко. Андрюхин час должен был пробить только послезавтра, седьмого марта…,
— Скелет — Ромкина работа? — прямо спросил я. Катя потянула рукав, вызволяя его из моей руки.
— У него и спроси, — бросила она. — Мое дело маленькое. Попросил — отдала. Брат как никак. — И мисс-Юнусабад ускакала в класс.
Внизу меня поджидал встревоженный Борька Самохвалов.
Что так долго? — напустился он на меня. — Ты чего такой бледный?
Ромка футболку на скелет напялил, — вздохнув я. — И бутылку директор нашел. Обалдеть — как все получилось.
— Еще одну бутылку? — удивился Борька.
— Никакую не еще. Ту самую. Нашу. Я и сказать ничего не успел, а они уже нашли ее в портфеле. Случайно… Теперь в школу нельзя ходить — директор с отцом говорить хочет.
— Что же теперь будет? — испугался Борька.
Я пожал плечами, усмехнулся:
— Призовая игра, наверное… Вчера мы выиграли приз, а сегодня — он нас. В смысле — меня, — уточнил я. — Ты не бойся, я про тебя им тоже не сказал.
Призывно залился звонок, приглашая вторую смену на первый урок. Волны ребят хлынули в узкий пролив коридора, и только я один с трудом плыл сейчас против течения.
Но как говорит Акрам — «Хочешь в шторм спасти корабль — упирай нос в волну».
До вечера была уйма времени, и я из дома позвонил в редакцию Сиропову. Просто так.
А, юнкор Игрек!.. Как успехи? — бодро спросил Сиропов и, не дожидаясь моего ответа, тут же предупредил:
Ты не клади трубку, тут по параллельному телефону Крякина новые стихи Рудика транслирует.
Мне стало скучно.
Давайте лучше через час позвоню, — предложил я. — Она же все равно частушки по буквам передает.
По буквам, — со вздохом подтвердил Олег. — Ну, ты давай тогда… Через час… Не пропадай… Чао-какао!
Повода звонить Сиропову у меня, честно говоря, не было. Никакой новой заметки я пока не написал. Судя по всему, не скоро появится и настроение писать. Какие там заметки, — из школы бы не вылететь. И я решил не звонить сегодня Сиропову. Зачем? Станет спрашивать, как идет в школе операция «Министр ждет подсказки», да сколько названий для маек, курток и футболок мне удалось собрать? До того ли мне сейчас было, если одна- единственная футболка — и та принесла столько невзгод. События последних двух дней могли подсказать мне разве что такие надписи: «Я не виноват!», «Спросите Хурсанда-бобо», «Ну, Суровцевы, погодите!» Но разве подобные надписи заинтересовали бы министра?.. Кто станет покупать товар с такими слоганами? Это же один убыток будет, фабрики остановятся. Кроме того, я боялся проговориться Сиропову, что Леопард Самсоныч только что освежевал перочинным ножом футболку с его заметкой о девочке-богатыре.
Я решил не ждать вечера и позвонил отцу в Министерство. Звонить на работу он разрешал нам только в чрезвычайных случаях, поэтому, услышав мой голос, тотчас спросил;
Все здоровы?
Почти, — вздохнул я.
Что с тобой?
— Директор в школу не пускает. Тут у меня история одна…
— А при чем здесь я?
Поговорить с тобой хочет. Ты же в родительском комитете. Приглашает тебя.
Любопытно, — усмехнулся отец. — В каком качестве приглашает? Как отца или как члена родительского комитета? Если — второе, то, возможно, директор обяжет меня поговорить с отцом Володи Балтабаева. Это что же получится — сам с собой разговаривать буду? Ладно, пошутили и хватит. Что натворил?
Коньяк в школу принес.
Коньяк? — переспросил отец. — Что за новости?
— Понимаешь, мы его выиграли с Борькой и хотели на совете отряда разобрать… А Ромка Суровцев мою футболку на скелет одел.
— На скелет? — растерянно повторил отец.
— Ну да, на скелет. Чтобы все на меня подумали. Эту футболку-то в субботу все на мне видели! Он все продумал…
— Погоди стрекотать! — устало остановил меня отец. — Тут, вижу, так просто не разберешься. Коньяк! Скелет! Футболка! Какая мешанина… — Сиди дома, я в пять приеду. Разберемся…
Не успел я положить трубку — зазвонил телефон.
Это был Олег Сиропов.
— Игреку привет! — прокричал он. — Можешь меня поздравить, старичок: Крякина закончила диктовку. Отговорила, как говорится, роща золотая! Давай, выкладывай, чего хотел, а потом уже я спрашивать буду.
— Тогда сразу спрашивайте, — сказал я. — У меня новостей нет.
— Ну не скажи! — засмеялся Сиропов. — Я, как орган местной информации, тут такое о тебе сегодня узнал!.. Специально звоню, чтобы факт проверить. Ты что же — сам на себя телегу в газету накатал?
— Какую телегу? — удивился я.
— Жалобу значит.
— Что за ерунда? Ничего я никуда не катил, ни телеги, ни трамвая, ни катамарана. Чего мне жаловаться?
— Тебе виднее. Только факт в лице телефонограммы у нас имеется.
— Какой факт?
— Говорю же — телефонограмма. Секретарша редактора утром приняла по телефону от лица, назвавшегося «юнкор Игрек». Так что давай не разыгрывай. Первое апреля еще не наступило.
— Не звонил я в редакцию и Игреком не назывался, — закричал я в отчаянии. — Честное слово же!.
Сиропов замолчал. Я слышал в трубку только тяжелое его дыхание.
— Странно… — уронил он наконец. — Хочешь, я прочту тебе твою… твою… Ну, одним словом, эту телефонограмму. Редактор ее мне передал — для возможного использования в разделе «Можно ли об этом молчать?»
— Читайте, — сказал я. — Интересно, что там у вас.
— Ну, так слушай, читаю… «Широкая общественность нашей школы возмущена поступком хронического хулигана Владимира Балтабаева из 8 «в». Сегодня утром, тайно проникнув в кабинет зоологии, он надругался над скелетом нашей зоологички, благодаря чему последняя прибегла к посредству валерьяновых капель. Экстренными мерами, принятыми директором школы Леопардом Самсоновичем Мантюш-Бабайкиным, пострадавшему скелету возвращены суверенитет и территориальная целостность. Но место ли таким Балтабаевым в нашей школе? Вот вопрос, над которым ломает голову передовая мысль школы. Подписано — «Юнкор Игрек». Все… Ты слушаешь?
— Потрясающе! — уронил я в трубку. — Красивая работа!
Я понимал, что расчетливая, твердая рука противника — а я прекрасно знал его! — все ближе подбирается к моему горлу, готовясь замкнуть на нем кольцо.
