– А почему же он теперь капитан первого ранга?
– Потому что вскоре разобрались. Выговоры отменили, даже присвоили новое звание. Но… оставили на прежнем месте службы. Возвращать в действующий флот – себе дороже, строптивых не любят нигде… Сперва он переживал, конечно, потом втянулся в здешние дела. К тому же – свадьба наконец, потом сын Егорка, великолепный парень… Ну и вот…
– Ага! – привстал Каховский, услыхав сигнал в передней. – Легок на помине…
Появились Каперанг и Кинтель…
2
Устроились на кухне, за шатким столом, который постанывал, пропуская за себя гостей.
– Корнеич, когда вы с Таней обзаведетесь кухонным гарнитуром из карельской березы? – сказал Кинтель. – Это скрипучее сооружение я помню с той поры, когда Салазкин впервые привел меня в сей гостеприимный дом…
Кинтель был самый молодой (так сказать, "человек третей волны"), малость стеснялся Каховского и потому старался держаться очень непринужденно.
Таня – она ставила на клеенку салаты и селедку – сказала, что новой мебелью они обзаведутся к золотой свадьбе, не раньше. Корнеич посопел на манер барабанщика Данилки, которого уличили в излишнем легкомыслии. Каховский спросил:
– Салазкин, как я понимаю, это сын профессора Денисова? Где он теперь?
– В госпитале… – насупленно сказал Корнеич. – Давно уже…
– Давно уже не в госпитале! То есть целую неделю, – живо сообщил Кинтель. – Живет в Лебедеве, у сестер. Там же и мать с отцом… – И разъяснил специально для Каховского: – У него две замужних сестры, они обосновались на большущей старой даче и обитают там всем семейным кланом. Вдали от презренной цивилизации…
– Вы злодеи! – вознегодовал Корнеич. – Санька злодей потому, что до сих пор не зашел! А ты, потому что молчал!
– А он суеверный, – объяснил Кинтель. – Сказал, что ни у кого не объявится, пока не устроит дела с университетом.
– А почему он оказался в госпитале? – напряженно спросил Каховский: понимал, что узна ет о неприятном.
Корнеич сказал угрюмо:
– С Кавказа доставили. Как писал Некрасов, "это многих славных путь"…
– Он же, по-моему, учился на философском… – Каховский снял очки и протирал их концом заграничного галстука. Смотрел исподлобья.
– Учился, – кивнул Кинтель. – Не то что я, лодырь… Он учился и получил диплом, хотя и поволынил с этим делом, потому как брал после третьего курса академический отпуск. По причине неудачных сердечных дел и увлечения посторонними науками… И все же поступил в аспирантуру… А в ту пору начались в нашем знаменитом университете имени Вэ Гэ Белинского всякие заварухи. Против каких-то там предвыборных фокусов, за повышение стипендий, за всякие студенческие права и за что-то еще… А Санечка, он же всегда за всемирную справедливость. Ему бы заниматься разработкой философских тем под сводами аспирантуры, а он – в первых рядах студенческой демонстрации. А костоломы со щитами и палками – на них… Оказался Саня в милиции, объявлен был одним из главарей. Дальше – бумага в университет. Начальство ему ультиматум: пиши покаянное заявление и называй настоящих зачинщиков, или катись… Саня сказал, чтобы катились сами в одно место, хлопнул дверью. Его из аспирантуры коленом под зад… И через две недели его сгреб, конечно, военкомат. Причем в рядовые, так как с военной кафедрой были у Санечки нестыковки, офицерского звания он не получил…
– Я в ту пору был на двухмесячной стажировке в Москве, ничего не знал, – с угрюмой виноватостью сказал Корнеич.
– Ага. А я в больнице, в состоянии вареного червя, – продолжал Кинтель. – Если бы Санин отец работал все еще в университете, может быть, всё бы спустили на тормозах. Но он тогда уже преподавал историю в школе…
– Да, я слышал, что у Александра Михайловича были неприятности, – отозвался Каховский. – Кажется, выступил против коллег-взяточников…
– Выступил… – с длинным вздохом выговорил Кинтель. Поморщился, потрогал затылок (давняя привычка). – Что папа, что сын – одна кровь… Папа оказался в школе, Саня в морфлоте. Причем, почему-то без всяких льгот, положенных людям с высшим образованием. Видать, кто-то специально варил эту кашу в отместку ему… Он, конечно, протестовал, писал рапорты, да толку-то…
– Что за сволочизм… – заметил каперанг Соломин.
– Ну да. А пока суть да дело, пока рапорты разбирали, попал Санечка в учебные казармы на острове Контрольном, на Дальнем Востоке. Ну и хлебнул там. Никакой морской романтики, только мордобой да объедки на обед… Вы уж простите, Дмитрий Олегович, но он так рассказывал…
– Чего прощать, дело известное, – глядя за окно, сказал Каперанг.
– …А однажды является туда какая-то комиссия. Начинают агитировать новобранцев податься из "корабельных кадров" в морскую пехоту. Видать, у морпехов был недобор. Мол, и служба – сплошные приключения, и боевое братство там… Выстроили шеренгу, спрашивают: есть добровольцы? Салазкин наш со многими другими – шаг вперед. Вербовщики эти сперва прошли мимо, даже не глянули. Потому как щуплый и лицо профессорского мальчика… Однако один офицер вдруг вернулся, присмотрелся и говорит: "И вот этого еще, с зелеными глазами"… Так Саня рассказывал… И говорил, что потом, в учебке морского спецназа было не в пример интереснее и легче. Ну, не в смысле нагрузки легче, а по настроению… А через полгода вдруг набирают группу из самых отличившихся и говорят: "Значит, вот что, ребята, поедете в Чечню…" Ребята" на это дело без восторга. Мол, как же так? Даже в прошлые времена раньше, чем после года службы, туда не посылали, а теперь вообще срочников не отправляют. "И, – говорят, – мы кто, омоновцы, что ли?" А начальство в ответ: "Ситуация там в одном месте особая, приходится делать исключение…" В общем, не поспоришь… Переодели ребят из черной формы в камуфляж, самолетом доставили в Грозный, оттуда на машине в какую-то заросшую местность – и сразу задача: по этой вот тропе пойдет группа боевиков, пленных не брать… Только никаких боевиков они не успели увидеть. Вдруг минометный обстрел, Саню шарахнуло так, что больше ничего и не помнил. Очнулся уже в плену…
– Господи Боже ты мой… – тихо сказала Татьяна. Она, слушала, стоя в дверях. Конечно, она все это знала раньше, но сейчас все равно страдала. И думала, наверно, не только о Сане, но и о Ромке.
– Три месяца провел в яме, – продолжал Кинтель. – Те, кто его там держал, думали сперва, что контрактник, они контрактников ненавидят пуще всех на свете… Потом поняли, что срочник, из ямы вытащили. Еще три месяца вкалывал он, как раб, у какого-то хозяина. Конечно, пытался бежать, не получилось… Потом какая-то масштабная зачистка там, освободили. Он еле живой был, сразу в госпиталь. Сперва в местный, потом сюда, поближе к дому… И больше никакой, конечно, армии… На той неделе пошел опять в университет, качать права, заполнил так называемый протестный лист, а в ректорате говорят: "Александр Александрович, зачем эти формальности? Мы зачислим вас обратно в аспирантуру просто по заявлению…
– Странный либерализм, – хмыкнул Корнеич.
– Ничего не странный, – с удовольствием объяснил Кинтель. – Оказалось, там заместитель ректора по всем этим вопросам теперь Сергеевна Мотовилина. Анечка Вырви-Зуб из экипажа "Тремолино" середины восьмидесятых. Мы с Салазкиным ее во флотилии уже не застали, она раньше нас там была, но потом как-то заходила к Корнеичу, заметила там мальчика с зелеными глазами и запомнила. И узнала сейчас… Саня быстренько уяснил ситуацию, еще больше набрался нахальства и говорит: "А в этом случае нельзя ли мне помимо всего прочего подать заявление на заочное отделение математического факультета? С учетом уже сданных дисциплин. А остальное я сдам дополнительно…" Оказалось, что можно и это…
– Елки-палки! – изумился Корнеич. – Сегодня день сенсаций. Понятия не имел, что Анютка в ректорате. А Санька… чего его понесло на математику?
– Непонятно, чего его понесло на философию! – живо заспорил Кинтель. – Я ему сразу говорил: "Зачем тебе это надо?" А он: "Философия – мать всех наук, математика же одна из многих…" А он же в этой "одной из многих" в девятом-десятом классе по уши увяз. Да и в студенческие годы. Вон сколько тогда контачил с Александром Петровичем, с Медведевым… А потом, в госпитале, когда я к нему приезжал, он рассказал… Говорит, когда в яме сидел, только тем и спасался, что делал в уме всякие построения. И развивал идеи… Ну, из тех математических хитростей, которые они с Медведевым обсуждали раньше… И как бы вернулся к корням. Вернее, "к истокам", сказал он…
– Тут вообще много странного, – как-то неохотно заметил Корнеич. – Непонятно даже то, что Саша Медведев, инженер-электронщик, забросил вдруг свое дело и ударился в чистую математику, переучиваться пришлось. Уж лучше бы не делал этого…
