Виталий Коржиков - Коготь динозавра

— Василий Григорьевич, а ето что такое?

На ладошке у Светки лежал камень. Он был плоский, как листок, а по его краю тянулись словно обкусанные щипчиками зубцы.

Василий Григорьевич посмотрел на Светку:

— Ты где это прихватила, в музее?

— Ви что? — Светка покраснела и вскинула ресницы. — Что ви, зачем ви меня обижаете, что я…

Василий Григорьевич и сам покраснел от того, что неловко сказал. Он и не думал её обидеть. Просто таких камней в музее лежало множество, и по нечаянности она могла взять.

— Ну не сердись, ну извини! Но камень откуда?

— Вон там их полно! — пожала плечами Светка и показала на каменный островок, который поднимался напротив палатки.

Василий Григорьевич, подбежав к нему, закричал:

— Да вы смотрите! Смотрите! — И он запустил руки в кучу камней — кремушков, халцедонов, отделанных рукой первобытного человека. — Каменный век! Целая мастерская…

Скрёбла, кремни, наконечники стрел лежали прямо на земле под скалой, будто их только вчера оставили неизвестные мастера, хотя прошло уже десять тысяч лет! Вот здесь, у крохотного грота, в одеждах из шкур они сидели, здесь они тёрли камнем по камню…

Василий Григорьевич поднял голову и вдруг на скале на уровне глаз заметил слабые штрихи. Он приподнялся, потёр их ладонью — штрихи проступили сильней; он потёр рукавом тельняшки — и по старому камню помчался дикий верблюд, выбитый рукой древнего охотника!

— Ну что? — Василий Григорьевич повернулся к Вике: — Нет чудес?! — и снова запустил крепкую руку в кучу халцедонов. Здесь их было столько, что можно было вооружить первобытное войско!

К камням босиком бежала Людмила Ивановна. Она взмахнула руками, будто собиралась что-то крикнуть, но её опередил Коля. Без всякого подвоха, искренне и горько он произнёс обычные её слова:

— Не может быть!

Ведь мог же и он, именно он, староста исторического кружка, открыть стоянку древнего человека, возле которой сидел всю ночь! А вместо этого потихоньку помогал Генке печатать следы динозавра…

— Ну, видишь? — сказал Вике ещё раз Василий Григорьевич и высыпал ей в ладонь горсть камней. — А ты говорила!

Но убеждать её больше было не нужно ни в чём. Она и сама хотела в дорогу.

— А как же всё это? — растерялся Коля.

— Сообщим в Академию наук, — сказала Людмила Ивановна.

— Сообщим и зарегистрируем! — подмигнул Генка и похлопал себя по карману, в котором перекатывался камень, одолевший, может быть, миллионы звёздных километров.

— Так что? — сказал Василий Григорьевич Церендоржу, который грыз баранье рёбрышко. — За динозаврами?

— Ф общем, да! Правда, есть ещё одна маленькая останофка, — и он кивнул на Бату. — Целый год отца не фидел…

— О чём речь! — сказал поднырнувший под руку Генка. — Уважать родителей — главный пионерский закон!

Василий Григорьевич хлопнул его слегка по затылку и, польщённый знаком внимания, Генка спросил:

— Собираться?..

— Конечно! — сказал Церендорж. — А следы динозавра пудем забирать?

Генка великодушно махнул рукой:

— Оставим что-нибудь другим экспедициям!

«Газик» подбрасывало на колдобинах, попутным ветром в кузов заносило струи горячей пыли, запах стада, шерсть. Но кому до этого было дело!

Участники экспедиции перебирали то подробности землетрясения, то нашествия динозавров, и кузов сотрясали такие взрывы хохота, что казалось, машина вот-вот разлетится, как лимонка.

Но «газик» продолжал бежать возле самых гор, и два человека в тельняшках вглядывались в даль.

Один, сжимая в руке наконечник от стрелы первобытного человека, высматривал в обвалах гор следы древних рек, зигзаги мировых катастроф, а другой просто вглядывался в горизонт, и в глазах у него вспыхивало волнение.

Вика, обняв Светку, перебирала на её ладони халцедоны и слушала, как Генка объяснял Людмиле Ивановне и Церендоржу возможность существования многих цивилизаций. И всё было понятно!

Сидят ночью в пустыне у костра люди — и кажется, никого больше в мире нет. Но стоит пройти десять — двадцать километров — ещё костёр! И ещё люди! А ещё дальше — целый пионерский лагерь. А за ним, дальше — тысячи светящихся городов!

— Ты чего улыбаешься? Не веришь? — Генка вдруг повернулся к Коле.

Но Коля смотрел на дорогу и улыбался чему-то своему: его мысли-облачка бежали вперёд и, кажется, впрягались в одну тележку. Сначала он думал о динозаврах, но потом вспомнил о дороге Чингиза. А тут ещё — на тебе! — прямо на пути и орудия, и рисунок первобытного человека! Облачка сбегались в хороший доклад на заседании исторического кружка.

Правда, рядом с этими облачками его всё время сопровождало ещё одно — генерал Давыдов. И как получится с ним, Коля ещё не знал.

Василий Григорьевич, взглянув на него, сказал:

— Думаешь?

— Ага, — кивнул Коля. И, смущаясь, не улыбнутся ли наивности его рассуждений, сказал: — Интересно! Пока не думаешь, не вспоминаешь историю, едешь вроде бы сам по себе, какой есть, совсем маленький. А подумал, вспомнил — и словно вырос, стал на тысячу лет старше! — Коля улыбнулся, хотя глаза его остались удивлёнными, глубокими. — Вот мне четырнадцать, а подумал, вспомнил историю, и тысяча лет прибавилась. Четырнадцать плюс тысяча — тысяча четырнадцать!

— Ты смотри, как говорит! — поразился Василий Григорьевич.

А Церендорж усмехнулся:

— Так, шутя, и делаются великие выводы.

— В этом-то и дело. — Василий Григорьевич хотел что-то объяснить, но его перебила Светка:

— Это значит, мне почти три тысячи лет?

— Почему же? — спросил Василий Григорьевич.

— Мне двенадцать и Еревану две тысячи семьсот пятьдесят!

— Сопсем старушка, — горько вздохнул Церендорж. И даже Бата захохотал.

— Вот что значит шевелить парусами! — Василий Григорьевич хлопнул Колю по колену. — Помнишь, как у Пушкина:

А Церендорж сказал:

— Вот что значит иметь хорошие паруса!

Коля улыбнулся. У него и раньше были и паруса, и облака, и коняшки. Только не было рядом хорошего ветерка! И он посмотрел на друзей.

Может быть, разговор о ветре и парусах потому и затеялся, что по равнине пробежал быстрый ветер, наполнил воздух лёгким молочным запахом, а вместе с ним навстречу опять поплыл протяжный шум, похожий на морской рокот.

Бата на секунду осадил «газик», как осаживают коня, и выглянул в окно:

— Море? — доверчиво спросила Светка.

— Море! — подмигнул Бата, снова пришпорил и вдруг запел по-русски: — «По морям, по волнам…»

Василий Григорьевич чуть слышно подтянул.

Скоро впереди он увидел волны. Они бежали навстречу, вспыхивали на солнце — чёрные, серые, коричневые. Шумело море, полное ржанья, всхрапывания, вскриков — и в сторону «газика» поворачивались тысячи лошадиных голов. Лоснились спины, сверкали нагулянные бока. По всей долине шли табуны, а по бокам на быстрых лошадках скакали люди в тёплых халатах, взмахивали нагайками. Подъезжая к «газику», они вскрикивали:

— О! Бата! Сайн байну!

А впереди уже показались домики, юрты, повозки. Из них выбегали люди и размахивали руками:

— Бата! Бата!

Бата круто повернул за угол невысокого длинного дома и стал у крыльца.

Возле лежавшего на земле верблюжонка сидели на корточках старик и маленькая, вся в косичках, девочка. Старик осматривал верблюжонку сбитую ногу, а девочка, успокаивая малыша, гладила его мягкие губы. Увидев Бату, она быстро поднялась и, широко раскрыв глаза, вскрикнула.

Старик рассмеялся:

— А, Бата! — Вымыл в ведёрке руки и опустил рукава. Он подошёл к сыну, посмотрел в лицо, похлопал по плечу: — Хорошо! — И стал здороваться с гостями.

— Сейчас станет расспрашивать, — улыбаясь, предупредил Бата.

— Как все старики, — сказала Людмила Ивановна.

А Церендорж улыбнулся:

— Обыкновенный старый камушек…

Старик скосил глаза в сторону девочки и моргнул. Бата тоже живо кивнул ей: «Здравствуй». И, обрадованная тем, что на неё обратили внимание, девочка, посмотрев ещё раз на Бату, сорвалась с места.

— Всё растёт, — сказал лукаво старик. — Спрашивает, где Бата.

— Племянница, — объяснил Бата. — Обещал, когда вырастет, взять на Хубсугул и подарить часы.

Приветливо кланяясь, несколько женщин пронесли в дом чан с кумысом, а девочка — дымящееся блюдо с пахучими поурсаками.

Старик похлопал Бату по полосатой спине, кивнул на дверь, и Бата сказал:

— Председатель приглашает.

Едва гости сели за стол, девочка стала быстро разливать в пиалы кумыс, вопросительно поглядывая на Бату. А старик спросил: