Никогда я не грёб так отчаянно — лодка летела, как ракета. Всё время я панически оглядывался — не гонится ли за мной он. Нет. Погони не было видно… Опомнился я лишь тогда, когда пристал к берегу возле села. Я всё время дрожал от напряжения, от усталости, от страха. Но, несмотря на усталость, по селу я тоже не шёл, а почти всю дорогу бежал — в полной безопасности я мог чувствовать себя только в своём дворе. Мокрый конец одеяла (я всё-таки замочил его) шлёпал меня по спине, словно подгонял… Как бревно, упал я в сено у сарая и долго лежал, не двигаясь, словно без сознания, — приходил в себя. В голове, как в испорченном телевизоре, одна за другой проносились картины только что пережитого. Что же это случилось?.. Кто это был?.. Неужели Кукурузо погиб? Что делать?.. Может, разбудить отца, всё рассказать, собрать людей и — туда… А если Кукурузо не погиб? Если моя стычка с незнакомцем (теперь я уже почти гордился ею) разбудила его и дала возможность благополучно избежать встречи со злодеем? Ведь я ни в чём не уверен. И тогда, если я приведу людей, тайна Кукурузо раскроется и выйдет, что я изменил… О, нет! Изменить другу — ни за что! Я никогда не пойду на измену. Всё, что угодно, только не это. Но что мне делать? Что же делать?.. Долго я мучился над этим вопросом, но так ничего и не смог придумать. Наконец усталость и сон одолели меня и я уснул…
Ночное приключение было такое неправдоподобное, что когда я утром проснулся, то даже вначале подумал — не приснилось ли это мне…
Но вот ко мне подошла мать, склонилась:
— Ну как спалось на дворе, сынок?.. О, чего это у тебя одеяло мокрое? Разве ночью дождь был? Или, может быть… — Мать улыбнулась.
— Да что вы… то… то… я… воды захотелось, кружку сюда взял и разлил нечаянно.
Хорошо, что мать спешила доить корову и не стала допытываться.
Ночное приключение снова вспомнилось мне во всех подробностях. Но теперь оно почему-то не казалось мне таким ужасным, как ночью. Может, потому что утро было солнечное и весёлое, а, как вы знаете, все ночные страхи проходят утром. Ночью всё кажется страшнее оттого, что темно и тихо и люди спят. А утром светит солнце, щебечут птицы, гремят вёдрами бабы у колодцев и всюду люди. Утром, наверное, и умирать не очень страшно. Я был бодр и исполнен энергии. На остров, немедленно на остров! Узнать, как же там, живой ли…
Умывшись на скорую руку, я побежал в хлев. Мать ещё доила корову.
— Мама! — крикнул я. — Дайте молока, пожалуйста, скорее, потому что я бегу.
— Куда это ты? Сейчас завтракать будем.
— Да я потом. Я не хочу. Я молока только. Я с хлопцами договорился на рыбалку.
— Ты хоть хлеба возьми.
Выпил я одним духом стакан молока, отрезал большой кусок хлеба — за пазуху и на улицу со всех ног. За ворота выбежал и с разгона прямо на деда Вараву наткнулся — чуть с ног не сбил. Он даже пошатнулся.
— Тю на тебя! — буркнул сердито. — Ишь разогнался — как голый в баню.
— Извините!.. Здравствуйте, диду!
— Здоров. Куда это тебя несёт? Прёшь, как немой в суд. Людей с ног сбиваешь.
— Да я на речку, на рыбалку с хлопцами уговорился.
— Проспал? — уже сочувственно и вместе с тем укоризненно спросил дед (сам же рыбак — понимает).
— Ага!.. Так я побегу! Извините! — а сам думаю: «Эх, не знаете вы, ничего не знаете, куда я спешу. Если бы знали, не то б запели».
Глава XI. Настоящий пират
С трепетным сердцем подплывал я к острову. И чем ближе подплывал, тем сильнее билось моё сердце: живой или неживой, живой или неживой…
И вдруг — ого-го-го-го-го!.. Я увидел Кукурузо. Живой и невредимый стоял он на берегу, высунув из кустов голову, и радостно улыбался мне. Только нос у него был облупившийся, и правую щёку наискось пересекала свежая царапина. Но что такое царапина на щеке такого геройского хлопца, как Кукурузо? Ничто!
Когда я пристал к берегу, мне хотелось броситься и обнять его на радостях, но я сдержался. Я лишь толкнул его в плечо и спросил:
— Ну как? Как ты тут?
— Ничего, — шлёпнул он меня по животу и сразу добавил, взявшись рукой за щеку и покачивая головой: — Тут такое было-о-о…
— Что?! — спросил я как ни в чём не бывало, словно и не подозревал ничего.
— Да всё равно ты не поверишь, подумаешь, что я вру…
— Ну?
— Пираты на меня напали ночью. Вот тебе и ну! Дрался я. Так дрался, как никогда в жизни! Думал, что погибну. Вот видишь… — Он ткнул пальцем в царапину на щеке, потом задрал рубаху и показал синяк на рёбрах.
— Ну? Ну? — с нетерпением спросил я. — Как же оно было?
— Погоди. Я всё по порядку… — И Кукурузо стал рассказывать мне то, что вы уже знаете.
Когда же он дошёл наконец до трагического описания драки с незнакомцем — как тот лягнул Кукурузо ногами, как затем упал на него и начал царапаться, — у меня в животе вдруг что-то засмеялось, прощекотало в горле и вырвалось изо рта коротким хихиком.
Кукурузо обиженно хмыкнул:
— Ты что — дурной? Тебе, конечно, смешочки. Попробовал бы ты.
— А ну повтори ещё, как оно там было — эта драка, — попросил я.
Кукурузо повторил. Я покачал головой, вздохнул и сказал:
— Это был я.
Кукурузо уставился на меня, как баран на новые ворота, потом молча окрутил кукиш и поднёс к моему носу:
— На!
Я отвёл его кукиш своим кукишем и повторил:
— Это точно был я… Смотри. — Я отвернул штанину и показал на ноге под коленом здоровенную ссадину. — Твоя работа.
И я рассказал ему всё, что случилось со мной этой ночью. Кукурузо только глазами хлопал.
— Так выходит, что это… что это… мы с тобой дрались?.. А мне же показалось, что был кто-то здоровенный такой…
— А мне, думаешь, нет. Прямо великан!
Мы глянули друг на друга и вдруг захохотали.
— Вот здорово!..
— Вот так так!..
— И как я мог не узнать тебя?
— А я?
— Хоть бы слово сказал.
— А ты ж чего — как воды в рот набрал?
— С перепугу.
— С перепугу!
— А незнакомец, значит, и не вылезал из лодки?
— Не вылезал.
— А куда же он делся потом?
— Исчез куда-то. Уехал. Я на дерево со страху махнул — всю ночь, как обезьяна, на ветке просидел, до рассвета. И глаз не сомкнул. Только как рассвело, вниз спустился да подремал немного.
— А чего он приезжал, как ты думаешь?
— А я знаю? Уж не в гости ко мне, во всяком случае.
— А ты слыхал, как в воду бултыхнулось что-то?
— Слыхал, конечно. У меня в животе даже тенькнуло.
— Может, это убийца какой-то жертву свою утопил. Или вор клад прятал… А?
— Кто его знает. Пошли глянем, что там делается.
— А ты разве не смотрел ещё?
— Не успел. Только собрался — как ты приехал. Да и с берега плохо — там камыши густые очень. На лодке надо.
Мы сели в лодку и начали огибать остров, приближаясь к тому месту, где ночью был незнакомец. И хоть было утро и светило солнце, сердца наши бились тревожно — мы не знали, что нас ждёт там, за камышами. А что, если в самом деле что-то ужасное… Я грёб, а Кукурузо сидел на носу, всматриваясь вперёд. Лодка медленно огибала прибрежные камыши. Мне из-за камышей ещё ничего не было видно, когда Кукурузо вдруг воскликнул:
— О!.. Всё ясно!
Я нажал на весло и через секунду увидал сам: на тёмной воде гигантским пунктиром белели поплавки большой рыбачьей сети.
— Так вот оно что! Вот что шлёпнулось в воду! Ты прав, Кукурузо. Это был пират. Всамделишный пират. Браконьер.
О, мы знали, мы хорошо знали, что это такое — браконьер! Браконьер — это не охотник, это не рыбак, это злодей, убийца. Я помню, как однажды зимой дед Варава привёз домой на санях смертельно раненного лосёнка. Какой-то браконьер подстрелил его, но заметил охотников и сбежал. Лосёнок лежал неподвижно, и лишь губы у него вздрагивали, будто он хотел что-то сказать, и глаза глядели со смертельной тоской, казалось, вот-вот заплачут. Я и сейчас вижу эти глаза. Как ни старался дед Варава — спасти лосёнка было уже невозможно…
